«Читались научные трактаты, смаковался разврат и громыхали пушки».
Валентин Пикуль «Пером и шпагой»
Галантный век – феерия вееров, широкие фижмы и бриллиантовые россыпи. Кружева и капризы, манерность, придворные интриги, вольтерьянство, кровопролитные войны – как минимум на семь лет, учёность, флирт. Господа просаживали в ломбер и макао целые состояния, кичились бесценными табакерками и писали трактаты по философии, а ещё воевали, не забыв надеть шикарнейшие мундиры. Не жизнь, а какой-то авантюрный роман. Неслучайно Шарль Морис де Талейран произнёс фразу: «Кто не жил до 1789 года, вообще не жил». В России эта дольче-вита продлилась ещё несколько лет – до смерти Екатерины II.
Русский галантный век – это жестокая ломка стереотипов, когда все дедовские обыкновения буквально вырывались с корнем. Александр Радищев охарактеризовал это максимально точно: «Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро, / Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех, / Крови — в твоей колыбели, припевание — громы сраженьев, / Ах, омоченно в крови…» Мудрость, безумие, сраженья, кровь и – «удивление всех». Эра контрастов.
Здесь и палачество, и фейерверки по любому поводу, и битвы за передел мира, и физика с пиитикой. Страшно и весело, а изящные пары движутся в бесконечном менуэте. XVIII век называют «женским веком». Имеются в виду и всесильные фаворитки Людовика XV, и появление целой плеяды образованных женщин – таких, как княгиня Екатерина Дашкова, Эмилия дю Шатле – подруга Вольтера или художница Элизабет Виже-Лебрен, и дамские правления в России – череда цариц разной степени одарённости. Что характерно, все из них держали при себе любимцев – умных и не очень. Ничего не поделаешь - век фаворитизма.
В XVIII столетии резко изменился подход к воспитанию девочек – и в России, и по всей Европе. Стали выходить пособия для юных дев, где содержались знания из истории, географии, астрономии. Росло число тех, кто штудировал не только «Памелу» да «Клариссу» незабвенного Сэмюэля Ричардсона, но и трагедии Эсхила, философию Жан-Жака Руссо, стихи Торквато Тассо. К слову, книгу Тассо можно увидеть на выставке «Графские дочки», что проходит сейчас в усадьбе Кусково.
Экспозиция – небольшая, но ёмкая. Цель проекта – явить быт и нравы типичной аристократки галантного столетия. Перед нами – картины, образцы тканей, чернильные приборы, меблировка, мушечницы и табакерки. Встречают нас портреты Варвары и Анны Шереметевых, дочерей обер-камергера графа Петра Шереметева и Варвары Черкасской. Девушки – молоды и светлолики, напоминают фарфоровые статуэточки – так они легки. Варенька в парадном платье – вся в гирляндах из шёлковых цветов, с розой в пудреной куафюре. Аннушка – с фрейлинским шифром, вензелем Екатерины Великой.
Писаны эти портреты Иваном Аргуновым, крепостным художником господ Шереметевых. Здесь мы сталкиваемся с феноменом «крепостного искусства» в Российской Империи. Мастера были приближены к своим хозяевам, учились за границей, выезжали в Петербург, а, бывало, и ко двору – тот же Аргунов портретировал Екатерину II. Они носили версальские парики, тончайшие рубашки и шёлковые камзолы, ничем не отличаясь от патрициев, но при всём том – оставались рабами, за которых выплачивалась подушная подать. Аргунову улыбнулось счастье – он получил вольную, правда, в сорокапятилетнем возрасте.
Обе графские дочери, несмотря на красоту и богатство, оказались в стороне от презентов Фортуны. Старшая - Анна Петровна – была невестой самого Никиты Панина, воспитателя царевича Павла, однако, накануне свадьбы заболела оспой и скоропостижно покинула этот мир. Оспа не знала границ и пределов, едино обрушиваясь на хижины и дворцы. Портрет, сделанный Аргуновым и кем-то из его учеников – посмертный. Младшая - Варвара Петровна, хоть и вышла замуж за одного из Разумовских, была нелюбима и в итоге супруг выгнал её из дома. Она поселилась в собственных московских апартаментах и прожила остаток жизни в полном одиночестве. Судьбы – ужасны, а нам остались воздушные портреты, говорящие лишь о преуспеянии.
По большому счёту, выставка – не о сёстрах Шереметевых, ибо они – лишь приглашение к разговору, но о дворянках XVIII столетия, как таковых. Вот - столик для рукоделия, а на нём шкатулка для приспособлений. Все благородные девицы учились вышиванию, как нитками, так и бисером – оформлялись кисеты, сумочки, бумажники, а то и целые картины. Иные умелицы даже расшивали золотом церковные ризы для своих приходов – аристократия считала своим долгом участвовать в делах церкви.
Рядом со шкатулкой лежит великолепнейшее кружево – плетение было обязанностью крестьянок, а хозяйские дочери не знали коклюшек. Это – брюссельское кружево, но и русские мастерицы имели успех. Каждый помещик стремился обзавестись своими «домашними» кружевницами. На следующей витрине – игольники, напёрстки, коробочки для ниток, бисер, челночки. А тут – вышитые кошельки. Тут же – образцы тканей. Графские жёны и дочери, конечно, сами не шили себе нарядов, но могли проявить фантазию в разработке модного фасона.
