1.
С закрытием истории Восточного Рима история унитаризма не кончается. Наоборот, она получает второе рождение в эпоху, которую позднее так и назовут «возрождение»: то есть, возрождение язычества, гнозиса и унитаризма, побежденных, но не искорененных христианством.
В 1516 году публикация «исправленного текста» Нового Завета Эразмом Роттердамским вызывает острую дискуссию текстологов и богословов и новый всплеск тринитарных споров. Но по-настоящему мощный толчок унитаризму даст революция Лютера. Наибольшее распространение среди лютеан антитринитаризм получит в среде анабаптистов – самой иудействующей из лютеранских сект. Свой унитаристский поход анабаптисты завершат, захватив немецкий город Мюнстер, и установив там апокалиптическую диктатуру, которую вполне можно назвать прямой репетицией царства Антихриста и его исторической «иконой» на все времена:
Лидер анабапатистов (перекрещенцев) Иоанн Лейденский, захватив в 1533 г. г. Мюнстер, объявил себя Мессией и царём Сиона, провозгласил пришествие Царства Божия, переименовал город в Новый Иерусалим, вырезал всех горожан, несогласных принять «новое крещение», ввёл обобществление имущества, переименовал улицы и дни недели, отменил деньги, сжёг все книги (исключая любимый им Ветхий Завет), наконец, ввёл многожёнство и обобществление женщин.
Идея равенства в этом апокалипсическом Новом Иерусалиме получила следующее выражение: приказав снести всё экспроприированное имущество горожан в царский дворец, новый Мессия облёк себя и семнадцать своих цариц в золото и драгоценные камни.
Из прочих нововведений владыки Сиона отмечают практику еженедельных явлений перед народом, обставленную «с роскошью восточных деспотий», и характерную человеческую «слабость» владыки – его пристрастие собственноручно рубить головы еретикам и недовольным.
С ужасом глядя на эту репетицию будущих «великих демократических революций», Лютер заметил: «Нет столь малой искры, которой не мог бы диавол при попущении Божьем раздуть во всемирный пожар».
Впрочем, сами анабаптисты извлекут из мюнстерского апокалипсиса добрый урок, обратившись со временем в одну из самых безобидных (баптизм) протестантских сект. Так же отметим, что протестантизм в целом не переступит черты, и не дойдет до отрицания Троицы.
Хотя на католическом Тридентском соборе (XVI в.) знаменитый богослов Сантотис будет убедительно отстаивать тезис, что протестантство является не чем иным, как возвратом к иудаизму, а в среде простых католиков в те же годы сложится меткая поговорка: «Лютер – полужид, Кальвин – полный жид», бескомпромиссный антритринитаризм даже Кальвину покажется чрезмерным. Знаменитый теолог и медик Сервет будет сожжен Кальвином в Женеве в 1553 году именно за отрицание Троицы.
Но уже к началу Французской революции унитаризм пышным цветом расцветет в Англии. Здешние антитринитарии составят самую радикальную революционно-масонскую секту Лондона.
Здесь, в нескольких милях от города расцветет один из самых радикальных революционных центров того времени – Унитаристская церковь Лондона, которую возглавит валлиец Ричард Прайс (1723-1791). Позже к нему присоединится Джозеф Пристли. Эта парочка отъявленных радикалов развернет лихорадочную деятельность, обратив свою «церковь» в настоящий штаб подготовки и поддержки американской и французской революций.
Завсегдатаями и посетителями штаба станут самые радикальные деятели эпохи: философы Дэвид Юм и Адам Смит, писатель Эндрю Киппис, американские революционеры Томас Джефферсон, Томас Пейн, Джон Адамс (будущий второй президент Соединенных Штатов), первая феминистка Мэри Уолстонкрафт (автор работы «Защита прав женщины», 1792), и, конечно, сам Бен Франклин – неформальный лидер и двигатель американской революции.
Бывали здесь и бойкий автор, масон и создатель британской разведки Даниэль Дэфо, поэт и банкир Сэмюэл Роджерс, священник и математик Томас Байес (автор теоремы Байеса), и даже такие ведущие британские политики, как лорд Литлтон, граф Шелбурн, граф Стэнхоуп («гражданин Стэнхоуп»), и премьер-министр Уильям Питт…
Что, вообще, такое Унитаризм в Англии XVIII века? Прежде всего, это контркультура, как она есть: прямое диссидентство, находящееся полностью вне закона, однако, в силу обстоятельств (и мощи подземных токов под ним) терпимое властью (так будет и во время французской, и, позднее, во время русской революций).
Современный британский автор так пишет об этом явлении: «Унитаризм или Рациональное инакомыслие (Рациональное несогласие) – это интеллектуальная аристократия в рядах инакомыслящих… один из корней современной английской культуры… Ее тремя образцами и героями (для поколения конца XVIII века) были Мильтон, Локк и Ньютон. Каждый из них сомневался в божественности Христа, и из этой пуританской или пресвитерианской, по сути, принадлежавшей к среднему классу, культуры инакомыслия рождались инновации в науке, экономике, политической теории, издательском деле и образовании».
