Сообщество «Круг чтения» 17:56 26 июля 2019

«Что-то должно быть ещё…»

становится ли мифом сказка

Игорь Малышев — не просто писатель. Он — сказочник по природе своей. И не просто сказочник. А сказочник, который сам живёт внутри своей сказки. Как Гофман. Андерсен. Сент-Экзюпери. Или Гоголь. И редкая птица-тройка долетит до середины Днепра. Не говоря уже про то, чтобы вернуться обратно…

Малышевский "Лис" — такая же сказка, что и его "Номах". Только не про революцию, а про жизнь. Сказки — они для всех. Не только для детей. Не только для взрослых. "Сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок". Но жить как в сказке — это одно. Жить "в гостях у сказки" — совсем другое. А жить внутри сказки? Честно говоря, это испытание, которого врагу не пожелаешь. Как у Тесея в Лабиринте. И дойдёшь ли, наконец, до Минотавра? Одолеешь ли его? И не порвётся ли вдруг нить Ариадны? И вообще, где она, эта нить? В прозе или в стихах?

Все мы более-менее представляем себе, что такое, почему и зачем "проза поэта". А если — наоборот?

Поэзия Игоря Малышева — совсем не то, что его проза, уже давно и прочно признанная и читателями, и критиками. В ней — всё другое. Автор при помощи ритмов и рифмы как будто пытается хоть как-то "очеловечить" всё то безобразное и низменное, с чем он сталкивался в Лабиринте "на обратной стороне" своей сказки и про что не имел ни возможности, ни права сказать прозой. Пока для этого, судя по всему, хватает одной-единственной интонации, одного-единственного ритма дыхания. Получается всё лучше и лучше.

Талант в искусстве чаще всего проявляет себя именно так: он как будто строит пирамиду из своих произведений для того, чтобы "похоронить" там всё. что не даёт ему жить и дышать. Множество "черновиков", обилие готовых "блоков" разного качества, на "вершине" — один или несколько бесспорных шедевров. Так это видится со стороны. А для самого автора всё, наверное, совсем по другому: Лабиринт с Минотавром, до которого надо дойти и убить — иначе он убьёт тебя. А потом всё после перерыва, именуемого, как правило, "творческим кризисом", начинается (или не начинается) заново. И есть мнение, что у тех, кого мы считаем гениями, этот режим "взлёт-посадка" не работает — они постоянно находятся в режиме свободного падения. Как спутник нашей планеты на орбите — просто высота и скорость их полёта таковы, что земля всё время уходит из-под ног. И "сверху видно всё". "Астронавты приземляются…"

"Миф, потерявший социальную значимость, становится сказкой", — так считал известный исследователь античности И. М. Тронский. Работает ли это его утверждение "в реверсном режиме", становится ли мифом сказка, обретающая социальную значимость? Поэзия Игоря Малышева ищет ответ на этот вопрос.

Владимир Винников

***

Герда

Герда переступает через порог дворца.

Она больше не та пташка, что боится куста.

В день ей достаточно в пищу сухого листа.

Три года в плену у пиратов, в день их бывало до ста.

Босыми ступает ногами на голый лёд.

Кто б ни сказал ей слово, она знает — врёт.

Чувствует холод в груди и в ногах колотьё.

Кожа её — камень, лицо — отёк.

Кай капризничает над колотым льдом.

"Вставай", — говорит Герда. — "Вставай, пойдём".

"Уходим", — говорит она голосом львицы.

Мальчик растерян и не может не подчиниться.

Взгляд Герды падает на осколки льда.

Руки её черны, под ногтями можно сажать сад.

Герда опускается на колени и начинает игру со льдом.

"У входа оленья упряжка", — говорит она Каю. — "Езжай домой".

Кай удаляется. "Вечность" складывает слово Герда.

Поток холода. Входит Снежная Королева.

Герда поднимает на неё пустые глаза.

Королева вздрагивает и подаётся назад.

Сны

Сон о пустыне, где в каждой песчинке Бог.

Меж горбов верблюда видит сны о лилиях волхв.

Его видит во сне оставшаяся дома жена.

Её вожделеет, уснув, ничтожный слуга.

Клерк, просыпаясь ночью, понимает, что был слугой.

До этого сна он летал над равниной полярной совой.

Наступила ночь, сова открывает глаза.

Бросается с верхушки дерева, ночь светла.

Сова видела сон, что была рекой.

В ней жили рыбы, одна больше другой.

Река звалась Волгой. Самый большой в реке сом

Видел сон, как с грохотом идёт по реке ледолом.

От треска льдов проснулась девочка в деревне из трёх домов.

Проснулись воробьи в подстрехе, кошка и домовой.

Домовому виделось, что он верблюд, и тащится на водопой.

Проснувшись, долго лакал из рукомойника и мокрой тряс бородой.

Воде в рукомойнике снилось, что она — песок

В пустыне, где в каждой песчинке упрятан Бог…

Такие дела в деревеньке из трёх домов…

Иногда мне кажется, что мир состоит из снов.

Летучая рыба

Летучая рыба

Движется к поверхности воды.

Нервы натянуты,

Мышцы напряжены.

Летучая рыба

Пробивает лбом волны.

Жабры горят,

Смертелен воздух.

Летучая рыба

Летит, как птица,

Как спутник летит,

Сломала границы.

Летучая рыба

Видит простор.

Внизу хищники,

Здесь враг всё.

