-Океан век не молчит.-
Лал с крыльца хижины обернулся к гулу волн в пене.
-Океан поет любую секунду.-
Зачем Лал сказал это - я не уразумел. Но подумал: песнь океана в 200 шагах от хижины – к добру ли она моим нервам день и ночь?
Из зелени джунглей выступил серый пес – на волка похожий. Лал щелкнул пальцами. Пес метнулся к нам и плюхнул передние лапы на ступень крыльца.
-Его зовут Relax.-
Дал мне знать Лал.
- Он теперь ваш сержант. Чужого к вам в хижину впустит, обратно без вас не выпустит.
Relax довольно облизнулся и на мой «Привет!» по-английски отозвался рыком с мордой вверх.
Стены хижины снаружи были тростниковые, изнутри – в дощатом дереве. Опустив на пол дорожную сумку, оглядев мебель, я указал Лалу на распахнутую дверь - к душу и унитазу:
-Там ползет черный жук - это не скорпион?
-Нет. Но скорпион здесь тоже живет.
-Ядовитый?
-Человека с добрыми намерениями скорпион не укусит.
Я скривил губы:
-А если все-таки укусит?
-У кого в душе капли яда, тому яд скорпиона – паралич мозга и нервов сердца.
Радушия на лице Лала при этом известии не убавилось.
Мы вернулись на крыльцо хижины. Солнце уже клонилось тонуть в океане. Лал стукнул ногтем по часам:
-Ужин иметь – не проблема. Кафе за скалами открыты до луны и под луной. -
А потом он сообщил то, ради чего я не прочь был делить кров со скорпионом:
-Мистера Свами можно увидеть завтра близко к полудню. Приходите - куда приехали с самолета к 11. 00. Будет знак – вас проведут к нему в пегелу...
Уходя, Лал пожелал мне приятных мыслей. Разоблачившись в хижине, я зашагал по горячему песку в океан.
Из глади воды, где вдали от волн мне вздумалось передохнуть в заплыве, вид открывался на километры берега.
Бухта с моей хижиной и такими же в ряду с ней выглядела правильной подковой. По дуге ее – роща высоких тонких пальм. Правая боковина подковы упиралась в океан джунглями - сплошными зарослями, левая – частоколом скал.
Пляж справа от бухты – вдоль джунглей - узкая длинная ленточка. Зелень за ней выглядела девственной. Ничто, казалось, там рука человека не тронула.
Пляж слева от бухты – за скалами – широкое полотнище песка от волн до редких пальм. Средь них были натыканы строения: тростниковые хижины, вроде моей, тростниковые же кафешки с вывесками на козырьках. За ними - несколько каменных в 2 этажа строений с балконами. Вокруг них и у кафешек на пляже мелькали полураздетые человеки.
Берег бухты с хижинами Лала до моего заплыва был безлюдным. Когда же я выбрался на него из океана - обитателей обнаружил. Худую возвышенную мулатку в длинном зеленом платье и в синих шортах белых близнецов-юношей ей по плечо. Они вышли из хижины - через одну от моей.
-Привет новоприбывший! -
Замахала мне рукой мулатка.
-Нью-Йорк салютует тебе. Я – Келли.
Моя рука закачалась ответно:
-Привет, Келли. Я – Николай из Москвы. Мое почтение вам и вашим друзьям.
-Отлично, Николай!-
Рот Келли растянулся до ушей.
-Мы идем за скалы – бить в бубны и танцевать на пляже под закат. Будем рады вас там видеть.
Я поклонился: благодарствую.
То, что Келли обратилась ко мне как к новоприбывшему – newcomer, ничуть меня не удивило. Раз ей я прежде здесь не попадался, то я для нее – новый сосед, а не прохожий. Прохожие в бухте –редкость. Она не заманчива для посторонних. И это стоит ее постояльцам денег.
Моя хижина была крайней справа от джунглей. Левее ее - еще десять ей подобных. Все они принадлежали Лалу – и все не отличались в комфорте от иных хижин на побережье. Но арендная плата у Лала, как сам он написал мне, была гораздо выше.
Втридорога платили Лалу те, кому мило: вот крыльцо твоей хижины – вот близко-близко водная бездна. Ты смотришь на океан и не видишь снующие туда-сюда телеса. Ты слышишь шум прибоя и в уши к тебе не лезут ни вопли из гортаней, ни вой из репродукторов.
