«СОШЛИСЬ ТРОЕ РУССКИХ...»

НОМЕР 4 (740) ОТ 23 ЯНВАРЯ 2008 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Семен Шуртаков
«СОШЛИСЬ ТРОЕ РУССКИХ...»
Из новой книги
МУДРОСТЬ СОКРАТА
— Опять ты о своем Сократе!
— Он такой же мой, как и твой...
— Ну, хорошо, Сократ — великий мудрец древних эллинов. Но скажи на милость, в чем его великость-то? Всю жизнь — а он, помнится, пожил изрядно — учил других, однако, незадолго до кончины, сам же — заметь: сам, никто его за язык не тянул! — чистосердечно признался: теперь я знаю, что ничего не знаю. Как говорится, ехали-ехали и — приехали.
— Поговорка тут не совсем к месту: никто никуда не ехал, а значит, и не мог приехать... Сократ нарисовал круг и сказал: "Площадь круга — сумма знаний человека; длина окружности — мера его представлений о том, чего он не знает; безмерная и бесконечная площадь вне круга — все тайны мира". Отсюда — вывод: чем больше человек знает (площадь внутри круга), тем шире представление его (длина окружности) о том, чего он не знает. И наоборот...
— Гм... Гм...
— Да и надо ли так уж буквально понимать слова "ничего не знаю"?! Их можно истолковать и по-другому. Например, круглому дураку, сумма знаний которого не выходит за пределы дважды два-четыре и длина той самой окружности измеряется в миллиметрах, кажется, что он знает все. Умный же человек понимает, что, расширяя круг своих знаний, он тем самым увеличивает мир непознанного.
— Мудрено!
— Ну так и сказано это не кем-нибудь, а великим мудрецом.
— Так-то так, но не сразу и сообразишь, что к чему. Картинка занятная, однако каждому ли по зубам?
— Что верно, то верно — не каждому...
О ЧЁМ И О КОМ ПИСАЛ ЕСЕНИН
— Хороший поэт Есенин, но жаль, больше все о природе писал... "Клен ты мой опавший...", "Отговорила роща золотая...". На первом-то месте вроде бы должен стоять человек?
— А есть такая незатейливая песенка о тонкой рябине — небось, слышал?
— Как не слышать! Ее и раньше пели, да и по сей день поют.
— А ты вспомни, как в тяжелые послевоенные годы солдатские вдовы пели ее и слезами обливались... А о чем, спрашивается, плакать-то? Какой-то рябине, видишь ли, нельзя к дубу перебраться — подумаешь, горе великое! Муж на войне сгинул — вот горе-горькое, неизбывное, а при чем тут какая-то рябина и какой-то дуб — природа, как ты говоришь?..
"НА ПОДВИГ ОТЧИЗНА ЗОВЁТ..."
Ныне редко услышишь замечательную песню Отечественной войны, написанную моряком Николаем Букиным — "Прощайте, скалистое горы...". А как-то пришлось слышать ее по радио с гостившим у меня молодым поэтом и он сказал:
— Замечательная-то — да, только текст... как бы это сказать, уж очень прямой, лобовой: на подвиг Отчизна зовет... Не слишком ли громко: на подвиг?
Знакомец мой не служил на флоте, и ему не дано знать, какие чувства испытывает моряк, находясь на борту покидающего родную землю корабля. Ведь после того, как отданы швартовы и корабль оказался в открытом море, моряка в любой час и любую минуту подстерегает смертельная опасность и с воздуха, и из морских глубин. Опасность, от которой никуда не спрячешься. И Родина зовет его, во имя победы, смело идти навстречу этой опасности. Какое же слово в этом призыве может быть излишне громким?!
А еще и вот о чем подумалось. Могла ли такая или подобная песня появиться у американцев? На какие подвиги Америка могла позвать своих солдат или моряков во Вьетнаме или Афганистане, не говоря уже об Ираке? Между прочим, в английском языке (как в немецком и французском) и слова-то такого нет, оно чисто русское и существует только в нашем языке.
ТАЛАНТ И ДЕНЬГИ
Не редкость услышать по ТВ-ящику, как нечто само собой разумеющееся и не нуждающееся в каких-либо доказательствах, речение: талант, что деньги — он или есть или его нет.
Хлестко, броско! И вполне в духе времени, когда деньги начинают цениться выше таланта.
