Жизнь движется глаголом, поэзия отчасти тоже, а… обойтись без него?
Филигранно и нежно, завораживая грядущие поколения, коли современники не услышат:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица…
Каково великолепие выделки стиха: точно код самой нежности открыт, точно… более, нежели шёлковое нечто: запредельное – касается лица души!
Поэзия А. Фета дышит красотой.
Порою – нежнейшей, иногда – жёсткой, когда бездна отчаяния холодом заворачивает сердце, а поэт, учит стоицизму, взяв в пример – дав, другим – вариант бытования деревьев:
Учись у них — у дуба, у березы.
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слезы,
И треснула, сжимаяся, кора.
Все злей метель и с каждою минутой
Сердито рвет последние листы,
И за сердце хватает холод лютый;
Они стоят, молчат; молчи и ты!
Зимние деревья – мнится часто – застывают в сплошной молитве: немой, как у Фета…
Лапидарность его стихов обоснована предельной ёмкостью строки.
Он строг – к миру слов, он выбирает даже не единственные, а сущностные, самые-самые, что и организуют его поэтические тексты, складывающиеся в космос словесного великолепия.
Почему современники толком не видели?
Из восьмисот экземпляров Избранного, было продано двадцать книг…
Современники вечно поражены эстетической слепотой.
Чересполосица – за хладной стойкостью следует такое, ставшее хрестоматийным, упоение жизнью, что цвета будто плавятся мерой счастья, вложенного в созвучия:
Я пришёл к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой…
Жажда, кажется, палила и Фета – жажда совершенства, равно – совершенной красоты…
На земле стоит искать её только в природном пантеоне.
Фет и находил: за каждым пейзажем прозревая душу его, сущность.
Почти детским стихотворением звучит:
Мама! глянь-ка из окошка —
Знать, вчера недаром кошка
Умывала нос:
Грязи нет, весь двор одело,
Посветлело, побелело —
Видно, есть мороз.
Мороз ощущается сразу, с бесконечностью детской радости – столь кратковременной – с крепостью прокалённого воздуха, а там – снежки и санки, никакой печали.
И стоицизм не нужен.
Плещется жизнь в поэзии Фета: блещет и завораживает собою…
Он живописует бабочку – одухотворённой, чуть ли не способной к речи, сообщающей, доносящей свою весть:
Ты прав. Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем —
Лишь два крыла.
Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?
Здесь на цветок я легкий опустилась
И вот — дышу.
Зигзаг полёта.
Пёстрый бархат крыльев.
Фет, вобравший мир, перетолковал его настолько по-своему, с такой лучезарностью, что, обогащённый пантеоном его поэзии, словно заиграл он новыми красками.