Втридорога тратились и те, кто пожить один на один с океаном особо не жаждал, но хотел попасть в пегелу к мистеру Свами, не дожидаясь встречи с ним сутками.
Мистер Свами никому в приеме не отказывал. Но его бытие не вписывалось в расписание: иногда за день он беседовал с дюжиной, иногда – с одним. Поэтому никакой предварительной записи к нему не велось – только живая очередь. Кто раньше ступил к усадьбе Лала, тот раньше принимался мистером Свами. Таков был принцип. Но из него делалось исключение.
Бедняков в живой очереди к мистеру Свами, Лал бесплатно поселял и кормил в гостевом доме рядом с его усадьбой. На малоимущих пришельцев тратились доходы с хижин у океана. И кто их арендовал по завышенной цене, тот выступал, по сути, благотворителем и мог рассчитывать на первую беседу с мистером Свами вне очереди.
Голод после заплыва и душа погнал меня через всю бухту - от хижины у джунглей до скал с кафе за ними. Но на полпути широкий мой шаг укоротило зрелище: сеанс солнечного магнетизма.
В центре бухты стоял атлет. Весь в шоколадных мускулах. Расставив ноги в воде, он в полном уединении играл на серебристой трубе. Ее мелодия не терялась в дыхании волн. Она, мне чудилось, долетала до багрового солнца над водной пучиной и приковывала к нему атлета через алый свет.
Не мимо человека с магической трубой я медленно прошел – мимо изваяния.
Тропа, петлявшая между скалами, заканчивалась деревянной лестницей на обжитый пляж. Там вдали пахло весельем. Частым ритмом клокотали бубны. Кто-то в многоцветной толпе на песке извивался в танце. Кто-то аплодировал плясунам. Я направил стопы не к толпе, а туда, где могло пахнуть едой.
Кафе, выбранное мной для ужина, имело на фронтоне тростниковой крыши щит с крупной надписью «ДАРЫ КРИШНЫ». Юный официант-индус возник у моего столика быстро, а заговорил медленно, улыбаясь и кланяясь:
-Приятного вечера…. Рады видеть вас…Наши руки открыты к вам… Но мы можем предложить вам только растительную еду…Ни мяса, ни рыбы у нас нет.
-А гады морские есть?
-Извините, сэр, но мы не готовим трупы – ни теплокровных, ни хладнокровных творений...
Официант не решился подсунуть мне меню. Я сам за ним протянул руку.
Луна, когда я покинул кафе, сияла полным кругом так, что и на тропе в скалах, и на песке в бухте монеты можно было подбирать. Когда я приблизился к своей хижине, над крыльцом вспыхнула лампочка-автомат. Тут же со стороны пальмовой рощи подал голос Relax.
Непробудный мой сон прервался с рассветом. Надев шорты, я вышел из-под крыши. Было слегка прохладно. В иных хижинах Лала никто признаков пробуждения не подавал. И мне льстило чувство самой ранней птички.
Обогнув по воде заросли на левом крае бухты, я начал тихий бег по узкому пустынному пляжу вдоль джунглей. Песок, омытый ночным прибоем, не рассыпался, а прогибался под босыми ногами.
Сотню метров за сотней я отмерял, внемля только своему дыханию. И вдруг уловил, что с неизменным гулом океана что-то не то. В него врывались сладострастные почти стенания. Стенания разноголосым хором. Неслись они из просеки в джунглях, с которой я поравнялся через минуту бега.
Никакая секс-оргия в просеке не творилась. В ней бились в истерике обтянутые в трикотаж шесть молодых тел. В одном я признал мулатку Келли, в двух – белых юношей, которые вчера были с ней в бухте. С ними – еще три белые девицы.
Келли стояла лицом к пятерым и была мотором истерики. Все копировали бешеные биения ее туловища и все ею издаваемый ор догоняли своим ором.
Гибкость у Келли была потрясающей. Лихие ее круговые и наклонные движения более-менее синхронно успевала повторять только русоволосая девица с красной лентой на волосах. Остальные очень старались успеть. Гармония у шестерых кликуш была тогда лишь, когда все резко складываясь пополам, вдавливали руки к низу животов и замирали с пронзительным воплем .
