Разве есть проблемы у «Одсуна»? Лауреат национальной премии «Большая книга»! Профессионалы называют «настоящим русским романом» (Борис Куприянов) и считают оправданием современной прозы (Павел Басинский). Простые читатели хвалят за узнаваемого – «как в классике» - отечественного героя, пребывающего в рефлексии, нравственной двойственности и безусловном умении красиво, художественно достоверно рассказывать о своем опыте.
В романе есть связующая все сюжеты любовная драма. Хочешь столь важную для русской прозы философию истории? Она тут, в больших дозах. Трагедия распада Советского Союза? Не только есть, но воплощена в главных героях: Славик – Россия, Катерина – Украина. Раз молодой человек не сберёг любовь, не смог удержать Катю из Припяти, получайте – народы - сначала Майдан, за ним Крым, потом специальную военную операцию! Умеренные либералы и мягкие патриоты едины в аттестации «Одсуна»: хо-ро-шо! Сам слышал.
Я же новый роман Варламова еле осилил. Примерно на сотой странице проиграл печатному изданию. Месяца через три отыскал аудиокнигу и поставил себе задачу дослушать до конца, а потом написать о полученных идеях и катарсисах со всей ответственностью и симпатией к автору. Это оказалось делом нелёгким, потому что «Одсун» озвучен Станиславом Ивановым – диктором и актёром большого таланта. Фонетика, паузы, психологическое переживание произносимого текста на таком уровне, что главная беда романа временами зажимает уши. Когда герой в сотый раз выдыхает «отец Иржи и матушка Анна», хочется убежать. Бежал вместе с наушниками – справился и всё узнал.
О симпатии к Алексею Варламову говорю без иронии. В 90-х, когда пелевинщина и сорокинщина закатывали русский традиционализм в асфальт, простенькая повесть «Рождение» показалась необходимой. Романы «Затонувший ковчег» и «Лох» не потрясли, но запомнились не слишком эффектной попыткой остановить разложение: прозы, жизни, ясных основ сохранения души. Потом я Варламова читать перестал, уже не мог угнаться за его новыми биографиями в серии «Жизнь замечательных людей». Но он публиковал мои статьи в редактируемой им «Литературной учёбе»! И я благодарен.
Странно же! Когда читаю воинственного, совсем не похожего на меня Проханова, я дома. Когда осваиваю «Одсун», просто не знаю, куда себя деть. При этом я филолог, преподаватель литературы, как и Алексей Николаевич. Мы похожи по возрасту: на четыре года моложе писателя и на два года старше главного героя. Все обсуждаемые в романе исторические события, включая Перестройку, путч и Октябрь 93-го, помню прекрасно, нуждаюсь в их осмыслении. Есть и вообще замечательные совпадения: в конце относительно мирной эпохи Варламов и его герой оказались в Чехии; так там же оказался и я – с лекциями, в провинции, в университете города Градец-Кралове! Правда, виза моя не была просроченной, в доме священника квартировать не пришлось.
Так может не с романом, а со мной что-то не так? Я обязан задать этот вопрос. Задав его, должен в рациональной форме подтвердить, что мое несогласие с романом располагается на литературоведческой платформе, а не висит, как пустой шарик, в жарком воздухе субъективного жилища.
Вампирическое господство бледного сознания и порожденного им монолога. Это главная беда! Всё в «Одсуне» - прямая речь почти 50-летнего Славика, оказавшегося в Чехии не вузовским преподавателем с симпатичным контрактом, а безденежным алкоголиком без права на жительство в демократической стране. Он говорит перед приютившим его православным священником и его женой. Отец Иржи и матушка Анна молчат, а сомнительный гость говорит, пьёт и снова говорит. Меня при внимательном прослушивании преследовали два видения. В первом хозяева связаны, во рту кляпы (что-то напоминает Триера), их стоны просто не слышны. Это ещё больше заводит субъекта повествования. И он говорит без шанса остановиться. Во втором видении меня посетило прочно закрытое купе: нижняя полка оккупирована пассажиром, которого не волнуют твои реакции на его рассказ, но занимает настойчивое желание уложить целую жизнь в сутки железнодорожного движения. Протесты соседей, стремление хоть как-то войти в диалог, обратить внимание на однообразие воспоминаний и полное отсутствие силы, эффекта не производят. Герой, любуясь своим умением превращать с треском проигранное прошлое в правильно пристроенную речь о поражении, владеет здесь всем.
