Дерзкий

«Живописец Божьей милости, необычайно остроумный, необычайно внимательный, восхитительный рассказчик…»

Александр Бенуа о Константине Коровине

На знаменитом серовском портрете Константин Коровин предстаёт этаким разудалым купчиной, бонвиваном, любителем широких жестов. Нет, не провинциальным воротилой, что носит поддёвку да кафтан, боится электричества и считает уездный город N – центром вселенной, а меценатом, знающим Париж, но при том остающимся глубоко русским человеком.

Собственно, Коровин и был таковым – потомок видных предпринимателей (дед – купец I Гильдии, а вот отец объявил себя банкротом); москвич с Таганки, о которой Писемский говорил, что она, то бишь Таганка «…зашибла и тут себе копейку и теперь комфортабельнейшим образом разъезжает в вагонах первого класса и поздравляет своих знакомых по телеграфу со всяким вздором»; русский импрессионист и – завсегдатай монмартрских кафе; патриот и, увы, эмигрант, вынужденный – по совету самого Луначарского – уехать за границу, чтобы остаться там навсегда.

Константин Коровин – ученик и учитель знаковых мастеров, да не просто знаковых, но великих. Среди его менторов – Поленов, Перов и Саврасов. Его питомцы – Судейкин, Фальк, Сарьян, оба Герасимовых, Иогансон. Друзья – Серов, Нестеров, колкий Бенуа. Последний бережно относился к самолюбию Коровина, хотя, редко упускал случай поддеть своих товарищей.

«Когда появились на Передвижных выставках первые картины Коровина, все у нас были еще так далеки от требований чисто живописных красочных впечатлений, что публика мучительно ломала себе голову, добиваясь разгадать «дикие» намерения художника. Картины Коровина, в которых художник добивался одного только красивого красочного пятна, естественно, должны были смутить многих.

Этому способствовала ещё и самая живопись Коровина: дерзко-небрежная, грубая и, как казалось многим, просто неумелая. Мало-помалу, впрочем, стали привыкать к чудаку-художнику, согласились даже, что он не без таланта, но горько скорбели о том, что он занимается такими пустяками. Передвижники так и не допустили его в свой священный конклав», - писал Бенуа. Он отыскал точное определение – дерзко-небрежная живопись. Коровин был дерзким.

Итак, в Доме Русского зарубежья на Таганке (да-да, на той самой!) открылась экспозиция «Константин Коровин и его круг. Москва — Париж». Представлены картины, эскизы декораций и театральных костюмов, книги, периодические издания, фотографии, письма. Коровин – какой он? Обожал привлекательных женщин, розы, Крым, Францию, театр. По его работам видно, что вспыльчив, ярок и отходчив. Михаил Нестеров с удовольствием вспоминал: «Костя - тип художника, неотразимо действующего на воображение, он влюблял в себя направо и налево, никогда не оставляя места для долгой обиды, как бы ни было неожиданно им содеянное. Все его «качества» покрывались его особым, дивным талантом живописца».

Вот – его типичный натюрморт «Вино и розы» (1900). Все оттенки красного «говорящего» цвета, вино, фрукты, два наполненных бокала и – два персика на тарелочке. Приглашение к свиданию? Здесь же – «Розы. Гурзуф» (1917). Это уже иной Крым и – другие розы. Мгновение меж двумя грозами-революциями. Есть что-то нервное в композиции, но, как сказал Шекспир: «Роза пахнет розой», несмотря на социальные сдвиги.

Какой же русский не живописал яблочный спас, этот благоухающий итог лета? Одноимённая картина (1919) создана уже при Советской власти, когда любой Спас – попросту опасен. Резкие тени, свежий воздух, кислинка – она буквально чувствуется при взгляде на те яблоки. Импрессионизм – это настроение и культ сиюминутности. Уловить дуновение ветра, колыхание дамского платья, путь облака, переменчивость неба. Этот стиль сформировали и – сформулировали (за абсентом и созерцанием канкана) французы, а потому Коровин спешил на Монмартр и Монпарнас.