На песчаном мысе, где я остановил бег, бесшумно копошились крохотные – только из яиц - черепахи. Им мои физкультурные упражнения беспокойства не доставили.
Завтракал я через час за скалами - там же, где и ужинал. И в знакомом кафе помимо юного официанта Роби увидал еще двоих знакомых. К столику, за которым они бок о бок вкушали салаты, Роби подплыл с полными стаканами на подносе:
-Пожалуйста, манго-сок – мисс Ири. Да, ананас-сок – месье Льюис.
Благодарность Роби пара высказала по-английски, разговор продолжила на французском.
Соседство Льюиса и Ири - атлета-трубача и самой резвой в секте Келли барышни с красной лентой изумило меня слегка. Но не тем, разумеется, что рядом с месье сидела не мадемуазель, а мисс.
Льюис, приковывая себя мелодией трубы к свету заката, свершал магический ритуал. То же свершала Ири, участвуя в тряске тел со стенаниями на рассвете. Месье и мисс упражнялись в магии. Но уж больно по-разному. И не к разным ли сверхъестественными силам они обращались?
Заняв столик наискось от Льюиса и Ири, я не стал гадать – кто из них искал благодати Небес, кто заманивал духов злобы Поднебесной, а почему-то вдруг вспомнил Виктора Николаевича Чвикова.
Он сдерживал ливень – разводил руками и потоки воды с неба обходили вокруг маляров, красивших его грузовик.
Он разжигал костер без огня – дул на дрова и они воспламенялись.
Он принимал в коляске малыша-паралитика и тот, не сделавший шага в жизни, на глазах остолбеневших родителей начинал двигать ногами.
Чьей силой Виктор Николаевич творил чудеса?
Знакомство с ним состоялось у меня невзначай. Лет семь назад на рыбалке близь брянского райцентра Локоть стряслось что-то с моим позвоночником. Острую при резких лишь движениях боль в спине я мог терпеть. И терпел бы, молча уповая, что время лечит. Но возник крутой соблазн.
К племеннику Николаю, в семье которого я гостил в Локте, заглянул сосед по фамилии Богодеров. Крепыш в цвете сил. У него, обронил он между прочим, минувшим летом скрючило ногу. Так скрючило, что ни сесть, ни встать нельзя, не скрипя зубами от боли в бедре.
От мук Богодерову помог спастись мой племянник Николай. Помог тем, что отвез в центр Локтя к Виктору Николаевичу Чвикову.
-Сам бы я, - заметил Богодеров, - попал к Чвикову не скоро. Сквозь хворый народ к нему за месяц можно не пробиться. А с Николаем приехал – полчаса и Виктор Николаевич вернул мне здоровую ногу. Бегаю теперь, как тот кобель, которому семь верст не крюк.
Я усмехнулся:
-Вашему врачу Чвикову – место в лучшей клинике мира.
Племянник улыбнулся:
-Диплом врача, я думаю, Виктор Николаевич не только в руках не держал - краем глаза не видел. Но всякую боль ему снять – как муху спугнуть.
Фраза последняя мне запала. К вечеру я ее Николаю напомнил. Сказал, что со спиной моей уже сутки неладно. И далее был понят без слов. Племянник взялся за телефон: звонить Чвикову? Я кивнул.
С окраины Локтя, где у края поля племянник Николай обустроил усадьбу с домом, двумя гаражами и баней, мы приехали в задворки Березовой аллеи. Главной улицы райцентра. Машину племянник припарковал у панельной двухэтажки. В ней он жил с 1992-го и я дважды бывал в его квартире. А ее окна, оказалось, туда выходили, куда и окна квартиры чвиковской семьи. Я спросил Николая:
-Когда ты сюда въехал, Виктор Николаевич уже практиковал лечение?
-Практиковал он то, чем и я занялся. Мы взяли в аренду пашню, технику. Зарегистрировались фермерами. Вкалывали изо всех сил. Но разорились. Вся работа на земле тогда была в убыток.
Я взялся осваивать торговлю, Виктор Николаевич открыл в своем гараже автосервис. Руки у него золотые – часы, приборы, моторы - он шутя чинил. Это многие в Локте знали. А что Чвиков способен человеков ремонтировать – вряд ли кто подозревал.
-И как это в нем раскрылось?