Инновации – это замечательное слово. Самую суть этих инноваций в разгар Французской революции блестяще выразит Джозеф Пристли, один из координаторов Унитаристской церкви Лондона: «Мы как бы закладываем порох, зерно за зерном, под старое здание заблуждений и суеверий, которое одна-единственная искра когда-нибудь сможет воспламенить, чтобы произвести мгновенный взрыв; в результате чего это здание, возведение которого было делом веков, будет опрокинуто в мгновение ока, причем настолько эффективно, что тот же фундамент уже никогда не сможет быть возведен снова». Вполне исчерпывающе, не так ли?
Именно после этих слов Джозеф Пристли, этот большой гуманист, отец английского диссидентства, интеллигенции и науки, получит кличку «пороховой Джо».
2.
Итак, кто же такие унитарии? Прежде всего, это люди (от лат. unitas – единство), отрицающие Троицу и божественность Иисуса Христа. Унитаризм – это, иными словами, возвращение, на последнем выдохе Реформации, арианства, древней, точнее, первой могучей восточной ереси. Унитаризм – это крайняя точка развития (что бы не сказать – разложения) пуританизма. Точка, или, точнее, граница, за которой начинается голый атеизм, пустая вселенная, оставленная Богом.
В современных унитаристских церквях (есть и такие причудливые птицы на постмодернистском небосклоне современности) атеизм занимает свое почетное место наряду с иными «формами веры». В эпоху же, рассматриваемую нами, унитариями были все самые новые, самые просвещенные и самые продвинутые: элита диссидентствующей британской интеллигенции.
Ну, и, конечно, все унитарии были революционерами. Далеко не только духовными. Как, впрочем, и участники крестьянских войн, и анабаптисты, и гугеноты, и пуританские «пилигримы», основатели Америки, как мы ее знаем. Все они исповедовали идеи изменения существующего миропорядка путем вооруженного восстания или иных форм борьбы. Тем большими революционерами были унитарии-интеллектуалы.
И, конечно, унитарии были большими друзьями иудеев. Унитаризм, по сути, смыкается с иудаизмом. Унитарии верят в одного (во всяком случае – очень похожего) с иудеями Бога. И если пуританизм был, по слову Вернера Зомбарта, странным ростком иудаизма, выросшим на христианской почве, то унитаризм стал его зрелым плодом; ну, или, готовым распуститься тысячью лепестков цветком этого ростка.
Современная наука (практически все значимые члены унитаристской церкви были одновременно и членами Королевского научного общества), современное масонство (практически все они были масонами), современная философия, экономика, политическая теория, образование – все они берут начало в унитаризме.
Можно сказать, что члены этого интеллигентского кружка создали современный мир. Или, что этот кружок стал матрицей современного мира. Не случайно, одна из книг, посвященная Зеленой унитаристской церкви Ньюингтона носит название «Деревня, которая изменила мир».
3.
Но почему же именно этой «деревне» суждено было изменить мир? Выстроить его по своим лекалам? Потому ли, что эта кучка оторванных радикалов была умнее, гениальнее прочих? Едва ли. В то же самое время, здесь же, в Лондоне, жили и творили ничуть не менее (скорее, гораздо более) глубокие философы, писатели, ученые и поэты. Достаточно вспомнить тех же «Кембриджских платоников» - людей гораздо более ученых, но при и том гораздо более консервативных, вменяемых и здоровых.
Можно вспомнить и Вордсворта, Кольриджа, Саути, оставшихся монархистами среди свистопляски революционного распада и хаоса. Почему же именно эта компания конченных радикалов оказалась в фаворе? Хороший вопрос. И при том, не столь уж и сложный. Почему в нашем мире неизменно побеждают банды Маркса, Ленина, Троцкого, Фрейда, Франкфуртской школы? (Попробуйте почитать сегодня беспомощные тексты Маркузе и спросите себя: как они могли взорвать мозг целому поколению шестидесятых?) Пронырливее прочих эти люди оказываются не потому, конечно, что умнее и гениальнее, а потому, что перед ними слишком жирно намазано: потому оно и катиться, как по маслу, потому так стремительно и неудержимо летит. Именно поэтому. По этому самому жиру.
Итак, унитарии верили в одного с иудеями Бога и особенно почитали работы раби Маймонида – центрального авторитета талмудического иудаизма. Унитарии, вообще, ставили талмудические тексты выше христианских: ведь последние были лишены «тринитарной ереси».
Иными словами, унитарии и иудеи были практически одним целым. Что подчеркивал и молитвенный дом диссинтеров, расположенный в старом еврейском гетто, - своего рода интеллигентская синагога для ученых иудеев и близких им унитариев, в которой Прайс справлял религиозные службы и читал свои революционные воззвания.
