5. Гемист Плифон – солнце планетарной системы гуманизма
«…Краше всех звезд лучезарное солнце: Так всех затмевает мужей знаменитых Мудрейший из мудрых… Гемист несравненный», - такую поэтическую эпитафию оставил Виссарион Никейский своему учителю Гемисту Плифону. Он же называет Плифона «мудрецом вторым после Платона». То же говорит и Марсилио Фичино: Plethonem quasi alterum Plationem. Тоже повторяют и другие греческие (напр. Михаил Апостолий) и итальянские гуманисты. Несомненно, это слава, много говорящая о ее носителе. Человеке, который стал фактическим основателем флорентийской платоновской академии и дал старт итальянскому Возрождению.
Итак, кто же такой Гемист Плифон и почему он занял столь важное место во вселенной эпохи Возрождения?
Восточная Римская империя владела обширными библиотеками античных авторов, и, в отличие от варварского Запада, который лишь к VIII веку снова научился говорить, несла античность в своей крови, сохраняя непрерывность культуры и не зная ни «падения Римской империи», ни «темных веков». Здесь, в Византии, трудами великих греческих богословов (Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Ниский, Максим Исповедник и проч. и проч.) высокая античность успешно воцерковлялась. Конечно, не без трудностей: неизбежной платой за высокую рафинированную культуру были веками сотрясавшие Византию бесконечные ереси.
В конце концов, эти, угрожающие самому бытию Империи, смуты потребовали строгой кодификации вероучения. Такой первой христианской суммой теологии стало «Точное изложение православной веры» св. Иоанна Дамаскина (VIII в.) – своего рода крепость или дамба вероучения, возведенного против бурных волн ересей. Труд Дамаскина укрепил имперскую идеологию, но, с другой стороны, строгие, отлитые в гранит формулировки «Изложения» закрыли пространство свободного богословского творчества. И поскольку за границы этого «Краткого курса» православной веры заходить стало опасно, свободолюбивые византийские умы обратились к филологическим штудиям и изучению античных авторов. Откуда и пошло цвести пышным цветом вольномыслие, получившее позднее имя «византийского гуманизма».
О самом термине идут споры в научной среде, некоторые исследователи насчитывают до четырех «византийских ренессансов» разных эпох[1], но в целом генезис явления понятен.
Первым византийским гуманистом (или, скорее, предгуманистом), позволявшим себе откровенно критиковать богословие отцов (правда, лишь в письмах к друзьям) был знаменитый историк, ритор, философ и царедворец XI века Михаил Пселл. Строй мысли последнего действительно типичный интеллигентско-ренессансный. Это холодный, скептический, надменный и очень самоуверенный ум, не укорененный, кажется, ни в чем, кроме самого себя. Пселл настолько благоговеет перед собственными талантами, что порой называет себя на «вы», пишет, как «народы Запада и Востока» обращаются «к нашей славе» с двух континентов, его же (Пселла) язык орошает их дух так, «как Нил орошает земли египтян». Он же есть истинный «факел науки» для одних народов, «светило» для других итд. Речь наша «цветёт всеми цветами радуги», все, кто её слышит «тает от удовольствия», не устает изумляться своим талантам философ. Уши самих императоров «привязаны были к моим губам»: Константин Х «наполнял себя моими словами как нектаром», Михаил VI «пил мёд, который стекал с моих губ», Евдокия «смотрела на меня как на Бога» итд…
Замечательно, что тот же дух безудержного самовосхваления мы видим и в других перво-интеллигентах: Абеляре, Джордано Бруно и проч. Похоже, это дух самого гуманизма, другой стороной которого является надменное презрение к «религиозным мракобесам».
И, как и Бруно и Абеляр, Пселл имеет кружок последователей. Об этой вольнолюбивой «ложе» известно очень мало. Однако, мы знаем, что хотя сам Пселл, будучи хитрым и искушенным царедворцем, избежит преследований, самый известный член братства, Иоанн Итал будет осужден при императоре Алексии Комнине (1081-1118) за язычество и платонизм[2].