-Он включился возрождать наш монастырь – Площанскую пустынь. Чем мог, помогал монахам. Кто-то из них углядел, что руки у Чвикова не только по механике золотые. И уважаемый очень старец благословил его исцелять паломников, которые шли и шли в монастырь. Года же через два тот же старец свое благословение отозвал. А по какой причине – мы прямо сейчас и увидим. -
От припаркованной машины Николай повел меня вдоль сараев. За ними стоял из белого и красного кирпича храм – еще в строительных лесах. Но все внешние работы на нем, включая установку креста на куполе, уже завершились. Храм-красавец на сотни две прихожан вид имел обычный. История же его появления, которую рассказал Николай, была – уникальной.
Новый православный храм в Локте возник не благодаря, а вопреки институтам православной церкви. Он строился на противостоянии Виктора Чвикова и братии Площанской пустыни, на стороне которой была Брянской епархия.
От старца площанского Чвиков получил благословение не на всякое исцеление людей, а лишь на костоправство. Спрос на его талант ладить позвонки и суставы рос среди паломников Площанской пустыни быстро. И это работало на популярность самого монастыря. Согласие с братией у Виктора Николаевича было полным. Но было и сплыло. Как только до монахов дошло, что он лечит и излечивает не только руками. Его попытались вразумить: твое чародейство не от Бога. Он, были слухи в Локте, покаялся. Пообещал держаться в рамках благословения. Но все ж раз за разом их преступал. Устранял всевозможные болезни как руками, так и через гипноз и ошеломляющее внушение.
Размолвка Чвикова с монахами переросла в разрыв всех отношений. Вход в монастырь ему закрыли. Лечиться у него паломникам Площанской пустыни не рекомендовалось категорически. Тем самым Церковь Земная в лице монастыря и епархии прозрачно дала понять, что Виктор Николаевич не наделен милостью Церкви Небесной и что его целебная сила от бесов. При всем том, Чвикову оставалось – либо смириться с лишением его монашеского благословения и прекратить целительство, либо опровергнуть мнение монастыря. Он выбрал второй вариант.
Вблизи панельной двухэтажки, где была его квартира, Виктор Николаевич купил участок земли и на левом его краю поставил деревянный домик. В двери его тут же начали стучаться знакомые ранее исцеленных Чвиковым паломников. За ними – знакомые этих знакомых и так далее.
Прием больных Виктор Николаевич вел в свободное от автобизнеса время. Денег даже за сложное лечение ни с кого не брал. Но его помощники каждому исцеленному кое-что доводили до сведения. А именно: рядом со своим домиком – у правого края земельного участка Виктор Николаевич заложил фундамент. Фундамент храма Калужской Иконы Богоматери, с видением которой в ночи он обрел дар восстанавливать здоровье людям.
Ящик с надписью «НА ХРАМ» находился в углу веранды домика. Кто пожертвовал солидную сумму, кто – чисто символическую было ведомо только жертвователям.
Молва об исцелениях Чвикова, передаваемая из уст в уста, славу ему несла успешней, чем могла бы нести реклама в прессе, в двери которой он вообще не стучался. И чем шире слава его расходилась, тем выше становились стены храма.
Николай завершил рассказ, я помыслил вывод.
Строительством храма, Чвиков, как бы, доказывал монастырю и миру: нет у меня бесовской корысти – даром при святом видении получил чудесную силу, даром ее отдаю. Его ответ площанским монахам культовым зданием впечатлял. Тысячи людей анонимно и добровольно внесли не ему лично, а на храм, миллионы рублей. И, стало быть, эти тысячи людей, которых он избавлял от страданий, чувствовали в нем проводника не темных, а светлых духовных источников. Так за кем же правда – за Чвиковым или братией Площанской пустыни?- попытал я Николая.
Он дернул плечами:
-Не мне знать. Виктор Николаевич – трудяга. Его нельзя не уважать. Негодяйства за ним я не замечал. Но он – личность мне непонятная. Прет из него иногда невесть что…
Мы видимся, как я перебрался отсюда, редко - от случая к случаю. Чвиком обыкновенно рад мне, я рад ему. А как считать нехорошим человека, который хорошо к тебе относится?-
Тот, кого Николай не мог признать нехорошим, вышел на крыльцо своего домика.