А чуть подумать — пустозвонная глупость. Чтобы кого-то удостоверить в наличии денег — достаточно предъявить их, неважно в каких купюрах и какой валюте — рублях или евро. А как "предъявить" талант? Вы скажете: предъяви стихотворение, рассказ, роман. Однако, если при виде денег только круглый дурак отважится сказать, что их нет, то стихотворение или рассказ кто-то может назвать талантливым и даже очень, а кто-то — бездарно графоманским... Про эстрадный эфир и говорить не стоит: он находится на откупе (разумеется, за немалые деньги) у безголосых, "раскрученных" певичек и их хозяев.
Для определения физического состояния человека изобретен простой, удобный в употреблении, прибор — термометр. Для измерения силы существуют всевозможные силомеры. Но как первый, так и вторые — это область материального. Талант же — категория духовная. Измерительных приборов для нее пока еще не придумано.
МЕРА РАДОСТИ
Однажды, на выходе из универмага "Москва", что на Ленинском проспекте, заметил я в людской толчее девчушку лет десяти с мужиком средних лет — похоже, ее отцом. На отце была кепка и телогрейка, девочка, под стать ему, одета тоже не по-столичному, а на ногах — грубые башмаки, и ступала она в них, как по вспаханному полю шла. Личико у девчушки простенькое, круглое, как циркулем обведенное, и при первом взгляде я ее даже пожалел: не красавица! Но вот отец чуть наклонился к ней, что-то сказал, девчушка подняла к глазам нечто зажатое в кулачке, и будто свет просиял на её лицо из того кулачка, и вся она счастливо засветилась. Мне не было видно, что у нее в ладошке, вряд ли сапфир или бриллиант, всего-то скорее какую-нибудь недорогую безделушку отец ей купил. Но такое благодарное сияние излучали ее глаза, таким восторгом горело ее, мгновенно ставшее прекрасным, лицо, что восторг этот как бы переплеснулся, передался и мне... Хотя, вместе с тем, как и при первом взгляде на эту девочку, мне почему-то — и до сих пор не знаю почему — стало жаль ее. Так жаль, что аж горло перехватило и слезы навернулись... Ценность бриллиантов измеряется каратами. А какой мерой меряются мгновения человеческой радости?
О ВЕТХОЗАВЕТНЫХ СЮЖЕТАХ
1
Кто знает, кто скажет, сколько картин написано на библейские сюжеты?! Наверное, сотнями не исчислить, счет пойдет на тысячи...
Вот и у голландского художника Питера Ластмана среди многих полотен, которыми он представлен в нашем Эрмитаже, есть и "Благовещение", и "Авраам на пути в Ханаан", а еще и "Авраам с тремя ангелами". Честно признаться, не раз, и не два проходил я мимо этих картин, что называется, чувств никаких не изведав. И лишь недавно у "Трех ангелов" что-то меня задержало. Скорее всего, наверное, какая-то композиционная несобранность, невыразительность картины: на первом плане изображен ангел, стоящий спиной к зрителю и одним своим крылом закрывающий едва ли не половину холста. Вглядываюсь, перечитываю табличку. Оказывается, название звучит несколько иначе — "Авраам и три ангела"... "Стой, стой! — говорю я себе. — Да это же... да, да, это же — Троица! Та самая Троица, которую принято называть Ветхозаветной, и которую у нас, в России, писали и Андрей Рублев, и Симон Ушаков, и многие-многие другие... Сюжет один и тот же, а смотри-ка, какое разное воплощение его явлено у европейских и у русских живописцев! Даже в названии-то — у них на первом месте стоит Авраам, у наших же он вовсе "отсутствует"...
И ведь стою я перед картиной не какого-то заурядного, малоизвестного художника. Ластман в молодости учился у великого итальянца Караваджо, а затем, став знаменитым, был учителем многих своих современников, в том числе и самого Рембрандта — вон о мастере какого масштаба идет речь!
Рублев ни у каких иноземных корифеев не учился. Он и жил-то на двести лет раньше Ластмана. Он жил в то время, когда, по слову Пушкина, Европа строила дворцы и соборы, открывала университеты и библиотеки, а мы, остановившие татаро-монгольское нашествие на краю Европы, слепли в дыму пожарищ под игом полудиких кочевников.