Впрочем, ни это осуждение, ни церковная анафема 1082 г., падающая на тех, кто изучает языческих философов не для обучения, а «для усвоения их мировоззрения», не остановят опасного хода развития событий. Уже в следующем поколении дело дойдет до большого скандала, когда некий молодой человек бросится в море со скалы, чтобы принести себя «в жертву Посейдону». Таким образом, византийским богословам следующих веков придется бороться уже даже не с новыми ересями, а с прямым язычеством.
На фоне постепенного угасания Империи, скепсис гуманистов будет лишь возрастать, становясь все менее христианским и принимая все более националистическую окраску. Позиция гуманизма в общем понятна: наше спасение (т.е., прежде всего, нас, греков) ни в каком-то там надмирном идеалистическом мистицизме, а в твердом, здравом, земном национализме.
Паламистские споры середины XIVв., в которых гуманисты займут, разумеется, сторону Варлаама, предельно обострят эту позицию. Партия Варлаама будет разгромлена, гуманизм же в целом окажется в глубоком подполье, где даст волю и своей ненависти к «монашескому мракобесию», и своим мечтам об утопии идеального государства.
Вождем гуманистов в это время и становится Георгий Гемист Плифон, человек, обладающий столь же широким и всеобъемлющим умом, как и Михаил Пселл и имеющий столь же высоких покровителей. Плифон обладал энциклопедическими познаниями, будучи начитан во всех известных эпохе греческих авторах. Ему благоволили Палеологи, через его школу в Мистре прошли многие известнейшие деятели той эпохи.
Духовный лидер гуманизма, Плифон, очевидно, играл и гораздо более тонкую роль, будучи вождем разветвленного неоязыческого сообщества. Школа Плифона в Мистре имела два круга: внешний, экзотерический, и внутренний, эзотерический, в который допускались только посвященные братья.
В середине XIV в. Мистра была вторым по значению культурным центром Византии после Константинополя и имела самые тесные связи с Западом. Этот город, расположенный над древней Спартой, был основан франками во времена Латинской империи. Восстановив Византийскую империю (1259-61гг.), Михаил VIII Палеолог сделал Мистру столицей деспотата Морея, и XIV-XV веках город переживал расцвет возрождения Палеологов, в качестве культурной столицы привлекая самых выдающихся художников, архитекторов, писателей, философов эпохи (таких как Иоанн Кантакузин – будущий император Иоанн VI, Георгий Сфрандзи, Лаоник Халкокондил и др.) В 1449 году здесь был коронован последний византийский император Константин XI. Здесь же (вплоть до своей смерти ок. 1452-54 гг.) блистал и Гемист Плифон. После падения Константинополя в 1453 г. весь блестящий культурно-философский цвет Мистры переместится на Запад вместе со своими роскошными библиотеками. Таким образом, всякий разговор об итальянском Возрождении следует начинать с византийской Мистры, культурный климат которой и начнет воспроизводить у себя ренессансная Флоренция.
Но вернемся к тайному обществу Плифона. Хотя о языческом учении, которое наш философ преподавал своим избранным ученикам, станет известно, сам философ, защищенный, подобно Пселлу, влиятельными покровителями, избежит преследований. Некоторым его «братьям» повезёт меньше.
Из письма патриарха Геннадия Схолария известно о «деле Ювеналия», члена плифоновского «братства», казненного в середине XV в. в Пелопоннесе.
Человек очевидно довольно влиятельный, Ювеналий выдавая себя за «внебрачного сына императора Андроника», вел энергичную антихристианскую пропаганду и широкомасштабную деятельность по созданию тайных обществ (фратрий) в Пелопоннесе, Эносе и других районах империи. Ювеналию инкриминировались пропаганда эллинизма и многобожия, отступничество от Церкви, убийства монахов, «богохульства против девственности монахинь…, святой монашеской схимы» и многое другое. «Сначала христианин, он затем стал иудеем, справлял религиозные оргии с еретиками Мухаммеда… и, наконец, стал обличителем христианства», подытоживает Схоларий[3]. Он же сообщает о многочисленных «треклятых» письмах Ювеналия, написанных еще до Флорентийского собора и разосланных во все концы империи друзьям-«соотступпикам», в которых опровергалась христианская вера.