Первое впечатление от Чвикова у меня было – зело мужик могуч. Высок, широкоплеч, весь в энергии, которая, казалось, прямо лезла из выпученных глаз. Шагнув к Николаю со словом «Привет!», он с размаха стиснул его локти. Встряхнул свои спущенные до ключиц густые волосы. Отпрянул, качнув под бородой, как маятник, крупный серебряный крест на черной рубашке.
Со мной Виктор Николаевич поздоровался за руку, не глядя мне в глаза, и поворотился к Николаю:
-Здорово, что ты приехал. Я до заката прием вел. Замотался. Сижу потом один - баба моя в отъезде. Думаю – с кем бы вмазать. И тут ты звонишь. Ну, молодец!
Николай поднял ладонь вверх:
-Стоп-стоп. Я к тебе – не просто так и не сам по себе …
-Вижу, что ты с дядей. Я ж в твоей библиотеке листал его книжки. Название одной даже запомнил – «Нам демократия дала…». Нормальный, Коля, у тебя дядя. А что спина у него ноет – это ничего. Нормально мы ее поправим. Но потом. А сейчас пошли, пошли все к столу.
Я не мог не отметить: надо же Чвиков, учуял, что ноет у меня не ухо, не зуб, не колено, а спина.
Стол был накрыт на веранде, занимавшей треть домика. В центре стола стоял широкий поднос с кусочками ярко красной солонины. Справа от подноса – штоф водки в 0,7 литра, слева – семь бутылок пива. Мой ум восстал против выпивки – я же лечиться приехал. Чвиков и это учуял:
-Не зря, Михалыч, косишься на бутыли. Тебе лучше не пить. А мясо свежее – утром только я засолил – ешь, не стесняйся. Мы же с Колей, как в старое время в моем гараже, и выпьем, и закусим. И снова выпьем – и за здравие, и воохмеление. Но не воодурение. Дурными нам не дадено быть.-
Застолье растянулось. Чвиков под выпивку изначально был настроен веселиться. В Николая же первая рюмка водки вошла колом. Вторая – соколом. Третья – мелкой пташкой. И тогда лишь он стал чвиковскому настрою потворствовать:
-Эх, наливай, душа моя иссохла.
И хмель минувших дней давно уже прошел.
И ничего, что завтра будет плохо,
Зато сегодня будет хорошо.-
Стихам Георгия Мельника, которые полились из Николая, Чвиков внимал с удовольствием. Потом с озорства Мельника Николай переключился на остроты не рифмованного фольклора. Его байки, уйму коих он собрал, плавая лет десять по океанам на судах торгового флота, вполне Виктора Николаевича забавили.
Веселье за столом Николай раскочегарил. Красноречие свое он стимулировал, заедая водку солониной, а ее запивая пивом. Но при том не забыл - зачем пришел к Чвикову:
-Недавно, Виктор Николаевич, был я в Москве и там поэт Юрий Лопусов, с которым меня дядя познакомил, подарил мне свою книжку. В ней есть любопытный стих – «Посвящение жене»:
-Кореец съел мою собаку.
Его убил я, уличив с поличным.
Ты съела жизнь мою
И все еще жива.
А это нелогично.-
Чвиков зааплодировал:
-Блеск. Коля, запиши мне это стихотворение. Я его своей любимой зачитаю.
-Записать-то я запишу. Но ты учти: у Юрия Лопусова и Георгия Мельника очень добрые отношения с моим дядей. И они не простят тебе, Виктор Николаевич, если ты немедленно не устранишь ему боль в спине.
-Согласен, Коля. Твой дядя – отличный человек. Отлично я его вылечу. Но надо кое-чего еще достать из холодильника.
Второй штоф водки, откупоренный за столом, убил за ним веселье. Николай, с ненавистью опрокинув в себя очередную рюмку водки, умолк. Чвиков в миг помрачнел и его ни с того, ни с сего от балагурства потянуло в богословие.
-Ты, Михалыч, - уставился он на меня, - не будешь спорить, что в Евангелие можно найти все предписания - как всем нам правильно жить?
-Не буду.
-Тогда скажи мне - как должен я воспринимать вот эту заповедь Христа: если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя. Короче, обязан я при соблазнах сам себя калечить?
-Позволь, Виктор Николаевич, и мне цитату из Евангелия: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей – перейти отсюда туда – и она перейдет. Этой заповедью Сын Божий наставляет тебя, уверовав, передвинуть в Локоть гору Эльбрус, которую Его Отец Небесный поместил на Кавказе?
