14 июня Мариинский театр дал балет "Легенда о любви" в честь балерины Аллы Осипенко. Этот балет ставил на Аллу Осипенко (Мехмене Бану) и Рудольфа Нуреева (Ферхад) Юрий Григорович в далеком 1961 году. Нуреев только начинал свою ошеломительную карьеру, а Алла Осипенко была солисткой театра, баловнем судьбы.
В 1956 году Алла Осипенко стала первой в Советском Союзе балериной, удостоенной высшей балетной премии — премией имени Анны Павловой. "Мы видели эфирную Аллу Осипенко, — писали французская пресса. — Она напоминает скорее благоухание, чудесный образ, чем танцовщицу из плоти и крови". "Не нахожу слов, — вторил Сергей Лифарь, — чтобы охарактеризовать поэтическую душу Осипенко, её воздушность линий, её лицо, утопающее в грёзах. Вся она русская, пушкинская — певуча и музыкальна! Она с гордостью может носить в себе свою павловскую преемственность".
"Легенде о любви" Осипенко с Нуреевым не суждено было свершиться. Зато сама Алла Евгеньевна стала легендой. Легендой Ленинграда. "Чудесный образ" балета — эмоции, переплавленные в отстраненность; балет — кисейный занавес, за которым… Россия, полная величия и берущей в плен красоты.
16 июня Алла Осипенко отметила 80-летие. А недавно побывала в Москве, где приняла участие в теле-проекте канала "Культура" "Большой балет".
"ЗАВТРА". Алла Евгеньевна, сегодня смысл и значение многих понятий размыты совершенно. Вот я хотела бы спросить у вас: что значит — балерина?
Алла ОСИПЕНКО. Сегодня об артистах Мариинского или Большого театра говорят "балерина". Даже у девочки хореографического училища спросишь: "кто ты?" И она ответит: "я — балерина". "Балерина" как-то стала профессией. Но это неверно. Профессия — танцовщица. А балерина — дарованное звание, звание Императорского театра. Кшесинская, Павлова были балеринами. Карсавина — балерина. Ваганова получила звание "балерины" после семнадцати лет работы в Мариинском театре, а до этого была танцовщицей. Вот ушло почти "заслуженная артистка" или "народная артистка", сегодня это не значит того, что значило в советское время. Остаётся только имя. И если к имени возможно добавить — балерина, то можно считать я ответила на ваш вопрос. Балерина — это звание. Это великое звание.
"ЗАВТРА". Кто из танцовщиц советской эпохи — балерины?
А.О. Вы знаете, я не была поклонницей Улановой, но Уланова — балерина в самом высоком значении этого слова. Конечно, балерина — Семёнова, у нас в городе — Дудинская, безусловно, — балерина. Всегда шли споры вокруг имени Шелест, у неё была непростая карьера, что-то, наверное, не ладилось в отношениях, но Шелест была выдающейся балериной.
"ЗАВТРА". Ваши личные пристрастия?
А.О. В разное время — разные пристрастия. Когда училась в школе, была страстной поклонницей Наталии Дудинской. Она была необыкновенно технична. Я завороженно смотрела на Дудинскую на сцене и понимала: мне таких высот никогда не достичь. С годами менялись привязанности, преклонения. Одно время была увлечена балеринами, которых я увидела на Западе. Это — русские балерины Вырубова (племянница фрейлины, что она тщательно скрывала), Берёзова, балерина Гранд Опера — Иветт Шовире. Они вызвали другое преклонение… нет, не тридцать два фуэте… Вы знаете, это был сложный для меня период, одним словом не скажешь.
"ЗАВТРА". Магия балерины, в чём она?
А.О. Я так скажу. Магия была и в Улановой, и в Плисецкой — двух таких абсолютно разных балеринах. Магия Дудинской была столь велика, что в Ленинграде её называли "эталоном" балерины. В Дудинской была интеллигентность, и это сильно отличало её от других. Она была безумно интеллигентна, интеллигентным был её танец. Одним словом — генеральская дочка. Дудинская могла нравиться, могла не нравиться, могла лучше танцевать, могла хуже. Но её интеллигентность публику зачаровывала. Сегодня даже нет таких. Сегодня можно говорить чаще: "хабалка".
