Апостроф

Апостроф
13 июля 2011 года Номер 28 (921)
Алексей Никитин. Истеми. — М. : Аd Marginem, 2011, 208 с., 2000 экз.
Подзаголовок «роман» никого не должен вводить в заблуждение. Киевский прозаик Алексей Никитин написал вовсе не роман, а повесть. Но — очень хорошую повесть, блестяще передающую «дух времени». Именно времени, а не эпохи. Потому что эпох за это время сменилось несколько.
Безобидная, казалось бы, игра, начатая второкурсниками-радиофизиками Киевского университета в сентябре 1983 года: «Неплохо бы… Своё княжество — и никакого матанализа, никаких дифуров», — уже через полгода завершилась в кабинетах и камерах местного КГБ на Владимирской улице с формулировкой «группа аполитически настроенных студентов, численно моделировавших сценарий раздела Советского Союза». Действительно, неплохо, да?
Впрочем, на деле сценарии раздела Советского Союза были тогда, судя по всему, уже не просто промоделированы — совсем другими, кстати, людьми, — но и запущены в действие. Пока Горбачёв расчищал себе дорогу в генеральные секретари ЦК КПСС, Ельцин руководил Свердловским обкомом всё той же «руководящей и направляющей силы советского общества», КГБ по всем градам и весям ловило при помощи своих сексотов и обычных «стукачей» вот таких «аполитически настроенных студентов».
Которых, между прочим, в массовом порядке, миллионами уникальных экземпляров, создавало советское общество, с его прекрасной системой образования, высокой культурой и жизнеутверждающими гуманистическими идеалами.
«Мишка Рейнгартен… работал над ОТВ, Общей Теорией Всего. Теория относительности Эйнштейна входила в ОТВ как частный случай. Чтобы однокурсники и соседи по общежитию не мешали, Мишка разрабатывал Теорию Всего по ночам. А чтобы самому им не мешать, он работал в шкафу. Мишка надевал куртку с капюшоном, брал толстенную общую тетрадь с выкладками, настольную лампу, которая крепилась на шее, и отправлялся на несколько часов в шкаф. Спал он днём, а на пары вообще не ходил».
А от них на деле требовалось уже совсем другое — не то, чему учили в школах и по телевизору. И дело было совсем в другом. «Как вдруг возникла идея такой странной игры? Откуда это всё? Откуда эти императоры, каганы, халифы?.. Вы же советские студенты!.. Студенты столичного вуза… »
Не должно было быть никаких «альтернативных» моделей, даже самых невероятных, а особенно — вот таких, с моделированием на реальных картах и с реальными массивами данных, никакого — даже мысленного — сопротивления и противодействия внедряемой «сверху» картине мира, никакого намёка на иное — ибо «иного не дано! » Вот на что первым делом реагировала и «закатывала в асфальт» «иммунная система» советского государства. «Он (следователь КГБ Синевусов. — В. В.) объяснил, что играть нам запрещается, а все документы, не найденные во время обыска, если таковые обнаружатся, я обязан сдать на Владимирскую, 33. Ну, и — молчать, молчать, не разглашать. Выпустили меня в тот же день». А ведь «дом, разделенный в основании своем, не устоит». Он и не устоял… А люди — что люди?
«В первых числах октября восемьдесят шестого, когда все солдаты срочной службы нашего призыва, переведенные приказом Министерства обороны СССР из дедушек в дембеля, срочно доклеивали последние фотографии в дембельские альбомы, Сашкин (Коростышевского. — В. В.) БТР попал в засаду в пригороде Герата, был подбит и сгорел. Тогда сгорел и Сашка, и весь его экипаж… Никто из них не спасся».
«Мишка решил откосить от армии по дурке, но врачи при обследовании решили, что он не косит, как все, а есть у него что-то, что и в самом деле следует немедленно вылечить. Лечат, если Мишка жив, и по сей день… »
Впрочем, дело даже и не в этом. А вот в чем. «Мост в космос разрушен. Его нет. Никакого космоса. Никакой метафизики». «Что теперь с меня возьмёшь? Я всего лишь торговец сладкой водой… и мне нечего делать на Замковой. А тогда… Тогда за мной был Истеми (каган Запорожского каганата, где большинство запорожцев исповедовало иудаизм: »Исторически сложилось именно так… Историю ведь не перепишешь«. — В. В.), и мы были равны. Пусть не во всём, но в чём-то были. И Замковая признавала это равенство».
«Может быть, только благодаря Истеми мне удалось уйти из мрачного, облицованного серым гранитом здания на Владимирской улице так, что тяжёлая его тень не накрыла всю мою жизнь. Это он подмял под себя Синевусова, это он отказался с ними работать, это его они выпустили… Они отпустили его, а с ним вышел и я».
Такое почти невозможно придумать. А если и возможно — то лишь очень хорошему писателю. Вся эта книга — напоминание о той сущности человека, которая неподвластна временам и государствам, но только реализуется в них. Даже когда, казалось бы, полностью затоптана и закатана в асфальт. «Я сказал: вы — боги» (Псалом 81). И любовь — одно из высших проявлений этой сущности. Она всё преображает и возвращает безнадёжно утраченное.
«Что-то менялось решительно и бесповоротно. И во мне, и вокруг меня. Только небо оставалось таким же тяжёлым, сырым, серым и бесконечно знакомым. Я провёл под этим небом годы — нет, больше, я прожил под ним целую жизнь. Когда-то, когда я еще не торговал американской водой, под ним проносились всадники Истеми. Лёгкие, как смерть, и быстрые, как время».
В. В.