-Достойно ответил, Михалыч. Достойно. С тобой любопытно обсудить – где и что закодировано в Писании.
Намек я, как бы, не понял. И тему разговора сменил, задав Чвикову вопрос: врачи в Локте ценят ли его дар целителя и не порицают ли настоятели церквей в районе самочинное строительство им храма.
Спросил я о том и пожалел, что спросил. Виктор Николаевич разразился бурей слов. Выплеснул жуткую смесь бахвальства и брани. Эта смесь настолько была мне не люба, что я заключил: никакого блага от сварливого благодетеля мне не надо.
Второй штоф водки они не допили. Виктор Николаевич резко встал – ни с того, ни с сего. Объявил, вылупив глаза на Николая, что больными он теперь занимается не на дому. И всем предложил переместиться с веранды в пристройку к храму.
Ее порог я переступил исключительно с тем, чтобы в удобный момент выказать хозяину благодарность за угощение и раскланяться с ним. Намерение это было твердым. Но порушилось. Непредвиденным ходом Чвикова. Он из комнаты для костоправства – с матрасом на полу - указал на дверь комнаты напротив:
-Зайди туда, Михалыч, и побудь один с подарками мне от тех, кому я чем-то помог. Там и решишь – то или это.
Целая, наверно, тысяча подарков в той комнате имела одно название: икона. Но все иконы были, такое создавалось впечатление, абсолютно разные. Причем с редкой непохожестью. Я видел лики, пережившие века, и лики изображенные недавно. Видел искусные оклады в серебре и оклады в азбучных деревянных рамках. Дивило обилие икон. Дивило их многообразие. Я подумал: захочешь такую коллекцию икон собрать специально – не соберешь ни за какие деньги. А потом вообще думать перестал. Просто переводил взгляд с одной иконы на другую. И вдруг почувствовал, что острое раздражение, донимавшее меня с конца застолья, исчезло.
Из комнаты икон я вышел с иным настроением и в комнате с матрасом обнаружил иного Чвикова. Он молча сидел на скамье у стены рядом с Николаем. Молча же поднял мне навстречу глаза. В них не осталось ни хмеля, ни бахвальства, ни гнева. Весь вид его источал чистое спокойствие и сочувствие.
-Снимай футболку, - тихо он мне молвил, - ложись животом на матрас.-
Вытянувшись, я слушал, как Виктор Николаевич, опустив ладони мне на шею и поясницу, добродушно меня уговаривал – расслабься, расслабься, расслабься. Потом хоп – сознание мое отключилось. Очнувшись в тишине, я перевернулся, сел, резко поджал ноги. Нигде в спине даже не кольнуло. Чвиков со скамьи подмигнул мне:
-Боль твоя укокошена. Но гарантий, что она не повториться нет. Проблема со спиной у тебя - от того, что ты долго издевался над позвоночником. Не так ходил и сидел. Поэтому плюхайся обратно на живот. Будем вывихи исправлять.-
Он молотком – через дубовый клин - бил по моим позвонкам. Давил их и мял, щелкая пальцами. Потом он усадил меня, сдавил объятитем мое туловище, чуть приподнял его и стал крутить-вертеть влево - вправо и встряхивать вверх-вниз.
Я огреб тьму неприятных ощущений. А Чвиков, затратив уйму усилий, был очень доволен собой: все сделано как надо. И я заразился его довольством. Расстались мы очень тепло.
Минул год. Я опять приехал в Локоть. И скоро узнал: племянник Николай надумал восстановить сгоревший наполовину дом тестя – рядом с участком Чвикова.
-Болящих к Виктору Николаевичу прибывает все обильней, - заметил племянник, - снимать им углы на ночлег все трудней. Переделаю дом в гостиницу – болящим мило и мои затраты окупятся.
Я подбил Николая – взять и с бухты-барахты заглянуть к Чвикову – засвидетельствовать ему почтение.
Увидели мы его под вечерним солнцем на лавочке у храма. В такой сцене увидели - нарочно не придумаешь. Он подвергался медосмотру. Щеголеватый молодой человек, на лбу которого проступал диплом врача, измерял Виктору Николаевичу кровяное давление.
