Базис

«Да, образование, образование... Особенно теперь нужно художнику образование».

Илья Репин «Далёкое близкое»

Вопрос: «Что важнее для художника и вообще мастера – талант иль научение?» звучит издавна. Существуют различные точки зрения, как в искусствоведческих кругах, так и среди любителей творчества. Кому-то кажется, что Божья искра – есть всё и вся, тогда как вызубрить азы может и бездарность. Иные убеждены, что будь ты хоть Рафаэлем, но без менторов и знаний любой дар подобен зернам в сухой почве – ничто не вырастет.

Илья Репин, обладавший великолепно поставленной рукой, так оценивал посредственную, зато чётко и грамотно сделанную картину: «Написана oнa хорошо, нарисована тoжe нeдypнo; нo ведь этo cкyкa, этo художественный идиотизм, художественный xлaм, который забывается нa другой дeнь и проходит бeccлeднo для общества. A сколько труда!»

Гений прав, а таких произведений – большинство. Ловко срисовать голову Артемиды или скопировать что-нибудь у Караваджо – не сотворение шедевра, но и без этого никак. Надобен баланс. Ни один из «разрушителей основ» - Пабло Пикассо, Фернан Леже, наши супрематисты-футуристы, никто не прошёл мимо ученических этюдов. Бунтари обладали твёрдым классическим почерком.

Дискуссию о полезности (или бесполезности) академического рисунка можно продолжить на выставке «По ступеням мастерства», проходящей в Третьяковской Галерее. Это – уникальный проект. Подавляющее большинство экспонатов никогда не показывались широкой публике. Да что там! Не всякий искусствовед их видал. Перед нами – ученические работы корифеев русской живописи. Василий Поленов, Иван Крамской, Илья Репин, Павел Чистяков, Михаил Клодт, Константин Сомов – и это неполный список тех, чьи опыты представлены в экспозиции. И боги когда-то учились «обжигать горшки».

Также посетитель ознакомится с историей Петербургской Академии Художеств, которая в XVIII веке была средоточием новых идей и чуть не вольнодумства, а к излёту XIX столетия превратилась в оплот неумолимого консерватизма. «И до чего же мне стало скучно, когда я убедился, что в этом прекрасном и величественном здании царит та же унылая, бездарная казенщина, от которой меня уже тошнило в моей первой гимназии!», - вспоминал Александр Бенуа. Здание действительно роскошно, и рисунок Ивана Берсенева, напоминающий архитектурный этюд, тому подтверждение.

В Академии учились долго – пятнадцать лет. Во второй половине XIX века срок обучения снизился до двенадцати. Брали туда детей и подростков, дабы путём жёсткой муштровки и немилосердного отсеивания получать на выходе мастеров, умеющих всё. Натурный класс, где дозволялось рисовать «живых манекенов», а не слепки, был финальным, а до него добирались не все. На выставке можно увидеть юношеский рисунок, почти шарж Андрея Чернышёва «В академическом классе», где будущий пейзажист и автор бытовых сцен отобразил процесс обучения.

Александр Бенуа насмешливо описывал свои занятия, от коих был не в восторге: «Каждый месяц (или каждые две недели — я сейчас забыл) ставилась новая “голова” (гипсовый бюст — слепок с античного), её надлежало срисовать жирным итальянским карандашом на большом листе ватманской бумаги». Надо сказать, что Бенуа так и не выдержал курса, во многом оставшись дилетантом.

Отлично выписанная, почти «вылепленная» голова Зевса – работа Василия Савинского, сделавшего себе карьеру исторического живописца и педагога. Ощущение объёма, труднодостижимое в карандашной технике. Здесь чувствуется даже норов божества древних греков. Изящна голова Ареса – вещь юного Ивана Крамского, и в этом рисунке есть технические огрехи, что ценно для начинающих гениев. Титаны с мировым именем когда-то делали ошибки.

Художник – это знание точной анатомии, и поэтому годы уходят на отработку экорше - скульптурных изображений с открытыми мышцами. Вот – «Экорше Гудона», рисунок Николая Рериха. Тем, кто учился живописи, известно это пособие скульптора Жана-Антуана Гудона, признанное лучшим из всех экорше – оно позволяет проработать все мышцы в их пиковой активности, при том, что фигура спокойна и всего лишь вскинула руку. Рерих в своём творчестве отличался невероятной свободой – цветовой, композиционной, фактурной, и, вместе с тем, он мог качественно воспроизводить классику. Это – базис.

Уделено внимание знаковому соревнованию Василия Поленова с Ильёй Репиным. В 1871 году для выпускной работы в Академии была предложена библейская тема «Воскрешение дочери Иаира». Победитель награждался Большой золотой медалью и правом шесть лет жить за границей на казенный счет. Претендентами были два друга - Репин и Поленов. Они познакомились еще на уроках рисования с натуры, о чём рассказывал Репин в своих мемуарах «Далёкое близкое». Причём, для Репина медаль казалась смыслом жизни, а дворянину Поленову, который мог заняться, чем угодно, хоть и дипломатией, она – та медаль была вопросом личного престижа. Репин чурался евангельских сюжетов, Поленов, напротив, слыл верующим и – чувствующим. Кто же выиграет?

