Свежая колонка Владислава Суркова «Куда делся хаос? Распаковка стабильности», посвящённая общественной энтропии в России и как её разогнать, сама подобна батарейке, дающей свет и тепло. Как и прочие колонки автора, она напоминает вечно горящее окошко в Кремле: хорошо, что хоть кто-то не спит. И пишет про это колонки — даже если замысел в том, чтобы читал их лишь один человек за стеной.
Колонки эти вторгаются в мир как книжки Пелевина, как кино Тарантино. Втягивают в свою гравитацию слетевшихся комментаторов, породивших целый жанр — «ответь Суркову». В ответах генерируется новая энергия, способная обогревать ландшафт в долгие заморозки.
У кого-то даже подгорает. За сутки набрав 75 тысяч просмотров на «Актуальных комментариях», колонка довольствуется средней оценкой 3,1 из 5, а привинченная к ней система комментов Cackle как бы намекает, откуда понабежали оценщики. Ну, им там нынче холодно без русского газа — пускай погреются.
Понабежали они, конечно, на заключительные рассуждения автора про скорое, по историческим меркам, расширение России — непреложное, как физический закон. Российских комментаторов сурковского текста, однако, больше интересует расширение государства не вширь, а вглубь, к донным отложениям социального хаоса. Пока поднявшееся из его глубин цунами в очередной раз не смыло хрупкую надстройку.
Ещё они хотели бы взвесить нынешнюю степень манихейства автора, задающего бессмысленный, в рамках иудео-христианского взгляда на вещи, вопрос: «Когда порядок навели, что стало с беспорядком?» (Когда включили свет, куда подевался мрак? Когда произносится слово, что происходит с молчанием?). Это действительно интересно.
Из ясно сформулированных Сурковым недоговорённостей следует, что разрушительный хаос коренится в народе. В глубинном народе. В его социальной неподвижности, покуда отключили лифты. В его многозначительном молчании, от которого один шаг до безмолвствования. В его аполитичности вплоть до дисполитизации. В его грефовном дауншифтерстве — то есть в многовековой попытке сбежать подальше от затей государства или, если не удастся, существовать параллельно ему, по возможности не «зашкварившись».
Доведу до предела сурковскую мысль. Этот толпящийся снизу народ: мрачный, бессистемный, тёмный от непросвещённости — и есть хаос. Стоит ему перейти в несвойственное агрегатное состояние, как в мгновение ока он сметает всё. В последний раз это стряслось в 1980-х, когда, в терминологии экс-помощника президента, власть выманила молчаливое большинство на политическую арену и дала слово.
Космология понятная, но к ней, помимо ответов, есть вопросы.
Хотелось бы разобраться, прежде всего, в физической модели перемен. Какая сила порождает это цунами (или лавину), коль скоро подразумевается, что в толще глубинного бульона любые энергии гаснут и распадаются под гнётом энтропии? Способна ли довести до беды одна лишь попытка прислушаться к плесканию «многомятежных хотений граждан» у берегов обветшавшего государства? Разве не требуется тут ещё и серия направленных взрывов, которая в других моделях именуется «организационным оружием»?
Эти модели, озвученные в том числе на страницах газеты «Завтра», трактуют катастрофу конца 1980-х—начала 1990-х как нарочный подрыв социального реактора СССР. Или, если угодно, как планомерное выбивание «скреп» с помощью высокоточных инструментов — а не как «беспорядочный огонь запутавшегося руководства по штабам и устоям». Этот подрыв высвободил не просто «гражданское раздражение», а огромное количество противоречий — точно известных и запаянных под спудом СССР: социальных, экономических, национальных… Хорошо бы понять, чья модель точнее, раз уж впереди нас может ждать повторение.
По Суркову, «под носом у ЦК и Госплана безмолвно созрело какое-то незапланированное, несоветское, непонятное и неожиданно залихватское общество, готовое при первой же возможности бессмысленно и беспощадно пуститься во все тяжкие». Мне же кажется, что всё прошло по плану, а во все тяжкие пустилось как раз государство — вопреки народной воле, выраженной на референдумах, выборах и войнах. Новое общество не самозародилось произвольно, как мыши в грязном белье, а было выпестовано вместе с кооперативами, олигархами и «народными фронтами». Та лавина была рукотворной.
Потому что если всё получилось «само», то остаётся признать, что народ, да и вообще человечество, — это вовсе не стынущая субстанция, подчинённая законам термодинамики. А саморазогревающийся вечный двигатель, единственный спаситель Вселенной от тепловой смерти. Я только за, но тогда теория энтропии не работает.
Второй вопрос — о «тяжёлых социальных консервантах». Если, как пренебрежительно говорит Сурков, «экстракты исторической памяти, просроченная мораль, административно-духовные ценности» и др. — это то, чем народ посыпается сверху, чтоб не протух, то откуда в нём берутся не предусмотренные протоколом подвиги? Чудеса откуда берутся: от «Работайте, братья» до «Это вам за пацанов»? Только ли «хаотизацией соседней страны» объясняется Крымский консенсус? Свозят ли автобусами «Бессмертный полк»? А добровольцев — в Донбасс?
При всём почтении к усилиям государства: школам и памятникам, паре ТВ-кнопок и Фонду кино, — мне представляется более верным, что мораль, ценности и даже историческая память имманентно присущи народу. Их не удалось погасить «лавиной Перестройки», которая, если уж говорить по чесноку, была не «травмой под завалами», а хладнокровной попыткой убийства с целью обчистить карманы у миллионов. И они же — мораль, ценности и память народа — при верной возгонке социальных энергий подпитывают костенеющее государство светом и живым теплом. Вручают подлаживающейся власти мандат на правление, на Крым, Донбасс и Сирию, на скорую Украину…
Не разучилась ли власть в России такой возгонке — вот третий тревожный вопрос. Как у неё сегодня с линейкой социальных технологий? Кажется, не очень. Владислав Юрьевич изящно проходится по экспериментальной хтони made in USA и китайскому Везувию, проворно катает на костяшках пальцев аналогии то с вирусом, то с выбросами. Но и пандемия, и глобальное потепление — это чужие «повестки», в которых Россия, похоже, увязла коготком. Следующими в голову нам, евразиатам, прилетят критическая расовая теория по-антирусски и «гендерная безразница». Где же наше всё? В каком дискурсе мы хозяева?
Пожалуй, если кому-то так хочется найти запропавший хаос, то поискать его стоит не в народной пучине, а в коридорах власти. Двадцать лет назад в Георгиевский зал внесли с мороза стабильность. Она медленно таяла, доходя до средней температуры по Кремлю. Теперь её вздумали распаковать, а там — то ли камень Элагабала, то ли макгаффин Марселласа Уоллеса.
Илл. кадр из фильма "Криминальное чтиво"
