"ЗАВТРА". Ваша новая книга называется "Авангард как нонконформизм". Для вас по-прежнему важна фигура авангарда. Но ведь сегодня нельзя сказать, что авангард — в зоне общественного внимания. Какие-то выходки "современных художников" иногда задевают общество, но их сложно причислить к авангарду. К тому же подобные жесты и формы известны десятки лет.
Андрей БЫЧКОВ. Наверное, есть, прежде всего, и биографические причины в моём интересе. Мой отец — художник-авангардист, выпускник студии Элия Белютина. Поэтому я с детства был окружён знаками, которые были не похожи на реальность и как бы этой реальности оппонировали. Для меня авангард — в каком-то смысле борьба против реальности, отстаивание своей изначальной свободы. Это и некое созидающее начало, которое принадлежит человеку по праву рождения. Человек пытается изменить свою ситуацию, он же от неё открещивается в случае неудачи, но вновь и вновь совершает попытки. В каком-то смысле это — авангардное усилие.
Авангард всегда характеризовался неким динамизмом. И прежде всего — импульсами к разрушению. Неизвестно, конечно, каков может получиться результат, и есть ли ответы впереди, но из стагнирующих состояний всё же лучше пытаться вырваться. Авангард заостряет и вопрос о форме. Он разрушает сложившиеся формы, деформирует их. Сознательно провоцирует и активизирует. Здесь можно говорить и об энергии импульса, который — парадокс! — позволяет освободить и извлечь из процесса качественно новые и гораздо большие энергии. Фигура авангарда — на мой взгляд — никак не должна выходить из сферы внимания общества.
"ЗАВТРА". Но ведь обычно подразумевалось наличие, поиск новых форм. Может быть, и кризис возник от того, что возникла исчерпанность этих самых новых форм?
Андрей БЫЧКОВ. Авангард — это, прежде всего, метафизическая практика. Деформация формы, о которой я говорил ранее, не может не привести и к глубоким деформациям содержания. Поэтому авангард авангарду рознь. И не всё, что сегодня претендует на это название, им является по существу. Здесь стоит обратиться к такой фундаментальной фигуре, как Артюр Рембо. Во всяком случае, в искусстве словесности именно с него начались авангардные времена. И на него, на его практики и стоит ориентироваться. Рембо, наследуя теоретическим положениям Бодлера, первым проявил плодотворные силы хаоса, который, по известному выражению Ницше, один только и может помочь родить "танцующую звезду". Рембо разорвал логические содержательные связи и сделал главным в поэзии тёмный неистовый дикт. Это была такая властная экспансия знаков, которые, несмотря на параноидальную фактуру, прокладывали путь новой логике и новым трансцендентным смыслам. Такая фигура как Рембо, мне кажется, очень актуальна и сегодня. Поэт, художник имеет право по-своему организовывать и переорганизовывать мир. Но это и послание ко всем нам — не забывать, что источник преобразования реальности всегда открыт. Отчасти импульс Рембо докатывается и до наших дней. Но, увы, он начинает подгнивать в нашем постмодернистском климате. Сама идея творческой деформации подменяется примитивной идеей комбинации и доводится до абсурда. Люди думают, что если по-новому скомбинировать какие-то разные тексты и дать им какое-нибудь глубокое метафизическое название типа "Книги перемен", то они получат новаторское произведение. Секрет перемещается на поле интерпретации. Но дайте тому же корпусу текстов другое название — типа, инструкция по сборке лодочного мотора — и все смыслы поплывут. Я с большим почтением отношусь к музыкальному творчеству Владимира Мартынова, но в этом постмодернистском деянии, на мой взгляд, отсутствуют сущностные энергии. Отчасти Мартынов апеллирует к Джойсу, но у Джойса всё пронизано языковым творчеством, поздний Джойс занят прежде всего творением нового языка. А какой смысл собирать записки в Союз композиторов или воспоминания своих родственников и объявлять это новым откровением?
