В знаменитой переписке с князем Андреем Курбским царь Иоанн Васильевич Грозный говорит о "власти Божиим изволением, а не многомятежным человеческим хотением". Он также высказывается в том духе, что царь, причиняя подданным физические страдания и даже казня их, выступает носителем вверенной спасительной миссии, очищая их души для вечности, и, собственно, ради этого царь "меч носит". Князь Курбский, апеллируя к Моисееву закону, отрицает за царём эту миссию, призывая, по сути, к правлению "сильных во Израиле".
Для Иоанна Грозного важно не воздержание от казни, а "мертвость Давыдова" (полная безстрастность) казнящего, а преступник — чрез лишение его "страстного телесного" спасается в жизни вечной.
Доводы царя Иоанна вменяют ни во что всю антропоцентричную политическую философию и юриспруденцию "бытоулучшительной партии" (выражение преподобного Серафима Саровского) последующих веков, и прежде всего "доктрины прав человека". Если есть вечность, "прав человека" нет, и наоборот.
Перед нами — высказывание определённого "решения о человеке" На самом деле русское самодержавие было свергнуто "страстным миром" именно в его виду.
В книге "Мартин Хайдеггер: возможность русской философии" ( М., 2011) проф. А.Г. Дугин пишет: "В окрестностях возможности русской философии мы имеем два фундаментальных утверждения: 1) русский дазайн (…) есть выражение границы между этим и этим же, между тем же самым, и в этом заключается его суть; 2) отношение человека к Богу в русском Начале строится на понимании: Бога (Наделяющего) как интенционально мыслящего — русского дазайна как "ноэмы", "содержания интенционального акта" (имманентного мышлению Бога) — человека как проблематичной гипотезы, подлежащей вынесению суждения со стороны какой-то инстанции, относящейся к самому Богу, но инаковой по отношению к Его мышлению". Дугин справедливо говорит, что обе эти позиции "фундаментально отличаются от структуры европейского Dasein’а". Речь прежде всего идёт о "гипотезе человека или ничто". Причём, как объяснено в других местах книги, это именно Ничто, чрез которое говорит (или, наоборот, не говорит), его основа (или, наоборот, следствие) — Бытие (Seyn, по Хайдеггеру).
Это и открывает путь к "человеку вечности", а не "прав человека".
В истории русской мысли о "инстанции, относящейся к самому Богу, но инаковой по отношению к Его мышлению" впервые говорится в "Слове о законе и благодати" митрополита Илариона, точнее, в прилагаемой к нему "Похвале кагану нашему Владимиру", в которой все "входы и исходы" "жизненного мира" тогдашней Киевской Руси возводятся к фигуре православного монарха. Вторично, хотя внешне совершенно иначе, это происходит в "Переписке" и иных произведениях царя Иоанна Васильевича. При том, что оба в одинаковой степени вменяют ни во что собственно "закон", основанный как на авраамическом "если — то — иначе", так и на "римском" принципе (право собственности). Перед нами своего рода "анархо-монархизм" (выражение В.Б. Микушевича), вполне срастающийся с ещё не раскрывшейся "русской философией хаоса", о каковой много говорит Дугин. При этом митрополит Иларион особо говорит о "благости", "милости" монарха, а Иоанн Васильевич — о "царской грозе". И то, и другое — "вне закона". И то, и другое — хотя, на первый взгляд, совершенно по-разному — отлично не только от "всего европейского", но и от "всего византийско-средиземноморского".
В связи с этим можно высказать такое предположение. "Инстанцией, относящейся к самому Богу, но инаковой по отношению к Его мышлению", является эсхатологическая фигура последнего русского царя, о которой почти единогласно говорили и говорят наши святые и старцы. Возможно, именно этому царю, противоборнику антихриста из колена Данова (и, возможно, его двойнику) и вменено вынесение "окончательного решения о человеке" (именно в "философском" смысле, а не в смысле спасения религиозного, каковое относится только к Исусу Христу). Причём вполне возможно, и даже скорее всего, такое "последнее решение" может быть полностью отличным и от "решения" XI века, и от "решения" века XVI — "третьим" и совершенно парадоксальным.
Его может даже как бы не быть. А.Г. Дугин пишет: "Для Запада другое Начало означает "быть или не быть". Для русских оно означает "быть или быть", то есть Начало уже началось, то есть всё время начинается. Начало у русских помещено не во время, а в пространство, и "событие" происходит пространственно. Это значит, что оно уже есть, уже имеется… Русский эсхатологизм не связан с "происшествием" (Еr-Eignis), помещённым во время (Zeit). Zeit для русских не существует, а вращающееся веретено времени движется вокруг неподвижной точки, где конец совпадает с Началом".