"ЗАВТРА". А какие-то человеческие качества свойственны понятию "балерина"?
А.О. Видимо, свойственны… Шелест, любимая ученица Вагановой, была удивительно скромна. Шелест была из хорошей семьи, её отец был в Ленинграде знаменитым врачом… Сейчас говорят: "из хорошей семьи"? Так вот, Шелест — была из хорошей. Дудинская — дочь царского генерала, была удивительно достойна, но при этом она вела себя как премьерша… Премьерша в том старинном понимании слова. О скромности Улановой ходят легенды.
"ЗАВТРА". Из того старинного времени, перешедшего в советское, в Кировском театре работала Елена Люком. Хотелось бы вспомнить это имя.
А.О. Елена Михайловна Люком была очаровательна. С огромными голубыми глазами, нежная… Как танцовщица, она сохранила необыкновенную женственность. Неповторимую женственность. Такой женственной танцовщицы, как Люком, не было ни до, ни после. К сожалению, со временем всё это уходило. Люком училась в хореографическом училище, начинала работу в Мариинском театре еще в царские времена. Она пользовалась большим успехом, за ней ухаживали и молодые, и не очень молодые великие князья. А замужем она была за богачом, известным в Петербурге купцом Латониным. Она много рассказывала мне, как Николай, цесаревич еще, приходил на улицу зодчего Росси. Приходил он, конечно, к Кшесинской, но каждой балерине дарил конфеты. Помню еще, рассказывала, как она отдыхала на даче в Стрельне, и великий князь, не помню его имени, встал перед ней на колени, а в дверях появился Латонин (улыбается)… Елена Михайловна была человеком очень уютным. Когда спектакль проходил хорошо, она приходила в гримерную, давала конфету и говорила: "Едем пить шампанское!" И мы ехали к ней домой. А если спектакль проходил плохо, она не давала конфеты, не приглашала пить шампанское, а быстро одевалась, заворачивала вокруг шеи шарф — говорить уже было не о чем, и уходила.
До революции она жила в квартире из двенадцати комнат. Потом её выселили в одну комнату. И когда я приходила к ней в гости, она доставала из-под кровати бутылочку винца и говорила: "Алла, одна комната — это очень удобно". В комнате её, метров двадцать шесть, стояли и спальня "Наполеон" и столовая мебель из красного дерева… Я рада, что одно поручение Елены Михайловны выполнила. В 1956 году я впервые выехала на гастроли в Париж, и Елена Михайловна попросила меня передать её сестре небольшую посылочку. Я это сделала. И привезла еще от сестры подарок в Ленинград Елене Михайловне.
"ЗАВТРА". Тогда вы стали первой русской балериной, получившей премию Анны Павловой.
А.О. Вы знаете, я тогда не знала даже, что это такое — премия Анны Павловой. Тогда еще у нас никто не знал, что есть такая премия. Я вернулась домой и положила её в сундук и очень долго к ней не обращалась. Об этой премии я стала говорить уже совсем поздно, уже многие наши замечательные балерины были удостоены этой премии, и как-то было уже не очень удобно говорить, что первая была у меня. Сейчас диплом в театральном музее. На дипломе подписи Матильды Кшесинской, Ольги Преображенской, Сергея Лифаря… Там, в Париже, я встретилась с первой эмиграцией. Были еще живы поклонники величайших русских балерин. Они принимали меня, как подарок судьбы, потому что я была из Ленинграда. Я только тогда поняла: как люди могут любить родину. Они так любили Родину, Россию! И они не могли понять, что происходит теперь в России. А я была из Ленинграда-Петербурга, для них: и памятью о прошлом, и тем, что они не знали о настоящем. Я не знаю, виной ли тому та моя поездка в Париж? Но я понимаю — я люблю свою родину. Советский это Союз или не Советский Союз — это моя родина. И Невский проспект, где я родилась, где жила моя мама, бабушки — это моя родина.