В Евангелии от Марка читаем: «И вот, приходит один из начальников синагоги, по имени Иаир, и, увидев Его, падает к ногам Его и усильно просит Его, говоря: дочь моя при смерти; приди и возложи на нее руки, чтобы она выздоровела и осталась жива». Далее Иисус проследовал в жилище Иаира: «И, взяв девицу за руку, говорит ей: “талифа куми”, что значит: девица, тебе говорю, встань. И девица тотчас встала и начала ходить. Видевшие пришли в великое изумление».

Репин долго искал подход и наконец выявил для себя нечто, что позволило ему создать шедевр: «Есть особое, поглощающее очарование в трагизме. Я испытал это, когда писал академическую программу „Смерть дочери Иаира". Более месяца сначала я компоновал картину: переставлял фигуры, изменял их движения и главным образом искал красивых линий, пятна и классических форм в массах». Проникся очарованием трагизма и все линии приобрели идеальное звучание.

На выставке даны оба наброска. Что удивляет? У «нелюбителя» божественных текстов, у Репина «Воскрешение…» патетично, перенасыщено мистикой. У Поленова всё теплее, ближе к людям. Почти жанровая сценка! Репинский Иисус в наивысшей степени Бог всемогущий; поленовский – больше человек, притом добрый, участливый. Оба – и Репин, и Поленов тогда заслужили медали, хотя именно репинская вещь произвела фурор.

На выставке легко отследить, как менялось представление о каноничном рисунке, и даже в стенах Академии происходили сдвиги. К концу XIX века линии сделались раскованнее. То, что ещё пару десятилетий назад представлялось бы хаосом, в 1890-х годах было нормой. Репин, боровшийся с мёртвым академизмом, тем не менее, отмечал: «В журналистике и вообще в интеллигентных кругах утверждали, чтo старая нaшa Академия художеств нe признаёт ничeгo, кроме псевдоклассицизма, и не способна понять ничeгo нoвoгo». Сдвиги всё-таки были.

Об этом ярко повествуют рисунки Фёдора Малявина, в том числе, портрет самого Репина. Соученик Малявина – Константин Сомов представлен сдержанным и точным автопортретом. Кстати, он, будучи великолепным академическим рисовальщиком, прославился иллюстрациями, где все его маркизы с Коломбинами выглядели так, будто у них сломаны шеи, руки лишены костей, а лица принадлежат инопланетянам, решившим придать себе гуманоидные черты, но затем что-то пошло не так. Это ещё раз к вопросу о выборе стиля уже после того, как выучены все тонкости мастерства.

По мере того, как студенты Академии овладевали знаниями, появлялись новые задачи. Например, изображение драпировок и одежд, как отдельная дисциплина. В XVIII – XIX веках это было чуть не важнейшим фактором будущего успеха в свете – умело выписать капризную графиню в её шёлковом платье на фоне занавеси – вот и увесистый гонорар в кармане!

Уделялось пристальное внимание и рисованию костюмов старинных эпох – предполагалось, что художник должен писать исторические полотна, не говоря уже о библейских. Среди экспонатов – набросок и окончательный вариант акварели «Мужская фигура со спины» Павла Чистякова. Натурщик стоял в непринуждённой позе, одетым в кафтан и белый парик XVIII столетия. Эта работа сделана уже в Риме, куда Чистяков, одарённый крестьянский сын был отправлен за выдающиеся успехи в освоении профессии. Он сделался не только мастером исторических сцен, где ему пригодились кафтаны, камзолы и переливы ниспадающих тканей, - Чистяков занимал высокие должности в академической среде.

Как тут не вспомнить и Фёдоре Бруни – ректоре Академии с 1855 по 1875 год, фанатике – в наилучшем смысле этого слова, тонком эстете и – твёрдом консерваторе, чьё понимание «прекрасного» было столь затверженным, что это и восторгало, и раздражало студентов. На выставке есть отменный рисунок Фирса Журавлева – «Портрет Фёдора Бруни, ректора Академии». Репин констатировал: «Бpyни был peктop Aкaдeмии, oчeнь вaжный гeнepaл. В клaccax пoявлялcя peдкo, к yчeникaм нe пoдxoдил и тoлькo вeличecтвeннo пpoxoдил нaд aмфитeaтpoм нaтypнoгo клacca». Поэтому вряд ли небожитель Бруни позировал ученикам – это, скорее всего, не с натуры, а попытка уловить характер. Журавлёв этим выделялся – он мог приметить в толпе интересное лицо и потом воспроизвести его на полотне из купеческой или мещанской жизни.

Особняком стоял Михаил Врубель – безумный и прекрасный. Здесь представлена его акварель «Гипсовая статуэтка Геркулеса». Уже зрима демоническая натура и желание придать неподвижности особую динамику. Однако придраться было не к чему. Любой педант, не признававший ничего, кроме античных совершенств, находил штудии молодого Врубеля идеальными. «У него был поразительный рисунок. Всегда он твердо строил форму», - писал о нём впоследствии Константин Коровин, импрессионист и отрицатель академизма. О, да. Отрицать-то они отрицали, но, если надо, могли выдать любую ясность да гладкость.

В конечном итоге и Бенуа воскликнул: «Господа, признаюсь, я просто устал от индивидуализма, от творчества вразброд, от художественного хаоса. Скучным казалось недавно академическое безличное творчество начала века, но я бы сказал, скучнее нынешнего творчества безграничной пестроты, несметных личных крошечных выявлений ничего не может быть». Поэтому, если хотите быть основателями передовых стилей да злыми авангардистами, для начала обучитесь ремеслу, и будет вам счастье! Техника для художника – это база.