От лавочки к нам застремился рыжебородый помощник Чвикова - Сергей. Притормозил нас. Придвинулся к Николаю с шепотом:
-Надорвался наш батя, Коля. В храме - с алтарем работы – врата готовим. Потолок и стены приступили расписывать… По горло хлопот. А больные валят и валят… Перегрел батя мотор. Пришлось вызывать знакомого кардиолога из Брянска.-
Николай не впал в сострадание:
-Виктор Николаевич - мужик двужильный и большой артист. И, небось, он просто жалость на себя напустил – чтоб всем нам нескучно было.
Версия Николая повисла в воздухе.
Щеки Чвикова алели ярким пламенем и, когда врач отбыл, я с версией Сергея сел с ним рядом на лавочку, сказав ему:
-Принес тебе старинный совет: не держи все время нос у точильного камня.
Он толкнул своим плечом мое:
-Взял бы, что ты принес. Да проблема есть: точу я без продыху не по дури. Рок такой у меня.-
-Сгореть за час на службе человечеству?
-Зря, Михалыч, язвишь. Не возился бы я с больными до искр в башке, многое бы мне не открылось. А сейчас я даже раковые клетки могу подавлять. Это – не бред. Факт. Рентгеном не раз уже доказано: у некоторых моих пациентов злокачественные опухоли рассасываются.-
-Нет слов, в лечебных битвах, как на войне: кто довольствуется малым, тот не станет генералом. Но в храме ты фронт работ развернул - куда спешишь?-
-Не знаю. Но сил на отделку жалеть не хочу. А почему – объяснить трудно. Хотя можно попробовать.
Когда завело меня в Оптину пустынь, то с исповеди в храме Казанской Иконы Богоматери я вышел к некрополю. Там немало похоронено тех, кто почет заслужил. Я же долго стоял у могилы девочки, которая родилась в 1871 году и умерла в 12 лет. Надпись на надгробном камне притягивала: «АЩЕ НЕ БУДЕТЕ ЯКО ДЕТИ, НЕ ВНИДИТЕ В ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ». Эти слова я читал в Евангелие. Но в смысл их не вникал. А на могиле в Оптиной над ними задумался. С какой стати, зачем Христос призывает зрелых мужиков - учеников своих, будущих Апостолов уподобиться детям?-
Голос Чвикова избавился от хрипотцы:
-Дети изначально доверчивы, приветливы и отзывчивы, к добру склонны, зла не держат. Они - с Неба. А на Земле к чистым их душам грязь липнет - страх, жадность, амбиции, обиды и прочее. Любой взрослый – кто-то - больше, кто-то - меньше – запачкан. Будущие Апостолы были обычными людьми. И потому, наверное, Христос указал всем им: идите обратным путем, возвращайтесь в детство, чистя души от того, что налипло.
Я был ребенком вихревым. Бедокурил. Но и мастерил. Скворечники, шалаши, аппараты летательные, крепости снежные… Мастерил – просто так. Храм же я строю еще не как ребенок. Не просто так, а с мыслью: вот доделаю все-все, как задумано – что-то во мне переменится, буду с радостью засыпать, с радостью просыпаться …-
Он все-все доделал, как задумал, в канун Пасхи следующей весны. Зарегистрировал храм в какой-то не входящей в Московский патриархат церкви. В ней получил чин иерея. Службу первую провел в ночь со Страстной субботы.
Той ночью я успел попасть в Локоть и до конца службы ступил в его храм вместе с Николаем. Нас при входе встретила огромная Икона Калужской Богоматери -во всю стену. Безупречно написанная. Остальные иконы и фрески так же казались мне безупречными. Ничто в убранстве храма не досаждало глазу.
Тихо пел хор женщин в ослепительно белых одеяниях. На Викторе Николаевиче было классическое облачение православного священника – тоже белое, но с золотистыми узорами. Я смотрел на него – узнавал и не узнавал одновременно.
Перемена в нем произошла капитальная. Лицом и движениями он совсем не походил на знакомого мне мирского человека. В день первой с ним встречи меня поразила его неуемная телесная мощь, теперь – сила абсолютного внутреннего спокойствия. Сила, которая не настораживала, а нравилась, сила с которой хотелось соприкоснуться. Передо мной был служитель религии, годный искать связь с Небом. И, выбрав момент, я подошел к нему испросить благословения.