"ЗАВТРА". Расскажите о своих педагогах.
А.О. Мне, моему поколению, повезло необычайно: у нас были удивительные учителя, педагоги. Моим педагогом была Марина Николаевна Шамшева. В Кировском театре она была просто балерина, не солистка, но она была удивительного ума женщина. Удивительно интеллигентна, кстати, из профессорской семьи, и муж её был тоже профессор. И вероятно её ум, её отношение ко всему окружающему вынуждало ее относиться к нам с какой-то повышенной требовательностью. Не просто с требовательностью профессиональной. Кроме профессионального обучения, которым она владела блестяще, Марина Николаевна заставляла нас интересоваться окружающим — музеями, литературой, то есть, она воспитывала личность.
"ЗАВТРА". Можно еще сказать, что Лидия Михайловна Тюнтина вернула вас на сцену после серьезнейшей травмы.
А.О. Да, да, тогда многие врачи мне говорили: "о балете забудь". И я уже думала о другой профессии, хотела поступать в университет. И вот Лидия Михайловна Тюнтина — я училась у нее еще в начальных балетных классах и дружила с ее сыном Шуриком Грачом — взяла меня с собой на отдых. Мы жили в совхозе или колхозе — сейчас не помню — имени Чкалова. Это было недалеко от Сочи, там еще гастролировал Тбилисский театр, и мы ездили на спектакли с Чабукиани. Мы жили там месяц, и каждое утро начиналось для меня в шесть часов утра. Лидия Михайловна будила меня, будила своего сына, и мы начинали заниматься. В проёме двери Лидия Михайловна устраивала палку, и чтобы она не ездила из стороны в сторону, палку держал её сын, Шурик. Благодаря занятиям я, к удивлению врачей, восстановила форму и вернулась на сцену. И, конечно, я благодарна Лидии Михайловне Тюнтиной бесконечно. Она была ученицей Вагановой, не только как танцовщица, но и как педагог.
"ЗАВТРА". Что вынуждало педагогов относиться к подопечным с такой материнской заботой?
А.О. Вы знаете, сегодня очень поменялись отношения между людьми. Для нашего поколения, для старшего поколения, старшие нас научили этому — неважен был вопрос меркантильный. Люди были преданы делу, у них было одно желание — помочь. Желание помочь было необыкновенное.
"ЗАВТРА". Что характерно было тогда в отношениях между педагогом и учеником?
А.О. С одной стороны была, конечно, огромная дистанция между ними. С другой стороны, педагоги были гораздо ближе к подопечным, чем мы, например, сейчас к своим ученицам. Агриппина Яковлевна Ваганова была строга со мной и говорила: "Осипенко! Со своим характером закончишь свою карьеру в мюзик-холле", — что и случилось. Но только после её смерти я узнала, что Ваганова была клиенткой моей крёстной. Крёстная была известной в Ленинграде портнихой. На уроках я только смотрела на жабо блузки Вагановой и думала: "Ну, надо же — такое жабо моя крёстная шьет!" Или: "Надо же! Платье, какое моя крёстная недавно сшила!" Единственный раз, когда Ваганова меня как-то выделила, это во время её болезни. Агриппина Яковлевна приглашала меня к себе домой на занятия. Она лежала на кровати, я за столом или за стулом делала экзерсисы под её руководством. Она давал мне урок, крича на меня на весь дом на Гороховой. Потом угощала меня конфетами.
"ЗАВТРА". Есть ли сегодня такая Ваганова?
А.О. Нет, конечно, нет. Не знаю, есть ли в Москве? Понимаете, Ваганова — это личность. И от природы одарённейший педагог. Манера отношения к ученикам, манера обучения — сегодня такого нет. Ваганова — это явление, которое бывает раз в сто лет. И окружали её педагоги — люди всё неординарные.
"ЗАВТРА". Алла, вам от педагога перешла еще и балетная реликвия.
