Ананасы в шампанском

«Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!»

Игорь Северянин

Предреволюционное десятилетие! Излёт Серебряного века. Все чувства напряжены. Искорки грядущего пожара, поэзия декаданса и – звуки танго, считавшегося неприличным танцем. Открывались выставки – то изощрённые, то скандальные. Одни художники уходили в нарочитое эстетство, другие – малевали геометрические фигуры и призывали сбросить классику с парохода современности.

Технари-умники грезили аэропланами, автомобилями, телефонными станциями. Малохольным дамочкам хотелось всего и сразу - не то заказать себе атласно-бархатное оперение от Поля Пуаре, не то застрелиться из того крохотного пистолета, что подарил любовник, не то – уйти с революционерами в ссылку, дабы страдать за счастье незнаемого народа. Поэты воспевали незнакомок, шляпы с тёмными вуалетками, истовость веры в Бога, взывание к будущему и ананасы в шампанском. «Вонзите штопор в упругость пробки, и взоры женщин не будут робки», - призывал Игорь Северянин, которым восхищались и которого осмеивали, делая бесконечные пародии.

Влекло прошлое или – грядущее. Ждали конца света, рождения нового мира, каких-то невиданных откровений. Алексей Толстой в «Хождениях по мукам» злобно прошёлся по всей той заполошности, в которой ощущался леденящий ужас: «Петербург жил бурливо-холодной, пресыщенной, полуночной жизнью. Фосфорические летние ночи, сумасшедшие и сладострастные, и бессонные ночи зимой, зеленые столы и шорох золота, музыка, крутящиеся пары за окнами, бешеные тройки, цыгане, дуэли на рассвете, в свисте ледяного ветра и пронзительном завывании флейт – парад войскам перед наводящим ужас взглядом византийских глаз императора. Так жил город».

У Георгия Иванова в «Петербургских зимах» также есть описание 1910-х – резвое, но более мягкое, чем у Толстого: «На Невском шум, экипажи, свет дуговых фонарей, фары Вуазенов (автомобили фирмы Voisin – Г.И.), «берегись» лихачей, соболя на плечах и лицо под вуалью, военные формы, сияющие витрины».

На этом фоне росла и множилась пресса – о технике, моде, искусстве, медицине, политике. Замечательна была «Столица и усадьба», детище Владимира Крымова, предпринимателя, пописывавшего недурные рассказы, впрочем, ныне забытые. Его журнал, выходивший с 1913 по 1917 годы, оказался притчей во языцех – его обожали за шик и презирали за него же. Никакой политики! Лишь картины, залы, светские рауты, богатые поместья, яйца Фаберже и безлошадные кареты Isotta Fraschini. «Дух мелочей, прелестных и воздушных, / Любви ночей, то нежащих, то душных, / Веселой легкости бездумного житья!» - как сказал ещё один бонвиван эпохи - Михаил Кузмин. Масса рекламы – конфеты, отбеливающий крем, отдых на Ривьере. Фотографии светских львиц – томных и разодетых, с домашними питомцами. На страницах этого издания впервые в России было напечатано цветное фото. Стильные дизайнеры и лучшая бумага – даже явные недоброжелатели отмечали размах.

На обложках и разворотах «Столицы и усадьбы» помещались эффектные иллюстрации, по большей части современных авторов – таких, как, например, Константин Сомов, но встречались и полотна старых мастеров – Питера Пауля Рубенса, Антуана Ватто, Николя Ланкре. Издание с подзаголовком «Журнал красивой жизни» было призвано соединить роскошество с интеллектуализмом и в какой-то мере воспитывать своих читателей. Дескать, богач может и должен быть утончённым – а тогда в мир бизнеса пришли многочисленные Лопахины, не видевшие никакого практического смысла в искусстве. Их-то и собирались подтягивать до уровня аристократов и тех, кого на Западе кличут old money.

У нас есть великолепная возможность погрузиться в затейливый мир «Столицы и усадьбы» - Музей Русского импрессионизма приглашает на выставку, обращённую к этому журналу. Среди экспонатов – картины, когда-то отобранные Владимиром Крымовым для своей феерии. Некоторые из них – настоящие шедевры, иные – гладкая салонная живопись. Тому пример – картина успешного портретиста Николая Беккера - его часто приглашали господа, чтобы позировать и болтать с ним о пустяках. На полотне – стройная дива Маргарита Гинсбург, жена коммерсанта, действительного тайного советника и благотворителя Моисея Гинсбурга. Узкое лицо, тёмные кудри, выразительные, как у звезды немого кино, глаза и - феерическое, но при этом лаконичное платье – каскады чёрной ткани.

Рядом – портрет баронессы Дарьи Гревениц кисти Виктора Штембера. Она вся в белом, а на контрасте – чёрный кушак и чёрная шляпа с перьями. Розы, декоративный фон и спящая собачка, увенчанная бантиком. Эта вещь на грани безвкусицы, но у салонного жанра – свои нюансы. Презанимательна личность самой баронессы – в её жилах текла кровь Романовых, Богарне и Лейхтенбергов; она несколько раз была замужем, и это не говоря уже об амурных приключениях; отличалась храбростью и авантюризмом – в 1914 году отрядила санитарный поезд и рванула на фронт, с восторгом приняла Февральскую революцию, так как была в перманентной ссоре с Николаем II, но сбежала от Октябрьской. И это ещё не всё – в 1920-х вернулась, дружила с видными деятелями, подвизалась в крупной библиотеке, но в 1937 году в разгар ежовщины была арестована и расстреляна. Могла ли знать свою судьбу эта патрицианка, позировавшая Штемберу? Во всяком случае, она всегда слишком ярко горела.