По дороге из храма в машине Николая мне пришла идея: а не напроситься ли как-нибудь в помощники к Чвикову. Чтоб побыть с ним рядом на подхвате, послушать больных, понаблюдать его исключительное лечение. А потом обо всем написать. Это ему как-то может быть полезно, уйме читателей интересно. Не важно, что его опыт вряд ли кому-то удастся повторить. Важно о нем знать. Сведения о неведомых человеческих возможностях никому не во вред.
Идею свою я выложил Николаю. С вопросом: как думаешь, пустит меня Чвиков на его сеансы с больными?
Николай кивнул:
-Думаю, пустит. Из желания не порисоваться, а в себе разобраться. Он, если я не ошибаюсь, сильно сейчас обновляется и правдивый взгляд со стороны на его возможности ему совсем не помешает. -
Пасхальным утром, где-то около 10. 00, к дому Николая подкатил мой двоюродный брат Александр. С ним я побывал на могилах родственников в селе Столбово и в гостях в деревне, где вырос – в Нижних Авчухах. Привез он меня обратно во второй половине дня. Николая и его жену Валентину я застал в настроении далеко не праздничном. С лихим смятением на лицах. Полчаса назад Николаю позвонил его одноклассник –мэр Локтя Хотеенков:
-Умер Виктор Николаевич Чвиков.-
На похороны я не остался. Дело в Москве обязало меня уехать – как раз перед тем, как воспламенился сам по себе и сгорел в кузове грузовика гроб, который везли для тела Чвикова из Брянска в Локоть.
Удивлял Виктор Николаевич при жизни. Удивление вызвала его смерть – сразу после открытия им в полном здравии храма. Удивительное случилось и с гробом, ему заказанным.
Загадкам Чвикова дают в Локте противоположные объяснения.
Точка зрения первая. Он питался токами бесов. Но вышел из-под их повиновения. Обратился через возведение православного храма к Богу. Бесы отвернулись от него. А без подпитки нечистых ему жить уже было не суждено. Самовозгорание же гроба – это торжество бесов: кто с ними повязался, тот не должен своевольничать: иначе – конец.
Точка зрения вторая. Даром сверхъестественным Чвиков награжден был Божественными силами за искреннее стремление сослужить людям. Он, получив дар, не был чистым праведником, понимал это и шел к умалению грехов, возводя храм. Спасение души им было достигнуто и потому именно на Пасху Господь прибрал его для жизни вечной, возвестив о том огнем, спалившим гроб.
Так чьей же силой творил чудеса Виктор Николаевич Чвиков? Очевидно лишь то, что он шагнул в запредельное, соприкоснулся с могучей энергией мира духовного – а какого – ныне здравствующим вряд ли можно понять.
Вспомнив Чвикова на берегу Индийского океана, я не мог здесь не вспомнить красивый и уютный храм, подаренный им Локтю. В нем теперь ведет службу зять Виктора Николаевича и в нем по-прежнему по праздникам поет хор женщин в белом.
От прорыва Чвикова в запредельный мир никто не пострадал. Число же тех, кому он хоть какое-то благо принес – обильно. Так предосудительны ли вообще попытки выходить за пределы обычного разума и искать энергию мира духовного?
Я глядел на сидящих передо мной в океанском кафе Льюиса и Ири и не чувствовал неприязни к ним за их непонятные для меня упражнения в магии. Я специально прилетел в диковатое место, чтоб встретиться с мистером Свами - явным контактером с мистическими силами. Я подозревал, что за интерес к сверхъестественному буду осужден знакомыми мне православными священниками. Но сам себя пока осудить не умудрялся. Настроение мое перед походом к мистеру Свами было радужным – уж больно интригующими выглядели изумительные его таланты.
Он так же, как и Чвиков, исцелял больных. Но в отличии от Виктора Николаевича – не от разных телесных недугов. Мистер Свами возвращал к нормальной жизни тех, кто тронулся умом и страдал от беспрестанных нервных истерик. Ему, пережившему растительное состояние, открылся выход на Читрагупту – божественную энергию, в которой запечатлены поступки, помыслы и эмоциональные состояния живых существ. Он стал видеть прошлое каждого отдельного человека и каждого народа в целом. Если писавшие об этом не врали, то при его расположении ко мне, я мог получить уникальный шанс. Взглянуть через мистера Свами на подлинные картины русской истории, отраженные в тонком мире Небес.