А.О. Серенький гипюровый пиджачок. Когда я уезжала в Париж на гастроли, Марина Николаевна Шамшева пригласила меня к себе и сказала: вот была такая балерина Вера Каралли, ее пиджачок перешел ко мне в руки, и я хочу передать его Вам — они же на Вы были с ученицами — храните, помните. Вера Каралли была московской балериной, красавицей, часто бывала в Петербурге, она была возлюбленной великого князя Дмитрия Павловича. И сегодня я тоже думаю… У меня есть кольцо с топазом, которое мне подарил Рам Гаппал в Париже. Он меня отозвал в кулисы и сказал: вот это кольцо мне подарила Анна Павлова. Пусть оно Вам напоминает и о нашей встрече, и о том, что Вы — наследница Анны Павловой. Сам он в труппе Анны Павловой еще мальчиком танцевал. Я редко надеваю это кольцо, потому что камушек один раз выскочил, и я боюсь теперь его потерять. Я думаю, что я тоже не могу передать эту реликвию родственникам или отдать в музей… Хочу передать его своей любимой ученице, чтобы она его берегла и тоже кому-нибудь передала в свое время.
"ЗАВТРА". Два ваших дня рождения связаны с Рудольфом Нуреевым.
А.О. Да, 16 января 1961 года, в мой день рождения, состоялся побег Нуреева на Запад. Моё мнение — его вынудили на этот поступок. Я тогда осталась без партнера, и надо было срочно вводить Юрия Соловьева прямо в Лондоне, куда мы вылетели из Парижа. Потом Нуреев был уже руководителем парижской Оперы, он пригласил меня быть педагогом и вспомнил, что сбежал в день моего рождения. В этот вечер в свой дом Нуреев собрал всех, кто был свидетелем тех давних дней. Он жил напротив Лувра на набережной Вольтера. Когда я вошла, увидела анфиладу комнат. Их было всего две, но они преогромнейшие, и где-то далеко впереди сидел за клавесином Нуреев и музицировал. Его дом был обставлен очень красивыми вещами, и он чрезвычайно вписывался в него. Когда я вошла, Рудик даже не слышал: он весь был погружен в музыку, которую играл. Тогда для меня открылся его внутренний мир. Нуреев оставался в памяти скорее таким дерзким, резким, каким он и был на самом деле. Но Рудик за клавесином в самом конце анфилады был совершенно другим. И еще я хотела бы заметить. Видите ли, говорят, что Нуреев был солист-одиночка. Это так. Но я хочу сказать: если он относился к человеку с уважением, то он платил ему сторицей. Я никогда не осуждала Нуреева, наоборот, помогала, как могла, чем могла его сестре, занималась с его племянницей. Нуреев очень ценил тех, кто его не предал.
"ЗАВТРА". Как бы вы определили, что такое честь?
А.О. Я не могу вам дать определение. Для меня честь — такая вот семейная история. Моя бабушка была замужем за Александром Александровичем Боровиковском — сыном сенатора, тайного советника Александра Львовича Боровиковского. Родным братом бабушки по матери был мой дядя Лукаша, Лука Максимыч. Он был большевиком, профессиональным революционером. В 1905 году дядю посадили в "Кресты", центральную тюрьму Петербурга. Александр Львович поехал к начальнику тюрьмы, ну и, говоря современным языком, дал ему взятку за устройство Луке побега. Дядя Лукаша удачно совершил побег, но на границе с Финляндией, в Гельсингфорсе при проверке документов забыл имя, под которым бежал из тюрьмы. Очень простое было имя, чуть ли не Иван Иванович Иванов… Его вернули в "Кресты". Через несколько дней в квартире Боровиковских, в доме 63 по Невскому проспекту появился начальник тюрьмы. Он привез деньги, сказав, что не может принять их, так как вновь арестованного дядю Лукашу вновь вернули в тюрьму. И как ни пытался сенатор возражать, что это не его вина, чтобы он оставил деньги при себе, начальник тюрьмы наотрез отказывался от денег. Но Боровиковский деньги не принял категорически.
"ЗАВТРА". Алла Евгеньевна, что самое дорогое в вашей профессии?
А.О. Самое дорогое — имя. Имя — единственное, ради чего стоит жить.