Зарисовки тамошних красот и линий кажутся «аутентичными», словно это писал природный галл, а не москвич-русак с купеческой бородкой. «Парижский бульвар ночью» (1900) – сумбур огней и биение ритма. Ночная жизнь бульваров – движение: артисты, жулики, поэты, кокотки, а ещё – музыка, запахи вина и дешёвого, броского парфюма, порок и – печаль, которая всегда сопутствует безрассудному веселью.

«Гостиница на берегу моря в Марселе» (1904) – тут уже спокойно и видится нечто вангоговское по колориту и почерку, но «здоровое» по ощущениям. Граница моря и суши. Тёплый свет из окон отеля и – бледно-прохладный свет луны. Кстати, о луне и свете. Бенуа заметил: «То, что мерещилось Куинджи, то удалось Коровину».

Дамские портреты – наиважнейший жанр для каждого художника, особенно, для женолюба, каковым был Коровин с юных лет и до самой кончины. Михаил Нестеров, снисходительный к слабостям друга, впоследствии напишет: «Костя не мог изменить ни жизни своей, ни характера, оставаясь свободным, доступным всем течениям, всем ветрам Дон-Жуаном». Поэтому любая фемина кисти Коровина представляется богиней и Belle Femme – в самом высоком смысле. «Дама в интерьере» (1922), написанная в дачном Охотино – это песнь уходящей натуры. Молодая особа с куафюрой, какие носили перед I Мировой войной, в шёлковом длинном наряде. По правую руку от неё – ваза с неизменными розами, флаконы, книги. В те годы все мэтры – и Кончаловский, и Кустодиев, и ещё никуда не уехавший денди Сомов, и «большевик» Грабарь хватались за тихое прошлое, в котором не было ни домов-коммун, ни промфинплана, ни конструктивизма.

Имя Константина Коровина неразрывно связано с театром. На выставке можно увидеть его эскизы декораций и костюмов к операм «Сказке о царе Салтане» (1913) и «Князь Игорь» (1928). Ещё в конце XIX столетия возник неорусский стиль, как одна из ветвей общеевропейского Модерна. Теремки да маковки, боярские шапки, наручи и колты, прялки с солярными символами и праздничные лубки – всё это подвергалось изучению и препарированию. Коровин, как и большинство наших мастеров, откликнулся на появление тренда. Помимо «серьёзных» сценических образов, тут представлен забавный экспонат – почтовая открытка «Сказка о Золотом Петушке», нарисованная уже в годы эмиграции – фантазийная Русь и никогда не существовавшие чудо-кокошники.

Одним из популярнейших балетов XIX-XX веков был и остаётся «Дон-Кихот» Людвига Минкуса, который, между прочим, дебютировал в качестве балетного композитора именно в России. В 1900 году Александр Горский сделал едва ли не лучшую постановку этого балета. Сценографию поручили Константину Коровин и ещё одному заядлому театралу – Александру Головину. Рисунок «У таверны» (1900) – один из многочисленных эскизов и, пожалуй, наиболее эффектный – над танцорами нависают прозрачные эркеры окон, заполненные жёлто-оранжевым светом. Всё элементарно и – всё изумляюще. Бенуа восторженно подмечал: «С удивительным остроумием, с удивительным пониманием сокращает он средства выражения до минимума и тем самым достигает такой силы, такой определенности, каких не найти, пожалуй, и на Западе».

Тема выставки – художник и его круг; на экспозиционных стендах размещены фотографии Фёдора Шаляпина, товарища и где-то соавтора Константина Коровина – великий певец частенько подсказывал художнику варианты для сценических разработок. Весёлые жизнелюбы, они нашли друг в друге не только «искусство» - оба любили кутнуть. Коровин так описывал одну из встреч на Нижегородской ярмарке: «- Пойдёмте, - сказал я Шаляпину. - Куда? - Да в ресторан, вот открылся. - Отлично. Моё место у буфета. И он засмеялся». Лучшие портреты Шаляпина – коровинские, хотя и Кустодиев, и Серов, и Головин его запечатлевали, но у тех получился Шаляпин-гений, а у Коровина – приятель, собеседник и, будем откровенны, добрый собутыльник.