Хороша картина Николая Богданова-Бельского, знаменитого своими романтизированными сюжетами о крестьянских детях. Тут Богданов-Бельский выступает, как умело льстящий портретист. Ещё бы – заказчицей выступила княгиня Мария Кудашева. Она позировала в собственном особняке, в белом домашнем платье – невероятно скромном и элегантном. Удачен его же портрет балерины Мариинского театра Людмилы Бараш-Месаксуди – одной из самых привлекательных женщин Петербурга. Она изображена в шубке-ротонде посреди заснеженного пейзажа. Отлично выписанное одеяние и глубокие очи, в коих можно утонуть! «Упоенье любовное Вам судьбой предназначено / В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом / Вы такая эстетная, Вы такая изящная…», - тянул Игорь Северянин, стихи которого легко цитировать при взгляде на все эти картины.

Среди экспонатов - портрет Надежды Сапожниковой, написанный Николем Фешиным. Казанская художница, интеллектуалка и меценатка из купеческого рода, Надя окончила гимназию и музыкальную школу, занималась декоративно-прикладным искусством, а когда ей было уже двадцать семь лет (более, чем зрелый возраст по меркам 1900-х годов!) пошла учиться живописи к Фешину. Ходили слухи о её страстном романе с ментором, ибо тот возил её в Париж, бесконечно писал портреты, в которых прослеживалась тонкая интимность, но женился-то на другой. Что касаемо Сапожниковой, она так никогда и не вышла замуж.

Итак, портрет Сапожниковой в белом платье - она предстаёт в убранстве пушкинских времён, с характерной причёской – прямой пробор и локоны. В руке - закрытый веер. «По сторонам ледяного лица / Локоны, в виде спирали», - как писала Цветаева, правда, о совсем другом портрете.

Одна из лучших вещей на выставке - рисунок Александра Вахрамеева «Подруги Тата и Валя». Одной из позирующих девушек явилась его младая возлюбленная Татьяна Трофимова, Тата, дочь пензенского инженера-железнодорожника. Гуашь, пастель, точные линии. Свежесть лиц и вьющиеся волосы – тогда в ходу была завивка-ондуляция, если уж природа не дала завитков. Превосходны работы Исаака Бродского – будущий родоначальник Ленинианы здесь выступает, как лирический портретист. Изображения богемно-светской дамы Зинаиды Штильман и балетной танцовщицы Нины Чернобаевой – настоящие жемчужины экспозиции.

«Это часто случается на весеннем бульваре, / И у знакомых в гостиной, и в фойе театральном», - перечислял Валерий Брюсов, а мы движемся в театральную ложу. Вот – эскиз занавеса работы Константина Сомова – Пьеро, Коломбины да Арлекины, в высоте парят купидончики, вдали – фонтан, а двое влюблённых тянут друг к другу руки. И – не могут дотянуться. Фарсы и трагедии Серебряного века – надлом обязателен.

Тут же - декорации Мстислава Добужинского к «Месяцу в деревне» Ивана Тургенева. Порадовали эскизы Льва Бакста к балету «Нарцисс» Николая Черепнина. Эти постановки считались, как теперь это называют, культовыми – шли смотреть не только на артистов – важным было и обрамление. Журнал «Столица и усадьба» частенько публиковал подобные рисунки, сопровождавшиеся тщательным описанием. В те годы царила всеобщая театральность бытия – ни слова в простоте, а потому сценические образы мягко сливались с повседневностью, и уже нельзя было понять, кто перед нами – ибсеновская героиня или соседка по имению.

О, да! Авторы «Столицы и усадьба» расписывали усадебные радости, игры на природе, уход от корёжащих реалий – из тех лет, что журнал издавался, четыре года «попали» на военно-революционное время. А тут – благодать. Ряд очаровательных сюжетов Александра Моравова, Сергея Виноградова, Александра Средина, Елены Киселёвой! Солнечные утра, блики, хрустали, чайные сервизы, а ещё – умиротворённые мадам беседуют о чём-то приятном. Но то был уже финал – люди остро чувствовали, что грядёт нечто огневое, что спалит все чарующие трюмо, фамильные шифоньеры, библиотеки с Ричардсоном и Руссо.

Потому-то востребованы картины и рисунки, обращённые в прошлое – эскапизм благорастворения! Сомовские «Дамы в парке» исполнены тонкой меланхолии - вздохи по галантному столетию с его маскарадной суетой и фижмами. «В гостиной» Александра Рубцова – дивная, чуть глуповатая мешанина стилей, так как женщины одеты в платья 1800-х, а меблировка вся сплошь 1830-1870-х. Ампирная белизна посреди наворотов бидермайера и «второго рококо» — это ностальгическая фантазия без привязки к датам.

Важное место в «Столице и усадьбе» занимали отчёты о путешествиях. Сам издатель Крымов был заядлым туристом, написав несколько книг о своих перемещениях по миру - «О рулетке Монте-Карло, Южной Америке, гастрономии, модах и о прочем», «В стране любви и землетрясений», «Город-сфинкс» и так далее. На выставке целый раздел посвящён вояжам – Италия, Греция, Капри, но особое внимание уделено крымским видам, среди которых выделяется фабула Константина Коровина «Севастопольский базар».

В конце 1917 года «Столица и усадьба» закрылась и, как выяснилось навсегда. Владимир Крымов оказался в эмиграции, где, к слову, неплохо устроился, но до конца своих дней он тосковал по родине и о своём глянцево-претенциозном, но таком сказочном журнале. Что делать? Вкушать ананасы в шампанском да цитировать вышедшего из моды Игоря Северянина: «И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом, / Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом, / И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым». А что же там, в России? Cтолицу перенесли в Москву, а усадьбу отдали под школу-коммуну для крестьянских детей. Такова историческая справедливость.