Юзефович Л. Поход на Бар-Хото. АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2023.
Только сейчас освоил роман, который появился полтора года назад и давно получил приличную долю по-настоящему добрых слов. «Роман этот поселился во мне и стал, как бывает только с лучшими книгами, частью моей биографии. Как несколько общеизвестных классических повестей Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Лескова, двух Толстых, Леонова, Платонова и Гайдара; как эпос Шолохова… », - написал после прочтения Захар Прилепин. «Прозрачен и легок, как китайский рисунок тушью», - отмечает Юрий Сапрыкин. Он доволен антимилитаристским пафосом («единственной истиной оказывается сама война») и помогает разобраться в том, как опасным эпосом управляют две стихии: первая объединяет деньги, власть, тщеславие, ревность, а вторая – это духи смерти, это власть тьмы. Да и Прилепин прекрасно понимает, что превращает «Бар-Хото» в актуальный текст, почему это – о России и Украине. Не меньше, чем Арен Ванян, восхищенный явлением такой высокоорганизованной свободы в мрачную эпоху российской цензуры.
Архаичные силы небытия заставляют идти на штурм, так напоминающий гражданскую войну, и в ходе монголо-русской атаки как бы оккупированной крепости, в движении России на украинские территории родится зверство, гибель причастных и случайных, а потом разгорится большая война – как это случилось после 1914-го, и – сломанные жизни, и – пустота на месте вроде бы взятого Бар-Хото. И – лишь записки интеллигента, замаскированного под военного советника, находящего в художественном слове самое дорогое одеяло, которым можно укрыться от истории. Борис Солодовников повествует о восточной драме. Он же пророчествует о дальнейшем ходе спецоперации.
«Мы устали, мы очень устали»
Такой фразы нет в романе Юзефовича, но именно она может дать общую платформу разным его читателям. Автор, которому действительно многое дано, представляется мне опытнейшим координатором нашей усталости. Вряд ли она возрастная. Думаю, она – поколенческая. Причем, говорить надо о самой постсоветской стилистике самосознания, когда ты бесконечно всматриваешься в себя, с умилением и жалостью гладишь по голове, почти вслух удивляясь, как такому хорошему и, увы, кратковременному человеку, познавшему закономерность либерального раскрепощения и разнообразия – приходится так много терпеть: от государства, которое все еще чего-то хочет; от разных социальных, а то и духовных коллективов; от бренного тела и даже предательской души, которая так и пытается искусить тем или иным тоталитаризмом – то страшной по последствиям верой в единого Бога, то созерцанием мрачнейшего сарказма внутри столь удобного глобализма.
Глубоки наши травмы! Однако не психиатра ищем и не священника, а релаксации. Ждём литературы как жвачного антидепрессанта, способного убедить в том, что заказанное зеркало всё показывает правильно: мы, такие чистые и неповторимые, нуждаемся в утешении. Остановите, негодяи, войны! Погасите все эпосы, чтобы мы – в постоянной легкой анестезии, с надежной страховкой от ужаса, в сопровождении огней мегацентров – дошли до нашей кончины! Дошли-доехали, желательно до пепла крематория, потому что это гигиеничнее, да и в ад попадать как будто нечему…
Да, мы буддисты! Но не те, что читают священные книги и ведают о дхарме. Своего Будду мы найдем в Шопенгауэре и декадансе, вытащим из Екклесиаста, Сенеки, из Марка Аврелия с Монтенем. Необязательно читать «Дхаммападу», Ашвагхошу или Лин-цзи; более пригодны для ежедневной медитации Кундера с Уэльбеком, Пелевин с Иличевским и Сорокиным. В защите от демонов государственного формализма нам на помощь придут совершенные учителя, обличители разных фарисейских систем: Быков и Улицкая, Акунин и Шишкин (все четверо признаны в РФ иноагентами). Водолазкин и Варламов – истинные ученики давно ушедшего из Индии Будды! Особенно в противостоянии с жесточайшим монотеистом Прохановым, при встрече с авторами новейшей военной прозы! Они, только они объяснят нам, что российский интеллигент внутри раненой души своей и есть истинный буддист – житель пустот сокровенных, хоть гностических, хоть глобалистских…
Конечно, нельзя забывать: Леонид Юзефович о настоящей религии Сиддхартхи Гаутамы знает так много, как нам никогда не знать. Для него Монголия – с молодости своя страна. Она – главное пространство книг Юзефовича. Не как у Пелевина, с комиксной нирваной ежегодно обновляемых клипов. А без шуток, вне постмодерна, профессионально.