Любая современная выставка – это показ творца со всеми его контактами и контрактами, вкусами и пристрастиями. За стеклом – образец почерка: записка, обращённая к Сергею Дягилеву. Крупные, разборчивые, но не особо аккуратные буквы, и это в эпоху, когда детей в гимназиях мучили каллиграфией. Таким и было его художество – размашисто-мощным, ясным и непричёсанным. «Всё в нём жило, копошилось, цвело и процветало», - молвил Нестеров.

Тема Коровина – лишь половина замысла; гостей выставки ждёт встреча с его коллегами и учениками. Дуэт Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова представлен гончаровским натюрмортом «Ветви» (1940-е гг.) и ларионовской «Прогулкой» (1907-1908) с эпатажной композицией, где сюжет как бы «отрезан»; перед нами словно неудачная фотография, захватившая только часть лиц, фигур, действия. Оба учились у Коровина – Ларионов уверенно постигал «форму», а Гончарова – «цвет».

А вот – женский портрет (1906) Роберта Фалька, одного из уникальнейших «птенцов» Коровина. Пока ничего своего – того, что станет узнаваемым Фальком. Дама в сером пальто с рукавами-буфами, которые вышли из моды в середине 1890-х и в широкополой шляпе, какие носили в 1905-1906 годах – это великолепная иллюстрация того, что нельзя атрибутировать изображения по костюму.

Забытое имя - Георгий Лапшин, отличный пейзажист с «Парусниками у берега» (1920). В этой фабуле чудится гриновский рассказ, морская романтика. Одарённый молодой человек, он произвёл фурор в Париже, где не было недостатка в своих «начинающих гениях». Туда же Лапшин потом и отчалит, чтобы не участвовать в потрясениях. Ему повезёт - он станет одним из востребованных живописцев межвоенной поры. Но память о Лапшине окажется кратковременной – как на оставленной родине, так и в Париже.

Приковывает внимание «Спасская башня» (1942) Петра Вильямса – будущего сценографа и лауреата трёх Сталинских премий, создателя декораций к прокофьевской «Золушке». Вильямс не был в числе коровинских учеников, но входил в его круг, будучи юным дебютантом. «Спасская башня» - загадочное полотно. В ней очень мало от соцреализма и даже импрессионизма – тут какая-то сновидческая реальность. Дрёма на исходе летней ночи за секунду до пробуждения.

Один из хитов проекта – картина «Вид на Кремль из Замоскворечья» (1918) Сергея Виноградова, не так давно «открытого» Музеем русского импрессионизма. Умиротворённость, не свойственная Москве 1918 года, женщина в изумрудно-зелёном платье, ваза цветов — это изящная попытка эскапизма. Его же «Улица в Печорах» (1928) – гимн России-провинциальной, традиционной, крестьянской. Деревянный дом - такие часто попадаются в северных областях, мужик, телега; жёлтая осень, свинец небес, предзимье. Талант Виноградова был скромнее, чем у его друзей, кумиров - Серова и Коровина, зато он слыл разносторонним интеллектуалом и сделался арт-консультантом у братьев Морозовых.

Один из выдающихся соцреалистов - Сергей Герасимов также обучался у Коровина. Грядущий автор «Матери партизана» и «Колхозного праздника» здесь показан с неожиданной стороны – как бытописатель дольче-вита. Его «Дама с солнечным зонтиком» (начало 1920-х гг.) – это мечта об отдыхе, солнце и возможном счастье. Парадоксально – Коровин воспитал не похожих друг на друга учеников, ни один из коих не стал его прямым последователем. Все отмечали, что он преподавал не свой метод, а науку изобразительности, позволяя студиозам находить личную стезю.

Коровин прожил долгую (а если учитывать страсти и напасти – весьма долгую!) жизнь и скончался в сентябре 1939 года. Семьдесят семь лет! Нестеров выразился кратко и лаконично: «Затем Костя в Париже, быль и небылицы сплетает о нем молва и, наконец, смерть на чужбине. Так не стало одного из самых даровитых, увлекательных живописцев недавнего прошлого, не стало Кости Коровина». Как же не стало? Есть и – будет. Художник – посланец Вечности.