Владимир СОРОКИН. Теллурия. — Москва: АСТ: Corpus, 2013. — 448 с.
Тот факт, что новый роман Сорокина "Теллурия" сместил (пускай и локально) с верхней позиции лидеров продаж "Инферно" Дэна Брауна, вызывает одновременно удовлетворение и недоумение. Может даже возникнуть иллюзия, что наконец-то "настоящая" литература стала востребованной настолько, что может тягаться с ширпотребом, да еще и заграничным.
Несмотря на то, что ажиотаж вокруг псевдоисторических галлюцинаций Брауна утих фактически после выхода "Кода да Винчи", и в дальнейшем, при выходе новых книг, истерии не наблюдалось, "Инферно" покупают жадно, и читателей не смущает то, что критика разнесла новую поделку в пух и прах. Но это неинтересно. Гораздо интереснее то, что "хороший" Сорокин от "плохого" Брауна, по сути, теперь мало чем отличается.
Обе книги вышли при достаточно мощной маркетинг-поддержке — сначала факт (новая книга), далее — обложка (красивая), затем — фрагменты, интервью и дата релиза. Стандартная схема, публика оповещена и жаждет. Парадокс в том, что тем, кто читал интервью Сорокина за последние пару лет, особой необходимости в прочтении новой книги нет: "Теллурия" — это ряд разрозненных иллюстраций на типичные вопросы журналистов о России, Москве, кризисе современного мира и о том, кому на Руси жить хорошо.
Культ Сорокина (в девяностые) как автора радикальной прозы, концептуалиста и блестящего стилизатора постепенно (в нулевых) сменился культом "последнего русского классика". За авангардным и скандальным "Голубым салом", последовала "Ледяная трилогия", в коей автор представил читателю уже иной стиль письма, эпатажа стало в разы меньше, а рефлексии в разы больше.
Проблема русской литературы не в том, что она неизбежно вынуждена включать в себя Донцову, и даже не в том, что её язык становится беднее, а в том, что на ней лежит проклятье, которое прекрасно отображается на примере Сорокина — русский писатель, достигший высот мастерства, признания и основательно занявший своё место в ее истории, считает необходимым рассуждать о судьбе России.
"Теллурия" — набор зарисовок о ближайшем будущем России и Европы, после тотальной войны с радикальным исламом и с самими собой. Мир (Россия и Европа) рассыпается на карту маленькими государствами на любой вкус — теперь есть новые коммунистические общества, либеральные, похожие на царскую Россию тоже есть. Можно бороться как за выполнение производственного плана, так и ходить на традиционную русскую охоту, какую себе представлял финн из заслуженно забытого фильма "Особенности национальной охоты". Есть государства, в котором говорят наподобие волапюка. Всё это — не более чем развернутые представления Сорокина, которые неоднократно были озвучены им в интервью — о монструозности СССР и современной России, об убогости современного русского языка, о превращении Москвы в бог-весь-что. В конечном итоге книга похожа на осыпавшуюся новогоднюю елку, с которой забыли снять игрушки, где ствол — это размышления автора, а на роль игрушек выбраны псоглавцы, великаны да кентавры.
"Теллурия" универсальна, она способна заинтересовать как либералов, мечтающих о прекращении существования России в ее нынешнем виде, так и консерваторов (сегодня на парады выходят педерасты, а завтра выйдут всякие кентавры и прочие эти), правые тоже найдут по себе (Бирюлёво как знамение предстоящей Войны), а представители ЛГБТ будут довольны, что интимные отношения мужчины и эфеба никем не осуждаются.
Хорошо обрисована будущая Москва, отделенная стеной от Подмосковья, где живет "всякий сброд". Но тут как раз и возникает ощущение, что автор немного опоздал — достаточно прогуляться по Москве, чтобы повсюду натыкаться на эту стену, в виде бесконечных заборов, ворот на замках и ограждениях, которые явно показывают, что тебе тут не место. Уж лучше стена, она, по крайней мере, способна избавить от иллюзий и разбившихся об нее надежд молодых и перспективных покорителей столицы.
Хвалить язык и мастерство автора кажется нелепым: все и так давно знают, что Сорокин мастерски владеет пером. Единственное, что вызывает недоумение, это подмигивание Пелевину и совсем уж чудовищная переделка поэмы Аллена Гинзберга "Вой". Но если летающего на крыльях над Москвой Пелевина можно списать на счет неких личных мотивов, то переделанная Сорокиным поэма уже заставляет вспомнить творчество в юмористических сообществах социальных сетей.
В целом нельзя сказать, что новая книга — это брюзжание буржуазного интеллигента и реквием по той Москве, с тихими двориками и уютными подмосковными дачами. Это и не творение собачки Павлова от литературы, которые привыкли немедленно реагировать на любые события, происходящие вокруг. Наверное, это произведение человека, которому долго внушали, что он "последний русский классик", и, в конце концов, он и сам в это уверовал. И как положено русским классикам, перешел от работы с текстом и языком к рассуждениям о судьбах мира.
Книга Дэна Брауна "Инферно" — о том же самом.