Позднее те же обвинения Схоларий предъявит и самому Плифону (пока же, учитывая покровительство Палеологов, он вынужден осторожничать). Главный труд Плифона, антихристианский трактат «Законы» будет подвергнут сожжению после смерти философа. Впрочем, немалая часть фрагментов этого манифеста утопического «порядка нового века» до нас дошла, так что достаточное представление об «эзотерическом произведении, предназначенном для членов тайного общества платоников-политеистов»[4] мы имеем.
Вообще, из всего, что нам известно о влиянии Плифона, многолетней работе его школы и расследовании дела Ювеналия вырисовывается картина довольно масштабного антихристианского заговора, вызревающего в Мистре, Пелопоннесе и доходящего до многих уголков Империи. По крайней мере, можно делать вывод о существовании широкого оппозиционного неоязыческого движения. Прежде всего, конечно, оно захватывает интеллектуалов, но из дела Ювеналия явствует, что он находит сподвижников и в монастырях, агитирует на рынках итд. В одной из речей Матфея Камариота (ум. В 1490) говорится о настоящей «плифоновой чуме», которой заражены многие (и которая, как видим, дошла чуть ли не до самого царского дворца: ситуация, напоминающая «ересь жидовствующих», опутавшую в конце XV века Новгородскую аристократическую верхушку и свившую гнездо в московском Кремле).
6. Плифонова чума
Каково же мировоззрение Плифона? Как и все гуманисты он, разумеется, платоник, но в своем платонизме доходит до последней черты. Вселенная, по его мнению, вечна, обустройством ее занимается высший демиург во главе сонма богов. Впрочем, боги, которым Плифон дает традиционные греческие имена: Зевс, Аполлон, Артемида, Посейдон, Плутон, скорее представляют собой воплощение высших идей. Пространство между миром людей и богов у Плифона иерархично. Человеческие души (это учение уже явно напоминает будущую магию Джордано Бруно) имеют движители, дающие им возможность перемещаться в пространстве. Выше их движители демонов (существ промежуточных между богами и людьми), еще выше – движители звезд. «Сцепления» людей с демонами (это как раз главная идея Бруно) помогают им подниматься к звездам.
Что касается утопии Плифона, то она имеет следующий вид. Христианство следует отменить, вернув политеизм и греческих богов. Духовное сословие, и, особенно монашество («этот рой трутней» - говорит он о монахах) следует упразднить. Длительные молитвы – заменить простыми обращениями к богам. Храмы также должны быть просты и установлены в местах свободных от человеческих захоронений (здесь, возможно, выпад против христианского почитания мощей). Совершать богослужение, согласно Плифону, может любой, кто чувствует к этому талант и имеет силу.
В целом вся эта «культурно-политическая программа» кажется основанной на учении стоиков, Прокла и Юлиана Отступника, работы которых Плифону хорошо, конечно, известны. Кроме того, очевидна комплиментарность идеям Иоахима Флорского, который также точно говорил, что в новую (третью) «эпоху духа» внешние учения (а стало быть и различения) будут упразднены, не нужна станет ни церковь, ни священники, поскольку все будут непосредственно просвещены «духом святым».
Этим экуменическим универсализмом были полны умы не только этой, но и прошлой уже эпохи. Чем был цикл о Граале, особенно в изложении фон Эшенбаха, если не вестью о некоей «примордиальной мудрости», предшествующей мудрости христианского мира? Подобными учениями были, по-видимому, вдохновлены и тамплиеры.
Другим важным моментом, заимствованным итальянским гуманизмом у Плифона становится критика Аристотеля. Энергичный антиаристотелевский трактат «О различиях» («De differentiis», 1439)[5] будет приурочен им как раз к Флорентийскому собору. Обращенный непосредственно латинянам, он, всего вероятней, имел и более точного адресата – круг Козимо Медичи.