Не удивительно и то, что унитарии (во всяком случае, не самые откровенные атеисты среди них) были хилиастами, то есть, подобно иудеям, верили в грядущее тысячелетнее мессианское царство. Причем, сами Прайс и Пристли исповедовали скорое пришествие мессии вполне в иудейском духе. И Французскую революцию 1789 года они восприняли как исполнение пророчеств о скором приходе мессии: опять же, в духе более Маймонида, нежели св. Иоанна Богослова.
В этой же самой унитаристской синагоге рождалась и философия Нового времени. Здесь творили Юм – создатель системы философского эмпиризма, скептицизма и натурализма, и Адам Смит – отец современной политэкономии.
Сам Прайс (член Королевского научного общества с 1765г.) был радикальнее прочих, отвергая представления о первородном грехе, и философствуя в духе Руссо о совершенстве человеческой природы. Ну и конечно Джозеф «пороховой Джо» Пристли, основоположник английского утилитаризма, которого можно назвать пчелиной маткой американской революции.
В 1794 году Пристли бежит из Англии, где его обвиняют в государственной измене, через океан, по пути пуритан-пилигримов. Из основанной им в Америке Унитаристской церкви выйдут несколько президентов США: Томас Джефферсон, Джон Куинси Адамс, Миллард Филлмор, Уильям Говард Тафт, поэт Генри Уодсворт Лонгфелло, философ Ральф Уолдо Эмерсон, аболиционист Генри Торо и многие-многие другие благодетели человечества.
4.
Один из самых известных эпизодов деятельности английских унитаристов связан с проповедью Прайса «О любви к нашей стране», написанной им по случаю 101-й годовщины «славной революции» в Англии (когда пуритане, банкиры и знатные иудеи привезли из Амстердама и посадили на английский престол принца Вильгельма Оранского, полностью от них зависимого), и прославляющей Французскую революцию.
Произнесенная 4 ноября 1789г. в молельном доме диссентеров в Старом еврейском гетто, проповедь Прайса была тут же отпечатана «Обществом революции» графа Стэнхоупа (вместе с «поздравительным адресом» Национальному собранию Франции по случаю взятия Бастилии и его ответным посланием), и, попав в руки консервативного парламентария Эдмунда Бёрка, стала поводом для его знаменитых «Размышлений о французской революции» (англ. Reflections on the Revolution in France, 1790), в которой господа и товарищи Прайса были буквально размазаны по поверхности бумаги.
Это страстное, едкое и язвительное сочинение являет столько блестящего ума, огня, таланта, и, в то же время, сдержанности и здравого смысла, что его хватило бы для осушения целых водопадов демагогических излияний Прайса и его друзей-диссинтеров. Мы же приведем лишь несколько примеров (сочинение Бёрка переведено на русский и его не трудно найти в сети).
По поводу графа Стэнхоупа (философа, изобретателя счетной машины), который очень любил революцию, но пренебрегал своими детьми настолько, что лишил их наследства, Бёрк едко замечает: «Медведица любит своих детенышей, облизывает их и заботится о них – но ведь медведица не принадлежит к числу философов».
По поводу натурофилософов «Королевского общества» и компании Прайса-Пристли Бёрк говорит: «для радикалов, поддерживающих науку в Британии, человек значит не больше, чем их экспериментальная мышь под воздушным колоколом».
Наконец, удивительная прозорливость Бёрка по поводу скорого и безнадежного будущего Франции (и не только ее): «…но нынешняя ваша смута, точно паралич, поразила самый исток жизни. Каждый человек в вашей стране в час, когда надлежит действовать по побуждению чести, унижен и опозорен; он не может почувствовать в себе трепета жизни кроме как в униженном и затравленном чувстве возмущения. Но нынешнее поколение скоро уйдет со сцены. Следующее же поколение дворянства будет подобно мошенникам и шутам, менялам, ростовщикам и евреям, кои всегда будут их сотоварищами, а иногда и господами».
Об иудеях (не уставая подчеркивать, что революционная проповедь Прайса произнесена именно в Старом еврейском квартале, остававшемся таковым даже после изгнания евреев из страны, весьма, впрочем, формального, королем Эдуардом) Бёрк высказывается особенно едко:
«У нас в Лондоне есть весьма почтенные лица, принадлежащие к еврейской нации, коих мы оставим, однако есть и другие их соплеменники, совсем иного свойства: разрушители домов, скупщики краденого добра, изготовители фальшивых бумажных денег, коих так много, что мы не можем их просто повесить» (Письмо члену Национального собрания). В этих «кои всегда будут их сотоварищами, а иногда и господами» и «коих так много, что невозможно их просто повесить» сквозит метафизическая обреченность человека, вдруг осознавшего, что с этой демонической силой (суммой золота, организации, упорства, наглости и мощи) справится практически невозможно…