"ЗАВТРА". Вы ссылаетесь на формулу немецкого философа Петера Слотердайка, что взрыв — это движущая сила. Но откуда его ждать? Куда бросать катализатор, чтобы спровоцировать? Есть хорошая формула, что культура движется взрывами. Но может быть, слишком много было взрывов за последние полвека?
Андрей БЫЧКОВ. Слотердайковская мысль о том, что всё движется взрывами, мне очень симпатична. Другое дело, что взрывы действительно бывают разной природы. Мы знаем пороховые взрывы, взрывы динамитов, атомные взрывы. Но нам интересны, конечно, духовные, пассионарные толчки. И здесь возникает очень важный момент, который почему-то часто упускается. А именно: источник этих пассионарных толчков находится в "я". В "я" есть некое "сам", которое и нужно открыть. Поэтому античная метафора об обращении взгляда, о том, что нужно обратить взгляд на себя, и есть, по сути, самый важный инструмент для пробуждения этих пассионарных сил. Об этом говорил ещё Платон. В диалоге "Алкивиад" Сократ пристаёт к Алкивиаду, который хочет быть политическим деятелем, но не знает, как ему правильно управлять городом. И Сократ говорит ему: разберись с собой. И когда Алкивиад начинает внимать словам Сократа, когда обращает взгляд на себя, когда начинает разбираться с собой, то находит ответ и что должен делать со всеми в качестве правителя. Алкивиад понимает, что должен прежде всего позаботиться о справедливости. Парадокс в том, что, именно обращаясь к себе, он доходит до того, как ему поступать со всеми. Сегодня разобраться с самим собой стоит даже не ради психоанализа. Дело в поиске в себе высшего "я" и в заботе о нем. Как в своё время Ницше сказал: "Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?". В поисках этого высшего себя приоткрывается и то, что по-хайдеггеровски принято называть истиной бытия. Но когда прикасаются в себе к истине бытия, то возникает и событие обратной связи — меняюсь я сам, воскресаю в какой-то божественной позиции. Обо всём этом прекрасно написано у Фуко. И всё это имеет самое непосредственное отношение и к нашим авангардным поискам. Художник-авангардист выражает прежде всего самого себя. И при этом открываются и высшие, трансцендентные измерения.
"ЗАВТРА". То есть ваш авангард асоциален?
Андрей БЫЧКОВ. Художник-авангардист для меня всегда асоциальная фигура, хотя, скорее, в каком-то религиозном смысле. Это трудно понять нашему русскому сознанию. Ведь оно — традиционно коллективистское или, как говорится, соборное. Но поставленная надо всем соборность искажает свой собственный смысл и превращается в насильственный диктат. Я думаю, что сегодня русскому человеку необходимо развивать своё независимое высшее личностное начало. Если мы здесь говорили о Платоне, то, я думаю, нелишне упомянуть, что эллину никто никогда не указывал, как ему жить, — ни государство, ни общество, ни религия. В этом и сегодня самая суть духовного. А социальное, коллективистское, — во многом вторично, здесь легко попасть в ловушку нечистых, недуховных интересов. Никто, конечно, не отменяет социальную жизнь. Мы нормально ездим в метро и ни на кого не бросаемся. Мы делаем какие-то дела, зарабатываем деньги. Но если мы обращаемся к чему-то высшему, то надо очиститься от социального, как минимум не контролировать в себе ничего, исходя из социальных норм. Это имеет отношение и к художественным актам.
"ЗАВТРА". Получается, ваш авангард — в значительной степени форма работы, а не формат произведения, который может быть предельно классическим?
Андрей БЫЧКОВ. Речь, конечно, идёт не про "измы", не про трюки, но, да позволено мне будет так выразиться, про общение с богами. Такое общение требует определённой чистоты состояния, где социальное только мешает… У Рембо была формула — не я мыслю, а я мыслюсь. В этом смысле — не я пишу, а я пишусь. Вроде хочу написать рассказ, а потом получается, что выходит роман. Но я себя в этом не контролирую. Речь не о применении каких-то там писательских техник и форматов, одних для рассказа, других для романа. Это всё — мертвечина, концептуальная машина. Но речь о "священном безумии". Возможно оно в наше время или нет?