И вот один и тот же сюжет — в двух изображениях. Одно из них ценят специалисты-искусствоведы, но мало кто знает, а если и увидят — не прочтя название затруднятся сказать, что же тут изображено. О другом тоже весьма похвальных оценок знатоков собрана и издана большая книга. Однако же и для любого неспециалиста ни в каких пояснительных табличках оно не нуждается. Всякий, кто на "Троицу" взглянет, уже не отведет своего взгляда. Может быть, и не сразу, не с первой минуты поймет, кто эти путники, о чем они молчаливо беседуют друг с другом. Но каждого остановит и удивит тот свет, то тихое сияние и умиротворение, которое исходит от обычной вроде бы деревянной доски. У Рублева нет привычных по канону, но совсем необязательных здесь, ни Авраама, ни Сарры и заколотого ими тельца, нет и каких-либо других яств — не в застолье, в удовлетворении не земной, а духовной жажды главный смысл божественного творения. А чтобы обозначить, что путники сидят не за пустым столом, гениальный художник поставил посреди его небольшую чащу — символический знак угощения, и — все. Ничто, никакие бытовые подробности не отвлекают нас от созерцания чуда — чуда небесного сияния, нисходящего от Троицы...
2
В литературе, как и в живописи, Библия тоже не обделена вниманием. Вряд ли нужно выискивать какие-либо тому доказательства или приводить примеры. Такие примеры найдутся в памяти каждого, имеющего обычное школьное образование. Достаточно вспомнить хотя бы Пушкина. Правда, когда отмечалось его 200-летие, нашлись и такие "почитатели" нашего великого поэта, которые знание им Библии поставили ему в хулу, а не в похвалу. К слову сказать, в юбилейных публикациях вообще преобладали не новые исследования творчества поэта, а сочинения так или иначе чернящие или унижающие его. Достаточно вспомнить изданную большим тиражом книгу "Сатанинские зигзаги Пушкина", само название которой говорит о чем она. В этом же ряду всевозможных инсинуаций и злобных выпадов против Пушкина была предпринята попытка бросить тень даже на его гениального "Пророка".
Не так-то просто было подвести под этот наезд на Пушкина какое-то, хотя бы виртуальное обоснование, поскольку во всей мировой поэзии найдется не много стихов, которые можно поставить рядом с "Пророком". Глубочайшая философская мысль утоления духовной жажды обожествленным Словом положена в основу произведения, и мысль эта выражена чеканными, во всех отношениях безупречными Глаголами. В чем же дело? Может, в том, что необычайно труден, почти невозможен перевод "Пророка" на другие языки: ведь славянизмы — все эти "вещие зеницы", "отверстая грудь", "виждь и внемли", придающие тексту особую торжественную выразительность, в любом, даже конгениальном переводе начисто уйдут, снивелируются... Однако же, кто и когда сказал, что трудность перевода гениального произведения может быть основанием для умаления его художественных достоинств? Наверное, наоборот!
И найден был иезуитский ход, которым ставилась под некое сомнение оригинальность пушкинского творения. На помощь была призвана... Библия. В ней, мол, есть похожий сюжет, и Пушкин взял да переделал его в "Пророка". То есть совершил не очень-то благовидный поступок: не совсем свое — выдал за свое. Ай, да Пушкин!..
На первый взгляд — ловко сработано, с точным расчетом на то, что Библию наизусть не знают, и никому не захочется в огромной книге искать какие-то "похожие" строчки!
В сущности же — работа грубая, топорная. Да, в Библии можно найти видение пророка Исайи: он стоит в храме, созерцает бога Саваофа в окружении серафимов, и один из них подлетает к Исайе с горящим углем, взятым клещами с жертвенника, и касается его нечистых уст... Все, боле ничего! И неужто божий храм так уж похож на мрачную пустыню, которой влачился пушкинский пророк, и так уж похожа на жертвенник вся многоступенчато и последовательно развертываемая перед нами картина?
Главное же — приходится повторяться — разве все дело в сюжете? Мы уже видели (в живописи) он нередко бывает лишь не более, чем отправной точкой для создания совершенно различных и по фактуре, и по художественному уровню произведений.
И еще один неопровержимый, ставящий последнюю точку над i, аргумент. Библия — не какая-то потаенная, подпольная книга, она широко известна во всем мире. И кто мешал взять да и написать какому-то другому поэту такое же, недосягаемо высокое по своей художественной выразительности, гениальное стихотворение? "Помеха" здесь могла быть лишь одна: далеко не на всех стихотворцев нисходит божественная благодать гениальности...
"ВАМ — ВСЁ ЭТО, ЖИВЫЕ..."
Слово на открытии памятника павшим односечанам. Село Кузьминка, 2004 г.
Многим из вас, пришедших на этот праздник, наверное, известно, что одна из моих книг — роман "Одолень-трава" была в свое время удостоена Государственной премии РСФСР. Премия тогда носила имя нашего великого земляка Максима Горького.