Поэтика ключевых фраз злит вязким сентиментализмом. Меня можно спросить, почему я считаю эти фразы ключевыми, да и что в них такого непереносимого. Спрашивайте! «Борт швыряло, как пьяницу в коридоре Литинститута» (Конечно, ректор именно этого вуза должен сделать приятное своим подчинённым, создать профессионально-братский смех). «Марс и Венера не могут ужиться в одном человеке» (Они прекрасно соединяются в трагической классике, но в «Одсуне» оба бога далеки от полноты присутствия). «Мне бы домик на берегу Финского озера, да гражданство, да двести тысяч долларов» (Да, Славик, тут ты честен до исповеди без покаяния; однако при такой жизненной позиции нужно говорить и отвлекать внимание значительно короче). «У меня восторг души, слезы умиления» (Стилизация под лучшие чувства XIX века в нашем лихом столетии надоедают очень быстро). «Нам хотелось нормальной, обывательской жизни» (даже не знаю, зачем я повторяюсь). «Счастье, матушка Анна, только в воспоминаниях и существует» (Вот тут персонажу следует быть четче: для него счастье в длящемся слове об отсутствии Слова). «Женщина затрясла бульдожьими щечками» (да не в этих же миникартинках заключается художественность!). «Роскошная сладострастная луна висит над головой и, не стесняясь, показывает всю себя» (как бонус). Если я придираюсь, так и скажите.
Изобилие знаков стилизованного гуманизма – либеральной повестки, в границах которой и написан «Одсун». Я не люблю, когда текст начинает подмигивать, посылая недвусмысленные сигналы посвящённым – членам братства по интересам и целям. Зачем Славик прибыл в Чехию? Читать лекции по литературе постсоветского постмодернизма. О ком писал диплом на филфаке Московского университета? О Марине Цветаевой. Что-то долго не было упоминания о докторе Живаго и Ларе? Они и появятся, и помогут читателю лучше осознать природу происходящего в романе. Не встретится ли здесь Христос в понимании Пастернака и Бродского? Встретится. Горбачевская перестройка драматична, но необходима? Да. Путч 1991 года и бойня октября 1993-го, Чеченская война и полная экономическая катастрофа – наши исключительно местные, без всякого внешнего вмешательства и продуманного предательства верхов сюжеты? Конечно. «У меня примитивное мышление», - как-то аттестует себя Славик. С одной стороны, с ним следует согласиться. С другой, он кокетничает: иного сознания близко к себе не подпустит. В собрании банальностей большого рубежа тысячелетий – канонизация утомительной интеллигентской серединности, а не экстремальных точек русской мысли.
Мелодраматическое качество ключевого – любовного – сюжета. Почему сильная, яркая Катя пожизненно привязалась к серому болтуну Славику, спрашивать не стоит. Подробно рассказывать фабулу их трагикомического взаимодействия я не обещал. Лишь несколько штрихов. Герой очень любит «настоящую хохлушку», но делает всё необходимое для её невозвратной грант-поездки в Соединенные Штаты. Катерина и в Америке продолжает хотеть единства с московским филологом, делает всё возможное и невозможное для его переезда, однако Славик как-то надуманно, словно не в себе, уходит в запой и нелогичный брак, перестает отвечать на звонки. Спустя долгие годы выясняется, что милая хохлушка стала журналистской звездой Майдана и страшной украинофилкой, главный герой отправляется на поиски утраченной невесты в Киев, находит её – и сразу получает от неё по зубам за исчезновение, вместе с признанием, что она за десятилетия разлуки не была ни с одним мужчиной, не создала семью, не родила ребенка и т.д. Герои берутся за руки, идут навстречу позднему счастью… Каков последний выверт, скажу чуть позже. Главное на уровне незатейливого символизма повторяется часто: Славик – неказистая, интеллигентски болтливая, ленивая и пафосная Россия, Катя – верная, красивая, сильная, но самой Россией брошенная Украина. Россия виновата, а Катю просто жалко. Тут и любовный сюжет, и философия истории.
Автор здесь очень даже управляет – в косвенном присутствии. Я знал, что этого не будет. Но я хотел, чтобы случилось именно так. А как? Вот в финале, наконец заткнув Славику рот, сам Варламов – перестав лишь присутствовать рядом с героем – возьмёт слово в свои руки и скажет дорогим россиянам о мрачной вине этого человека, о тяжелой ошибке пустого, несостоявшегося филолога, в огромной толпе себе подобных проболтавшего страну в периоды застоев, перестроек, демократизаций, первоначального накопления капитала и уже готового повторить то же самое сейчас, когда пока СВО, но очень похоже на войну за сохранение Русского мира. Вдруг скажет Варламов: «Славик и есть причина наших развалов».