Яркая, даже яростная критика Аристотеля призвана произвести неизгладимое впечатление на католиков (церковное учение которых основано на непререкаемом авторитете Аристотеля), уже готовых обратится в неоплатонизм. Всего же замечательней аргументы Плифона. Аристотель критикуется, прежде всего, как человек, вводящий в учение Платона гибельные новшества (а всякое новшество есть несомненное зло). Сам Платон новшеств никаких не вводил, но транслировал изначальное знание, то самое, которое до него исповедовали пифагорейцы, - утверждает Плифон. Кстати, христиан Плифон критикует ровно за то же: они – софисты, вносящие новшества в учение древних.
Итак, мы обнаруживаем самое сердце учения Плифона, его центральное откровение: истинно лишь древнее знание, «вечная философия», основанная на общих представлениях (κοιναι ἕννοιαι). Это примордиальное (то есть изначальное) знание и есть суть человеческой мудрости. Первым на земле философом, которому это знание стало доступно, был маг Зороастр, утверждает Плифон (трактат «Contra Scholarii»). Сей Зороастар, «древнейший человек, о котором сохранилась память» жил за 5000 лет до Троянской войны, согласно свидетельству Плутарха. У него черпали и Пифагор, и Платон[6].
Перед нами, как видим, настоящий возрожденческий манифест. Та самая философия гуманизма, под созвездием которой и пройдет все итальянское Возрождение от Марсилио Фичино и Пико дела Мирандолы до Бруно и Кампанеллы включительно. Только центральной фигурой станет уже не Зороастр, а Гермес Трисмегист (о чем позже).
Итак, идеи Плифона, как видим, и правда произвели неизгладимое впечатление на латинских гуманистов. Став не только крепостью критики Аристотеля (и, соответственно, католической Церкви), но и «святая святых» обновленной веры «новых людей» – веры в универсальное экуменическое прмордиальное знание.
Именно после написания своего платонического манифеста Гемист берет себе псевдоним Плифон (Πλήθων – греч. наполненный) в честь Платона. Смена имени – своего рода инициатический акт, на который можно посмотреть и на как род нового посвящения.
Огромный авторитет Плифона среди итальянских гуманистов, как мы уже говорили, не подлежит сомнению: он буквально «второй Платон», солнце гуманистической планетарной системы. Хотя и скорее солнце неявное, тайное, темное. Вслух о Плифоне говорят не так много, при том, что сила его притяжения чрезвычайно велика.
Пико делла Мирандола в своей знаменитой речи «De hominis dignitate» провозглашает «философский мир» (лат. pax philosophica) христианства с мудрецами древности, прямо следуя той примордиальной мудрости, на которую указывает Плифон. Согласно Пико сей великий вселенский философский собор выглядит так: Гермес Трисмегист, халдейские и еврейские мудрецы, Зороастр, Пифагор, Платон, Аристотель, Скот Эриугена, Фома Аквинат, Аверроэс и Авиценна.
То же видим и у Николая Кузанского (1401-1464), с которым в составе одной делегации Плифон в 1437 году отбыл из Константинополя на Флорентийский собор. Считается, что Плифон оказал влияние на знаменитый трактат Кузанца «Об учёном незнании» (1440). Но и в более позднем трактате ученого немца «О мире веры» (1453), написанном под впечатлением падения Константинополя, влияние Плифона несомненно.
Эта книга, которую многие называют важнейшим произведением эпохи, представляет собой своего рода «платоновский диалог» новой эры. Перед Ликом Божиим собираются представители всех земель и религий: апостолы Петр и Павел, Грек, Италиец, Араб, Иудей, Перс, Индус, Халдей и проч. чтобы выяснить, возможно ли прийти к согласию в мире, дошедшем до предела противостояния и противоречий. Естественно, Кузанец отвечает на этот вопрос положительно: «И узнают все, что одна единая религия существует в разнообразии обрядов. И если это различие обрядов отменить, пожалуй, невозможно и неполезно, так что пусть разнообразие служит возрастанию благочестия, когда всякая область своим обычаем служения, как бы более Тебе угодным, будет воздавать тебе, Царю, более ревностные почести, то, по крайней мере, как Ты един, так будут едины религия и вероисповедание».