При вручении премии — а это было в Доме правительства — белом, как его называли, еще не закопченном, не расстрелянном из танковых пушек, — мне было предоставлено слово. Оно было коротким, и я могу пересказать его целиком.
Я сказал, что рад награждению моего литературного труда такой высокой, нынче бы сказали престижной, наградой. А еще я вдвойне рад и горд, что премия носит имя моего знаменитого, известного всему миру земляка; я по рождению тоже нижегородец. Я также и участник Великой Отечественной войны. И хотел бы отдать свою премию на то, чтобы в моем родном селе Кузьминке, что под славным городом Сергачом на юге Нижегородской земли, был установлен памятник с именами тех моих односельцев, которые ушли на фронт и не вернулись.
На состоявшемся после официальной части банкете ко мне подходили многие, ранее известные разве что по фотографиям художники, артисты, музыканты, поздравляли с принятым мной патриотическим, как они говорили, решением. Все было прекрасно. Но на этом прекрасное и кончилось. Деньги были переведены в колхоз "Друг рабочего". И те, кто из вас знал и помнит прежнего председателя колхоза Сада Егоровича Кабенкова, тоже участника Великой Отечественной войны, может представить, какая бы работа закипела по превращению полученных денег в памятник. Но Сада уже не было, и работа, увы, не закипела. Построение мемориала не началось.
Зато началась, закипела так называемая перестройка. Почему, спросите вы, так называемая? Да потому, что никто ничего не собирался перестраивать: словечко это оказалось условным, кодовым обозначением разгрома нашей великой державы.
Деньги в одночасье обесценились, что называется, сгорели. Цены вздернулись до космических высот. Установка памятника стала стоить не менее 50 миллионов. Где и откуда их взять? Богатейшее в мире государство наше разом нищенски обеднело. До памятников ли тут, когда по полгода, а то и по году не платилась зарплата шахтерам, врачам и учителям! Правда, небольшая кучка хватких людей, завладевших народным достоянием, при такой всеобщей бедности ухитрялась за год удваивать свои миллиарды, и для какого-нибудь Абрамовича ничего не стоило взять да и купить английский футбольный клуб...
Уповать приходилось лишь на то, что еще не перевелись на Руси честные, совестливые люди, истинные патриоты Отечества. Именно они откликнулись на мой призыв и приняли близкое участие в сооружении памятника, который вы видите. И мне бы хотелось, чтобы их имена здесь прозвучали и вы их запомнили.
Это, если по алфавиту, Анатолий Сергеевич Алексеев, с которым мы знакомы еще с тех давних времен, когда он учился в Будапеште, в тамошнем университете, а я оказался в Венгрии в творческой командировке и наше посольство дало его мне в качестве переводчика. Теперь же, узнав о сооружении мемориала, Анатолий Сергеевич из своих, не таких уж великих доходов выкроил значительную сумму.
Горячо, близко к сердцу принял беспросветно затянувшуюся историю и председатель областного Совета ветеранов Великой Отечественной войны Юрий Емельянович Кирилюк. Это при его активном содействии удалось, по-нынешнему выражаясь, выйти на генерального директора военно-ритуальной компании Виктора Юрьевича Кочетова, которым и была выполнена самая трудоемкая и тонкая работа — высечены имена двухсот не вернувшихся с войны кузьминцев на мраморных плитах. Всем им мой низкий поклон. И в заключение остается сказать, что многое, очень многое в сооружении памятника зависело от районной администрации. Ни один — ни вчерашний, ни позавчерашний — глава не проявил никакого не то что энтузиазма, а даже интереса, когда я заводил с ними разговор об этом. И только нынешний — Николай Михайлович Субботин сказал: постараемся сделать. Непосредственное исполнение этой непростой задачи было поручено главному строителю в масштабе Сергачского района Анатолию Ильичу Андрианову. И, как мы видим, слово стало делом, за что им, как говаривали в старину, честь и слава!
А теперь я приглашаю всех обратить свои взоры на памятник, главная, что ли, идея которого состоит в том, что изваянный советский солдат, от имени всех поименованных на мраморных плитах и как бы обращаясь к каждому, кто пришел или будет приходить сюда, говорит — "его" слова выбиты здесь же, на памятнике:

Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам — всё это, живые,
Нам — отрада одна:
Что недаром сражались
Мы за Родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать.

Будем помнить голоса и имена наших односельцев, которые сложили свои головы за Родину-мать, за эту вот русскую кузьминскую землю, на которой мы с вами стоим. Вечная им память!