"ЗАВТРА". А где, на ваш взгляд, больше пространства для "священного безумия? Ведь из всех искусств литература наиболее консервативна.
Андрей БЫЧКОВ. Конечно, по отношению к другим искусствам литература стоит в самой невыгодной позиции, потому что она ближе всего к нашим бедам насущным. И социальная жизнь беспощадно претендует на литературное поле. Живописцу проще, он пишет натюрморты, он озабочен соотношением тонов и полутонов. Музыка напрямую обращается к душе.
Но как раз в этом-то и заключается весь пафос отчасти и моей деятельности — отвоевать территорию, прежде всего общую со всеми другими искусствами. Ведь есть некие общие начала, которые по-разному персонифицируются в разных видах искусств. Есть глубокие метафизические силы, гораздо более фундаментальные, чем само понятие социального, силы тотального характера, которые искусство, и в том числе искусство литературы, должно проявить. У Пауля Клее была замечательная формула, что надо писать не видимое, а невидимое. О, если бы эту формулу обратить к литературе — но мы погружены в социальную жизнь и почти не обращаем внимания на почти неуловимые движения, происходящие в нашей душе, из которых потом складывается наша судьба и лишь как следствие — и социальная. Именно к этому, к невидимому, должна обращаться литература. Это и было в нашей русской литературной традиции. Например, Достоевский. Взять "Записки из подполья" — человек обязан заявить своеволие! Какая глубокая, иррациональная мысль, а ведь она действительно тайно движет всеми нами, как бы разумно мы ни хотели обустроить действительность. Потому что человек не сводится к рациональным операциям. Хочет и желает всё существо человека. Причём существо, которое с незапамятных времён в нас живет в виде всех наших бессознательных, порой совершенно фантастических импульсов.
"ЗАВТРА". Авангардистские практики и проекты так или иначе пересекались с научными революциями, с техническим прогрессом. А сегодняшний авангард как-то коррелирует с научной историей?
Андрей БЫЧКОВ. Здесь, наверное, стоит сказать о картезианском моменте, когда в лице Декарта было заявлено, что субъект может получить доступ к истине, не изменяя себя, а всего только с помощью операций познания. То есть я буду развивать свою систему знаний с помощью интеллектуальных, не противоречащих логике операций, при этом кто, собственно, такой этот "я", — не столь важно, важно, чтобы он обладал лишь интеллектуальными способностями. Этот толчок привёл к возрастающей роли науки. И пользуясь этим методом, оставив себя как бы в стороне, мы довольно много узнали о мире, продвинулись в сторону научного и технического прогресса. Но и не только продвинулись, а, как выясняется, и задвинулись.
Как оказалось, не очень много счастья мы можем обрести на этом пути, всё больше и больше запутываясь в тарифах мобильных телефонов и количестве опций разнообразных гаджетов. Мы оказываемся всё дальше и дальше от чего-то более важного, ради чего появились на свет. Великие люди, например, тот же Мишель Фуко, как раз и говорят о том, что вся беда именно в этой установке на картезианский момент, а что надо, наоборот, прежде всего позаботиться о субъекте, что мы никогда не получим доступ к истине, не изменившись сами. И если кто-то хочет быть художником, тем более встать в позу авангардиста, написать что-то новое, новаторское, получить откровение и поделиться им со своим читателем, он должен прежде всего заняться собой, изменить себя, должен отвернуться от всего, что ему мешает, в том числе и от социальной суеты, заткнуть уши, чтобы не слышать всех этих бесконечных социальных нормативных высказываний. Авангардист должен развернуться в сторону духовных практик, чтобы сказать что-то значимое, чтобы оно сказалось через него. Искусство питается откровениями, прозрениями, а они невозможны без глубокой внутренней работы. Может идти мировая война, а поэт при этом может писать великие стихи, где война даже не будет фигурировать. Но эта поэзия, найденная им в самом себе, будет нужна и воинам.
Беседовал Андрей СМИРНОВ
Рис. Станислава БЫЧКОВА