Однако дело в главном герое-рассказчике – в Борисе Солодовникове, в его сознании, в его записках, отвечающих за тотальность романного послания. И штабным офицером при русской военной миссии в Урге, и участником кровавого похода на Бар-Хото, и ссыльным счетоводом недалеко от монгольских мест Солодовников сохраняет высокую способность превращать созерцания и размышления в текст, показывает, как в дворянине пробуждается сильный писатель. Он удаляется от аристократического креста государственника к пути вольного философа; философу этому хорошо и свободно в Монголии, он не империалист; война и всякий эпос чужды его душе, находящей опору в неповторимых деталях прекрасного, жестокого и быстро исчезающего мира.
Отшельником герой не является. Наиболее подробно – его монгольский роман с Линой Серовой, супругой начальника. Меж ними – обучение молодой женщины верховой езде, перерастающее во взаимный интерес, в движение сердец и тел навстречу друг другу. «Опасно, что привязывает к земле, в том числе любовь к Родине», - говорит как-то Лина, и офицер, спокойно входящий в сюжет измены, соглашается с ученицей, которую начинает любить. Вот только Лина в этом житейском буддизме зашла гораздо дальше: она спит с Солодовниковым, она спит не только с ним. Свое одиночество герой хочет отменить или освятить в Ангелине, она же от одиночества стремится переходить от мужчины к мужчине, продолжая фиксировать умирающего мужа (да, не знала о болезни, не догадывалась…) в наборе вполне горизонтальных удобств.
У Солодовникова так всегда, без слишком шумного и требовательного счастья. Одну жену оставил сам, вторая оставила его. В ссылке ему уже шестьдесят, теперь рядом такая же ссыльная Ия – у них всё размеренно, хорошо, словно одновременно – брат и сестра, муж и жена. Но в Ленинграде супруг продолжал хлопотать об освобождении Ии – и был услышан властью. Ия спрашивает Солодовникова: хочет ли, чтобы она осталась. Она готова остаться, забыв о цивилизации. Нет, так будет лучше для всех: надо ехать, а ему оставаться в одиночестве.
Это действительно хорошо написано, как отсутствие захватнической энергии в умном мужчине создает жизнь-тишину даже тогда, когда вокруг в муках рождается и громко кричит история. Борис Солодовников понравился мне гораздо больше, чем Славик из романа Алексея Варламова «Одсун» или Чагин, давший название роману Евгения Вололазкина. Его торможение и насыщение собою сюжета все-таки не без искр. «Если мужчина представляет свою женщину маленькой девочкой…» Да, видимо, это любовь – пусть и в коконе недеяния. Да, ненависть всегда имеет причину, а любовь беспричинна. Так говорит Юзефович.
Но главное – в походе на Бар-Хото, в этой спецоперации 1914 года. Всё в ней не так, как надо. Хуже, чем у героя с Линой после постельного единения: при виде присевшего по нужде монгола прощальный поцелуй невозможен. Не задалось с самого начала. И пафос корявый, и артиллерию взять забыли, и сам штурм – не совсем понятно, зачем он так нужен этот штурм. Европейски образованный, полный национального романтизма Дамдин проваливается в самоубийство, потому что первую роль начинает играть Зундуй-гелун. И не скажешь однозначно, кто он. Воин, шаман, буддист-тоталитарист, восточный фашист, маньяк, тиран, стратег магической историософии? Всё вместе! Ведь после взятия Бар-Хото ритуальные убийства в исполнении Зундуй-гелуна призваны окончательно выявить суть «героического эпоса» - катастрофу человечности и связь всех агрессивных жестов: захватнического монголизма, русского империализма, советского большевизма… Да мало ли их, агрессивных жестов!
Взятие Бар-Хото – самая рациональная часть романа, в котором есть и сильное внутреннее молчание, словно затянувшаяся пауза идеолога перед явлением ущедшего от аттестаций бытия. Даже ключевая картина – обхвативший раздробленный череп китаец – работает не только на дидактическое послание текста. Есть в этой картине нечто большее, чем печать идеи.
Теперь последние замечания. Во-первых, «Поход…» советует нам согласиться, что бесчеловечный Зундуй-гелун является введением в катастрофы XX века. Я бы обратил внимание на кое-что еще: отстраняющийся от воли офицер Солодовников, переходящий от служения в мягкий декаданс неучастия, дает всем зундуям зеленый свет. Во-вторых, главным Буддой данного литературного события становится сам роман Леонида Юзефовича. Шестьдесят лет назад Вадим Кожинов в потрясающей по качеству коллективной «Теории литературы» объявил роман «эпосом нового времени». У Леонида Юзефовича и его стратегических соратников нахожу иное определение: роман - буддизм нашей эпохи!
В-третьих, с иронией грешного читателя, умученного господствующим мировоззрением современной прозы, скажу просто: если Бога нет, любой будда позволен.