Тенденция, как видим, уловлена четко: установление единой истинной религии – это то, что, начиная с XII в., культа «куртуазной любви», мифологии Грааля, ереси катаров и тамплиеров, новой философии истории Иоахима Флорского «осаливало» Христианский мир, и что, в итоге, привело его уже к откровенно языческому «возрождению».
Некоторые исследователи склонны видеть в антихристианстве Плифона скорее чрезмерную реакцию гуманистов, потерпевших поражение от «монашеской партии» Григория Паламы, нежели серьезное «покушение на устои»[7]. Но речь все же явно идет о другом. «Паламистские споры» не могли, конечно, не стать мощным катализатором для последнего бурного выброса византийского гуманизма и окончательной кристаллизации гуманистического мировоззрения. Вряд ли, однако, о «реакции Плифона» можно сказать как о некоем стихийном бедствии. Нет, бедствие это было вполне системное. Всю жизнь Плифон посвятил написанию главного своего антихристианского труда. Как и работа «тайных обществ» над расшатыванием христианских устоев шла неустанно и уже очень давно. До Запада эта эрозия христианского сознания дойдет с некоторым опозданием. И именно Плифон с его энциклопедическими познаниями, его «примордиальной мудростью», его оккультизмом и алхимией, его тайной сетью учеников и последователей станет недостающим звеном, необходимым для мощного первотолчка. Плифон станет первым, кто катнёт шар цивилизации к «порядку нового века». Дорогой же, которая расчистит ему путь, станут капиталы Медичи.
Наивно было бы думать, что эти люди: Плифон с его обширной тайной сетью учеников на Востоке и Козимо с его капиталами и влиянием на Западе встретились случайно. К моменту судьбоносной встречи подземные грибницы-ризомы философа из Мистры и банкира из Флоренции были уже вероятно тесно переплетены.
Но прежде обратимся к еще одной странице биографии нашего философа, бросающей свет на истоки его учения
7. Учитель Плифона – еврей Елисей
С Зороастром связана самая, пожалуй, интересная часть биографии Плифона. К. Вудхауз справедливо замечает, что никакими знаниями о зороастризме Плифон располагать не мог[8]. Зороастр Плифона – это фигура столь же мифическая, как Гермес Трисмегист или «египетские жрецы» платоновского «Тимея». Откуда же мог прийти к Плифону Зороастр?
Главный противник и оппонент Плифона Геннадий Схоларий утверждает, что с «учением Зороастра» философа познакомил его учитель, еврей Елисей. Согласно Схоларию, ещё в раннем возрасте Гемист погрузился в «эллинизм» (то есть гуманистическую ересь), и вместо богословских трудов читал греческих философов и поэтов. Так что, в конце концов, попал под влияние этого ученого еврея, который и подтолкнул его к Аверроэсу и другим персидским и арабским философам, а также к учению Зороастра. Сей Елисей, утверждает Схоларий, занимал весьма высокую должность при дворе некоего варварского монарха, сам же Гемист был не только учеником, но и долгое время находился у него на службе.
При том, что знаем мы о Елисее исключительно от самого Геннадия Схолария, последний – фигура достаточно авторитетная, чтобы ему доверять.
В самом деле, откуда еще мог взяться в Константинополе Зороастр, если не с Востока? Точнее, его культурных центров, где под владычеством турок процветала суфийская и еврейская культура?
Многие пытались разыскать Елисея, и версия, которую придерживается сегодня большинство историков, звучит так: Елисей – фигура вполне реальная. Такой человек действительно мог занимать высокую должность либо в Бурсе, первой столице османов, либо во фракийском Адрианополе (столица с 1366-го). В обоих городах имелись крупные еврейские диаспоры и свободно процветала не только традиционная, но и еретическая культура: алхимия, астрология, магия, начатки каббалы итд. Кроме того, Бурса была знаменита своими суфийскими учителями, а Андионопль – арабо-персидской медицинской школой[9].
Известно также, что с XIII века суфийское движение бурно развивалось в направлении согласования иранской и греческой философий и зороастризма, и что начиная с последний десятилетий XIV века, именно Адрианополь и Бурса становятся центрами распространения подобных реформаторских движений.