Составление писем – важнейший социальный навык аристократа XVIII столетия. Послания длинны и обстоятельны – о балах и свадьбах, книгах и путешествиях, урожае и покупке имения. Твёрдый, разборчивый почерк, утончённое изложение мыслей, ловкость в цитировании парижских философов – без этого была невозможна светская коммуникация. В допетровские времена боярышня могла и не знать грамоты – её растили для мужнина терема и продолжения династии.
Отныне девам преподавали чистописание, как основу и, разумеется, иностранные языки – наша аристократия писала по-французски столь же складно, как и обитатели Версаля. На выставочной витрине – чернильные приборы в стиле рококо – мудрёные завитки, амурчики, розаны. Рядом – гусиное перо, которое надо было оттачивать специальным ножичком. Это же целый процесс. Владение пером — это почти искусство. Провести линию по шершавой бумаге – оно требовало сноровки. Готовое письмо посыпали песком или припечатывали массивным пресс-папье, дабы чернила побыстрее высохли.
На маленьком столе горкой лежат книги – сочинения Вольтера, Сумарокова, Тассо и Шекспира, а ещё – ноты. Игра на клавесине и пение также входило в образовательный курс. Тут же стоит очаровательная чашка, привезённая из Англии. Во второй половине XVIII столетия в России, как и в остальной Европе, затеялась англомания, потому-то британские изделия охотно приобретали в тех странах, где имелось своё фарфоровое производство. Далее мы видим сервиз Мейсенской мануфактуры с росписью на сюжеты картин Ангелики Кауфман – знаменитой художницы, принятой сразу в несколько Академий.
Меблировка XVIII века была затейливо-многообразной. Для каждого занятия существовал отдельный вид стола – для рукоделий, чтения, карточной игры. Снискали популярность крохотные столики «дежене» от французского déjeuner – завтракать или, например, для чая в одиночестве и – чая вдвоём. Так, среди экспонатов - чайный столик на одного человека. Изумляла и конфигурация, вроде столешниц в форме бобового зерна. В России эти столы нежно именовали «бобиками». Они сделались актуальными на волне рококо, не терпевшего прямых углов, а линия бобового зёрнышка прекрасно вписывалась в эстетику рокайлей.
Интересный экспонат – болонка-обманка, реалистичная фигурка собаки. Её могли положить возле кровати или кресла, причём не только для создания уюта. В галантном веке бытовало целое направление вещей-обманок. Впрочем, не только вещей. В парках делались картонные беседки, теряющиеся средь зелени боскетов или даже целые павильоны. Точнее, гость наблюдал плоский фасад, а за ним – пустота. Эпоха, предпочитавшая маскарады, переодевания, театральность, благосклонно принимала и обманные миры. Когда любовь – это жеманная игра, то почему бы не быть фальшивым дверям, что ведут в никуда?
А вот – роскошный веер, сотворённый в Париже. Веера входили в число статусных вещей – умение изысканно поигрывать опахалом было непременным пунктом в вырабатывании светских манер. Знаменитой мадам де Сталь приписывается фраза: «По манере пользоваться веером я легко могу отличить княгиню от графини и маркизу от разночинки».
При всём видимом разнообразии, веера делились на три основных типа – plié, brisé и pliant. Самый знакомый вариант – plié. Он состоит из веерного станка (пластин) и плиссированного экрана с картинкой, на которой в зависимости от стиля, изображались облачка с купидонами или, допустим, римские развалины средь романтических зарослей. Следующий тип – это brisé - он не имел единого экрана и состоял лишь из пластин, соединённых между собой кусочками разрезанной ленты. Наконец, pliant – это перьевое опахало.
Ещё в XVII веке, при дворе Короля-Солнце возник «язык веера» - система жестов, позволявшая признаваться в любви или отказывать во взаимности, не прибегая к словам или письменным заверениям. Своеобразный «дамский телеграф» постоянно менялся, дополняясь новыми значениями, но суть его оставалась прежней – с помощью лепестков своего веера благовоспитанная дама сообщала кавалеру куда как больше, чем позволила бы себе сказать при беседе, а тем более – в письме.
На соседней витрине – табакерки, неизменный атрибут XVIII столетия. Потребление табака почиталось признаком здорового образа жизни, как ни дико это звучит. Врачи мнили, что вдыхание табачных смесей полезно для организма. Екатерина II слыла любительницей нюхательного табачка – она брала щепоть левой рукой, так как правая рука всегда протягивалась для поцелуя. Уже тогда все понимали, что специфический запах нравится не всем. Получить в дар табакерку – акт благорасположения, а иногда - любви. Монархи присылали друг другу эти милые коробочки в знак добрососедства. В экспозиции довольно скромные табакерки, а ведь имелись и драгоценные экземпляры – с каменьями и золотом.
Тут же – мушечница, не менее существенный предмет галантного времяпровождения. Тафтяные или бархатные кружочки, смазанные клеем - непреложная деталь макияжа. Их клеили, чтобы оттенить белизну кожи. Если в начале столетия мушки беспорядочно лепили – ради приобщения к европейской моде, то затем дамы вызубрили «язык мушек» - он был дополнением к «языку веера». При помощи системы знаков аристократки общались со своими воздыхателями: положение мушки на лице соответствовало настроению.
Также на выставке есть подсвечники, статуэтки, зеркала, картинки французских мод – с высокими причёсками а-ля Мария-Антуанетта. Всё дышит негой, а на ум приходят слова из пьесы Бомарше: «Здесь смешался глас рассудка с блеском лёгкой болтовни».
двойной клик - редактировать галерею
