В июле 1995 года в газете "Завтра" вышел мой первый небольшой материал о Коржеве. В нём есть такие строки:
"Теперь, рассматривая процесс развития советского искусства, объясняешь себе феномен живописи конца пятидесятых годов.
Новый реализм, так называемый "суровый стиль" должен был возникнуть хотя бы потому, что после войны проявились со всей ясностью особые признаки уникальной советской цивилизации…
Сейчас, когда за современной суетой не разглядеть великого искусства, когда на поверхности лишь нелепость и пошлость, мне кажется невероятным, что я сижу в одной комнате и беседую с классиком советской живописи, настоящим представителем величайшей художественной школы в мире — школы русского реализма".
Сейчас, тридцать лет спустя, всё это кажется мне ещё более невероятным. В глухие 90-е Коржев находился в добровольном затворе и не общался с прессой. Автор этих строк — едва ли не единственный журналист, навещавший академика живописи в эти годы.
В начале 2000-х я сделал вторую по счёту обширную беседу с Гелием Михайловичем. Публикую небольшой фрагмент из неё.
— Гелий Михайлович, вы один из очень немногих современных живописцев, для которых огромное значение имеет идейная, если угодно, литературная, составляющая произведения. Где, в каких областях проходит грань между натурой и идеальным образом? Ведь в своём творчестве вы идеалист, романтик…
— В живописи я скорее сочинитель, как было отмечено вами, человек литературы. Дело в том, что наша живописная школа — это в основном натурная школа. Вы заметили, что все художники летом разбегаются по своим захолустьям, выезжают на пленэр и рисуют пейзажи. Нынче эта школа даёт существенные сбои. С одной стороны, молодёжь не очень принимает её. С другой, воспитанные в этом русле мастера не знают, как применить своё умение. Под эту привычку писать с натуры зачастую подводится идейная основа: верность традициям и так далее… Традиции здесь ни при чём, просто у нас принято считать художником того, кто может прийти и более или менее точно перенести на холст то, что он видит.
Ведь в музыке есть исполнители и есть композиторы. Исполнители всегда на виду. Композиторы немного в тени. Талантливые исполнители привносят в произведение энергию собственной души. То же самое происходит с талантливым художником натурной школы. Он приносит своё особое видение объекта. Такой художник может быть и гениальным… Но он всегда следует заданному мотиву. Композитор же создаёт на пустом месте, синтезирует из воздуха.
Я очень любил покойного Свиридова. Как-то мы сидели здесь, в мастерской, и он сказал такую фразу: "Музыку у нас иногда обожествляют, но поверьте, там очень много техники. Но тайна — она лежит в мелодии…" Свиридов тоже любил хорошую литературу. Кстати, когда я начинал разрабатывать тему Моцарта и Сальери, делал эскизы, Свиридов сделал несколько существенных замечаний. Он очень глубоко эту тему чувствовал. В том числе он обратил моё внимание на одну интересную деталь: Сальери для Моцарта — иностранец. Моцарт в письмах к отцу называет Сальери "грязным итальяшкой". Моцарт — адепт национального, немецкого, направления в музыке, и его раздражал тот факт, что приоритет при всех дворах получали итальянцы, и аристократия явно пренебрегала немецкой музыкой.
— А что есть "мелодия" в вашей живописи — очевидно, это тема, которую вы находите?
— Не знаю. Я тему и сюжет нахожу достаточно легко. На реализацию темы уходит не так много времени, но она должна обрасти органической формой. В этом большая трудность и тайна. Редко тема рождается в своей форме.
Чувства с возрастом притупляются, а поиск формы находится в области чувства. Тема беспокоит, и я понимаю, что она уже живёт, трепещет, но не обрастает телом, форму свою не находит. Здесь начинается самое для меня главное. Довлеет предыдущий опыт, который мешает, та школа, которую я прошёл. Всё это затрудняет решение задачи единения формы и смысла. Но, с другой стороны, если форма найдена, какая бы ни была, произведение уже живёт. Ребёнок может родиться слабый, нескладный, некрасивый. Но он родился, соединив дух и плоть. Задача уже — вырастить его.
— Ваш весьма выразительный, в чём-то даже христоподобный Кихот — это тип, выдуманный вами, или он написан с натуры?
— Всю жизнь с детства читал и перечитывал Сервантеса. Пробовал рисовать, но ничего не получалось. Когда был в Испании, искал соответствующий типаж. Ничего похожего не обнаружил. Только в последние годы нашёл прототип благородного идальго в лике собственного отца.
Кстати, современные испанцы всегда делают акцент именно на сумасшествии и чудачествах Дон Кихота, как будто ничего другого в нём не видят. Как известно, Сервантес изобразил ненормального, с точки зрения окружающих, человека. Но явление Христа — это в какой-то степени совершенно аномальное, с точки зрения этого мира, событие.
В это время "новый реалист" Гелий Коржев создавал свою мистическую серию "Пляска смерти". Посмотрев на его работы, я попросил показать цикл "Мутанты", изображавший уродцев-перерожденцев. Любопытно, но Коржев отказал мне, заявив, что он больше не хочет показывать кому бы то ни было эти свои работы, ибо в них он пересёк невидимые красные линии, создав то, что "уже не искусство".
Увы, именно этот цикл сейчас составляет основу экспозиции Коржева в Третьяковской галерее.
В одну из последних встреч коренной москвич Коржев поделился со мной ярким детским воспоминанием:
"Я, пожалуй, один из последних, кто видел старый храм Христа Спасителя — и даже его разрушение. Мы жили рядом, и бабушка часто водила меня туда. Помню, как поднимались под самый купол…
Бабушка показала мне огромное изображение святого и сказала: "Куда бы ты ни пошёл, его глаза будут следить за тобой". Я бегал вдоль стены — и взгляд действительно следовал за мной…"
Фото автора