Таким образом, фигура Елисея начинает вырисовываться довольно внятно.
Вполне правдоподобно звучит и указание Схолария на то, что «Елисей кончил свою жизнь на костре». Последнее указывает как на турок (в Византии таким образом не казнили), так и на заговорщицкий характер деятельности Елисея. Очевидно турки казнили Елисея за те же грехи, за которые византийцы казнили Ювеналия. Что в свою очередь может говорить о гораздо более разветвленной структуре «тайного общества» Мистры, его не только западно-европейских, но еврейских и суфийских связях.
В то время и суфийские ордена (глубоко зараженные иудейством) и объединения дервишей и футувва представляли собой род тайных обществ, подобных «эзотерическому союзу» Плифона.
Что же касается иудейства, то оно всегда было известно как своей любовью к конспирации и организации тайных обществ, так и гением коммуникации. Так, в XVII веке известие о явлении в Турции мессии Саббатая Цви мгновенно облетело весь еврейский мир, вызвав невиданное по своим масштабам всемирное мессианское движение.
Но и в XV веке рассеянное еврейство коммуницировало ничуть не хуже.
При этом установки Талмуда, как нам известно, неизбежно форматируют сознание группы, остро осознающей себя находящейся во враждебном окружении и под враждебной властью. Потому где бы ни появлялся Талмуд, вокруг него неизбежно оформляться нечто вроде закрытого клуба и тайного общества. Еще более усугубляет эти тенденции сознание еретическое (как в случае Елисея). Если вместо Талмуда в центр еврейской группы поставлена каббала, алхимия, магия, оккультные науки, то тем более можно ожидать появления революционной ячейки, имеющей своей целью создание утопических картин будущего и подкоп под существующий миропорядок.
По всей видимости, в 1380-х гг. Плифон действительно провел продолжительное время при дворе султанов Мурада I и Баязида I, в их европейской столице Адрианополе, либо малоазийской Бурсе, вращаясь в придворных и ученых исламских и еврейских кругах, набираясь «языческой мудрости» и обзаводясь обширными связями, в том числе и в среде еврейских банкиров и олигархии. После чего вернулся в Константинополь, а затем в Мистру. Таким образом, не только выдающаяся ученость, но и обширные связи в еврейском мире позволили Плифону занять то место, которое он занял в среде сперва византийских, а затем и итальянских гуманистов.
Но, конечно, чтобы последнее произошло, прежде должна была состоятся судьбоносная встреча Плифона и Медичи. Понятно, что прибытия философа из Мистры Козимо, сделавший все от него зависящее чтобы встреча эта состоялась, ждал с большим нетерпением.
Примечания:
1 См. Lemerle Р. Le premier humanisme byzantin
2 Хорошим историко-культурным введением в проблематику, связанную с Пселлом и Италом, могут служить две монографии, переизданные в одном томе: П. В. Безобразов, Византийский писатель и государственный деятель Михаил Пселл [1890 г.]; Я. Н. Любарский, Михаил Пселл: личность и творчество [1978 г.] Византийская библиотека. Исследования, СПб., 2001.
3 Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV—XV вв. — СПб. : Алетейя, 1997 // Gcnnadc Scholarios, IV, p. 476-478
4 Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV—XV вв. — СПб. : Алетейя, 1997, С. 47
5 Греч. Περὶ ὧν Ἀριστοτέλης πρὸς Πλάτωνα διαφέρεται, «О проблемах, по которым Аристотель расходится с Платоном».
6 См. Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV—XV вв. — СПб. : Алетейя, 1997. (Византийская библиотека).
7 См., например, Hankins J. Platon in the Italian Renaissance. — E.J. Brill, 1990. — Vol. I—II.
8 См. Woodhouse C. M. George Gemistos Plethon: The Last of Hellenes. — Oxf., 1986
9 См. Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV—XVвв. — СПб. : Алетейя, 1997 // Steiris G. Pletho, Scholarios and Arabic philosophy // Never the Twain Shall Meet? Latins and Greeks learning from each other in Byzantium. — B. : De Gruyter, 2017. — P. 309//