Здесь солнце сожжёт тебя,

Летучая рыба,

Выбелит воздух глаза,

Ветер высушит крылья.

Летучая рыба,

Как сквозь сон,

Видит парусник, ёлку,

Улыбку ребёнка, блеск волн…

Он пьян.

Поднимается с грязного пола.

Он опять что-то видел.

И опять ничего не понял.

Сияющие поля моего детства

Поля моего детства.

Когда-нибудь, лет через двести,

Я снова вернусь туда,

В поля моего детства.

Поля моего детства.

Отец там жив, мать молода и прелестна.

Там август и всегда звездопад,

В полях моего детства.

Поля моего детства.

Кони идут к водопою, старик поёт песню,

Утро и всюду роса.

И сияют поля моего детства.

Поля моего детства.

Там всегда я могу согреться —

Пусть внутри меня холод и ад —

В полях моего детства.

***

Астронавты приземляются на неизвестной планете.

А там на лугах бегают и смеются дети.

У астронавтов предательская мысль в голове:

"Что, если есть рай? Что, если рай есть?"

А дети лижут пыльцу вместо пчёл и бабочек

И бегают босиком, без носков и тапочек.

Напившись нектара, засыпают промежду трав.

Кудлаты их головы, ровен и мягок нрав.

Астронавты глядят, только лишь наблюдают.

Разводят руками и ничего не понимают.

Ничего не говоря, идут проплакаться в туалет.

Выходят с лицами камня и говорят: "Нет!"

Каждый смотрит на себя и своё прошлое.

Никто не ждёт от себя ничего хорошего.

Взлетают. И пока не вышла на связь Земля,

Стирают координаты планеты из памяти корабля.

***

Черепаха ползёт. Никуда не торопится.

Несколько миллиардов лет длится её бессонница.

Плещут хвостами на панцире у неё киты.

На китах Земля. На Земле я и ты.

Иногда мне хочется бросить вниз лист салата.

Черепаха не знает, куда ползёт, и она не виновата.

Ей плохо, у неё так давно бессонница.

Вокруг пустота, она никуда не торопится.

Она так устала, хочет домой, на Галапагосы.

Но где её Галапагосы? Вокруг даже не космос.

Кто обрёк её на этот путь?

Господи-господи, как она хочет уснуть.

***

"Я никогда, никогда не раскаюсь!" — кричит Чичиков:

"Хоть бей меня по лицу топором!

Чушь собачья —

Этот твой второй том".

Чичиков выходит из-за гардины,

Бьёт автора по щекам, кричит в лицо.

Указывает в сторону камина.

И вкладывает в руку второй том.

"Человек неисправим, Николай Василич!" —

Брызжет слюною герой поэмы.

"Пускай пути и неисповедимы,

Но жизнь есть жизнь, и нет никаких или-или.

Том в огонь! Не надо лгать ни себе, ни людям.

Зло вечно. Кто тебя за такое осудит?"

У Гоголя трясутся пальцы, лицо трясётся.

Он опускает руки и, наконец, сдаётся.

Том — в огонь. В особняке тишина и скука.

Мёртвые души не изучает ни одна наука.

Всё на своих местах, унылая вотчина.

История окончена.

***

Полевая дорога. Жара.

Он проснулся, когда ЗИЛ перевернулся уже раза два.

Его било о кабину,

Как не бил в армии ни один "дед".

Он пришёл в себя больше похожим на винегрет.

На осколке стекла у его лица

Сидела девочка ростом чуть более комара.

Он посмотрел на неё,

Она прыснула в ладошки и сказала "кра!"

Она качала ножкой,

Солнце играло на крыльях, как ветер с фатой.

Кровь заливала глаза,

Он моргал, чтобы видеть её.

Она что-то напевала,

Осколок блестел, свет плавал.

Он понял, что всегда хотел

Увидеть мир, как он есть, без оправы.

Пахло жарой, зверобоем.

Колёса крутились вверху, вхолостую, с воем.

Брюхом к солнцу умирал ЗИЛ.

Водитель смотрел на девочку

и понял, что даже не жил.

***

В монастыре Варлаама в Метеорах есть фреска "Святой Сысой над скелетом Александра Македонского".

Ещё не святой Сысой и Александр Македонский.

Один живой, от другого одни кости.

Он не собирался искать могилу, случайно вышло.

Открыл, всюду знаки высшего из высших.

На череп царя падает божья коровка.

Ещё не святому Сысою немного неловко.

Всё-таки царь, а тут вдруг глупое насекомое.

А потом думает "какого чёрта!", и смотрит в небо лиловое.

Сысой закуривает, роняет пепел в гробницу.

Потом ложится рядом с царём, говоря: "Подвинься.

Ты давно труп. Я, ещё немного, и тоже,

В ту же землю, на то же ложе.

Не мне говорить тебе о бренности славы.

Аристотелю ни тогда, ни сейчас нет и не было равных.

Всё преходяще, желанье быть вечным вечно.

И мы боимся тьмы, как корабельные крысы течи".

Сысой выдыхает дым, и дым, как от жертвенника течёт.

Мешается с тополиным пухом и бабочками, познаёт полёт.

"Я часто слышу "тепло", но не слышал пока "горячо".

Что-то должно быть ещё, Александр. Что-то должно быть ещё…"

Илл. Виктор Чугуевский

Cообщество
«Круг чтения»
Cообщество
«Круг чтения»
1.0x