ВОСКРЕСНЕТ БОГ!

№17 (649) от 26 апреля 2006 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Андрей Фефелов
ВОСКРЕСНЕТ БОГ!

Гигантский город урчит, шевелится, сдавливает человеческие души, громоздится ярусами высотных кварталов, дымит выхлопными газами, расплывается в облаке ядовитых аэрозолей. В центре — остроугольный и пористый, он, как разломленный минерал, крошится по краям, своей магнетической силой не отпускает от себя. Заставляет двигаться вечно по кругу, по своим бесчисленным трекам: бульварным, садовым и прочим кольцам. Современный человек прикован к городу, как Прометей к скале, подключен к нему, как тяжелобольной — к аппарату искусственного дыхания, зависит от него, как заключенный от тюремщика. Выбраться из крепких, как струны, сетей, оторвать от себя сотни щупалец и присосок, скинуть с плеч немое бремя городского мира — задача для жителя Москвы не из легких.
В какой-то момент, таинственный и значимый миг, я вдруг понял, что — справился. Это было на исходе Великой субботы, в момент, когда прохладный весенний вечер заполонил собой ясное пространство над крышами, шпилями, куполами и трубами. Город по-прежнему охал, монотонно пел и рычал. По-прежнему в мозг лезли усталые мысли, больные воспоминания, обрывки забот, осколки каких-то смутных переживаний, но при этом с приходом вечера нечто изменилось и внутри меня.
Ключ от зажигания волшебно повернулся в ячейке, тихо запустив мотор. Через сорок минут быстрой езды по свободным, в ознаменование выходного дня, улицам и проспектам, после лихой гонки по волнистой ленте гигантской МКАД — вырвался на пустынное скоростное шоссе. Жуткие агломерации окраин, корпуса предприятий, темные галактики ржавых гаражей — пронеслись мимо и исчезли. Осталась только дорога, Россия и сияющий нимб перламутрового облака, укутавшего собой закатное солнце.
Да, это была Россия, которая со всех сторон, как великое сизое море, омывала недоступный ей железобетонный, асфальтовый, отданный иным стихиям город.
Сумрачные бугры, покрытые влажным лесом, желтоватые сонные поля, ажурные столбы линий электропередач — медленно двигались против хода автомобиля, обозначали вращение великих пространств.
Русская природа, таинственно исполненная силами пробуждения, растворяла в себе. Была она словно великая плащаница — червленым золотом, темной синевой и багряным глянцем отображая Бога.
Подмосковная деревня, куда я стремился, — это уже не деревня вовсе. Местных жителей здесь почти не осталось. Зимуют лишь две семьи: немощные старики, которым уж не под силу вести хозяйство. Молодежь частью села, частью спилась. Кто-то уехал в Москву, превратился из человечного крестьянина в жадного горожанина и пошлого дачника. Весной и летом деревня оживает, превращается в шумную зону отдыха, детский городок. Зимой — это пустыня, унылый уголок, где о прежней жизни напоминают покосившиеся заборы да холодные печные трубы. Есть окрест пара-тройка "латифундий" с коттеджами, похожими на замки. Так, пожалуй, везде в Подмосковье. Будто невидимая радиация близкого мегаполиса достигла здешних мест и выжгла старый уклад, отслоила поколения, умертвила скот, способствовала появлению архитектурных мутантов богачей.
Даже в самый разгар лета радостные звуки — жужжание неугомонных мух, мычание коровы и всполохи петушиных криков — не встревожат заспавшегося дачника, только разве что сосед на полную катушку включит навязчивый шлягер: "Шоколадный заяц, ласковый мерзавец… О-о-о!!!"
В центре деревни — тихий пруд с кустами бузины, а возле него — большой храм: осьмерик с куполом и колокольня. Несколько лет назад это была руина с обвалившейся кладкой купола, с истлевшей кровлей, на которой росло деревце. Само строение было покрыто плесенью и мхом, окружено непролазными зарослями бурьяна. В таком виде кому-то оно представлялось очень романтичным, словно элемент английского паркового дизайна, перенесенный на русскую почву. Так бы и черне- ла эта руина в круговороте закатов и рассветов, если бы не направили сюда молодого энергичного батюшку, в прошлом офицера Военно-Морского Флота отца Димитрия. И пошло, и завертелось дело. Бригады белорусских чернорабочих, камнетесы из Западной Украины, московские архитекторы, — все они занялись храмом. Дачники "из сознательных" по выходным помогали откапывать утонувший в почве храм, разгребали мусор, таскали камни. Микроскопическая "Ока" отца Димитрия металась по округе, перевозила какие-то немыслимые грузы. Сам батюшка искал средства, договаривался с начальниками строительных предприятий, дабы на храм были сделаны скидки.