Вроде для моих иллюзий даже находится место. Не сумев придумать ничего талантливее, Славик начинает передвигаться по сюжету с мыслью о том, что Майдан и Донбасс случились исключительно потому, что не получилось у них с Катей, и если всё-таки пара «Слава + Катерина» восстановится, то снова возьмутся за руки в границах программы «нет войне!» Россия с Украиной. Так всё же либеральная интеллигенция в чем-то виновата? Да?
Да быстро переходит в нет, так как пришло время для итоговой героизации и трагического финала. Катю без особой необходимости и лишних объяснений убьёт СБУ. Не в меру любопытного Славика с соответствующими возгласами и без всякой необходимости отправит на тот свет юный сторонник джихада. Несколько страниц описаний «того света» ещё раз организуют встречу с тем «дачным» христианством нашей новейшей литературы, стремящимся скрыться от «жидомасонов», «Нилуса», «митрополита Иоанна», «России перед вторым пришествием» и подобных им ужасов. Волхвы в небрежном авторском апокрифе тоже появятся.
Может, Христос тут – это Славик? Нет, это будет слишком жестокой интерпретацией. Но сказать, что Славик совсем не Христос, ошибиться еще сильнее.
Автор управляет – и в прямом слове. «Это моя альтернативная биография», - так названо интервью Алексея Варламова Екатерине Петровой. «Это вопль против политиков, которые не дают нормально жить. Не против политиков одной страны, а против политиков всего мира, которые с ума посходили, а люди страдают. Посыл в том, чтобы посмотреть на человеческую историю, не только текущую», - такова исходная глубина «Одсуна». Выясняется, роман о том, как «маленькие люди оказываются той самой соломинкой, которая ломает хребет верблюду, и эту историю делают. Вот это интересно. И вера моего героя в то, что они с возлюбленной, расставшись, рассорили Украину с Россией и, следовательно, если они соединятся, то свои страны и народы помирят, при всей её наивности – эта их вера мне очень важна». «Патриотизм сегодня – это прежде всего профессионализм», - сказано писателем в феврале 2025 года.
Так и есть в романе. Не зря лейтмотивом оказывается интерес к эсперанто – придуманному языку, одной из кульминаций искусственного гуманизма. Алексей Варламов для серии «Жизнь замечательных людей» написал биографии Грина, Платонова, Шукшина, Пришвина, Розанова, Булгакова, Алексея Толстого, Григория Распутина. Без модного и в наши дни «эсперанто» (вы понимаете, я не о языке) столь серьёзного числа гениев охватить своим вниманием нельзя. Легче, тише, короче, понятнее. «Роман отличается взвешенностью позиции – без деления мира на чёрное и белое», - трезво пишет Валерия Галкина. «Да это же не роман!!!», - прямо заорать хочется.
Этот тупиковый «реализм». Дело даже не в Варламове. И не в «Докторе Живаго», о котором я вспоминаю практически в каждой статье о современной литературе. А почему вспоминаю? Из тьмы настоящего, из моды на литературу как релаксацию, из фанатично разросшейся «любви к себе» – уставшему, как бы измученному государством и бюрократами, системой и бытом, войной и чумой, всплывает на «эсперанто» переведённый роман Пастернака: истинное искусство, красноречиво удаляясь от эпоса, должно обслуживать камерную гениальность «маленького человека», его неповторимый и вообще малозаметный «лиризм». И вот этот «маленький человек» требует таких романов, в которых стыдно быть идейным, неприлично обладать мировоззрением, но вполне нормально и правильно расширять нашу новую обломовщину, награждать её большими премиями, объявлять единственно возможной литературой.
Шестьдесят лет назад Вадим Кожинов сказал: «Роман – эпос нового времени». Роман есть подвиг волевого сознания, способного даже хилого героя превратить в убедительное знамение мощного и жертвенного авторского Я. Когда читаю современную прозу большого объема, когда слушаю семнадцатый час очередной «Одсун», хочу сказать: «Роман – тормоз нашего времени». «Так это же реализм! Смотри, тут преодолен постмодернизм!», - кричат мне пипеточные теоретики.
Такой «реализм» тупик – и его поэтика тупик, и его этика.