Строение обросло лесами. Появился вагончик для рабочих. Завизжали пилы и застучали молотки. Были моменты, когда кончались средства. И отец Димитрий в тоске метался между бунтующей бригадой рабочих и возможными дарителями. Привыкший командовать, он вынужден был упрашивать людей подождать недельку-другую до зарплаты.
Были и ЧП и травмы. Ночные выезды от храма к больнице. Огромное количество проблем, организационных, технических, социальных, пришлось решать священнику. Борьба с всегдашним пьянством мастеров-самородков. Консультации со знающими людьми, искусствоведами. Диалог с недовольными "латифундистами", которые втемяшили себе в голову, что батюшка при храме собирается-де открыть "элитное кладбище"… Все это пронеслось, прогремело, прозвенело за пять лет. Нынче жизнь вошла в более строгое и спокойное русло.
Служить батюшка начал в храме с первых дней как убрали из помещения мусор и стерли похабные надписи на стенах. На первой рождественской службе, что свершалась в лютый мороз, присутствовал староста храма (единственный из местных), певчая и семья священника. Нижние окна заклеены были целлофаном, но через прорехи в кровле в храм задувала дикая вьюга. Снежинки падали на аналой. С этих пор неукоснительно каждую субботу служилась в храме всенощная. Одним осенним вечером был я у отца Димитрия единственным, на тот момент, прихожанином.
С "латифундистами" интересная история получилась. Когда дело пошло, один из состоятельных соседей повел себя, как "разбойник благоразумный". Видя усердие и бескорыстие священника, поучаствовал в воссоздании церкви, начал посещать службы, стал частью жизни этого маленького прихода.
Храм преобразился, как и люди вокруг него. Появилась хозяйка-смотрительница, — пожилая женщина. Набожная, но с живыми озорными глазами. Поскольку на дом священника денег как раз-таки не находится, батюшка по-прежнему живет с родителями, женой и детьми в соседнем райцентре, ездит "на храм" за двадцать километров. "Ключница" же всегда на месте, следит за чистотой и порядком. Батюшку своего обожает. Боготворит, так сказать. Не упускает момента похвалиться: "Вот он у нас какой…"
На большой храмовый праздник она тщательно накрывает столы, которые сбиваются прямо под летним небом у самой воды. Наезжают гости из Москвы, приходят добрые соседи, и над тихими водами слышен веселый гомон голосов, льются народные русские, военные советские и строевые казачьи песни.
Вот сюда, в этот восставший из мерзости запустения, увенчанный золотой маковкой храм прибыл я в канун Святой Пасхи.
Чистое, обжитое, оборудованное небольшим строгим иконостасом, внутреннее пространство подсвечено пламенем свечей, лампад и двух ярких, низко расположенных электрических ламп. Поскольку стены не отштукатурены, то обнажена кладка, на которой кое-где имеются тени фигур и ликов — остатки прежней росписи. Верхняя часть стен и сфера купола освещены лишь отчасти, таинственно мерцают, что создает ощущение особой древности строения (хотя жители села возвели этот храм во второй половине XVIII века).
В храме человек пятнадцать, не более. Количество мужчин и женщин примерно одинаково. Как положено перед Великой службой, чтец мерно оглашает текст Деяния апостолов, а в это время люди один за другим бьют земные поклоны, прикладываются к Плащанице, а затем идут к батюшке на исповедь. Очередь движется медленно, иные беседуют со священником по 10-15 минут. У входа стоит стол, накрытый белой скатертью, с куличами и разноцветными яйцами. Народ постепенно подтягивается, тихо входят все новые и новые прихожане, среди них и совсем молодые люди. У западной стены на стульях сидят совсем старенькие бабушки и один ребенок с умным лицом, лет семи.
— Кто еще исповедоваться? — громко вопрошает священник.
Из вновь прибывших робко выступают несколько человек. Мягко падают перед Плащаницей, потом — к батюшке…
— Эй молодежь, не бойтесь, идите сюда на исповедь. Я не кусаюсь, — обращается отец Димитрий к юнцам, которые смущенно прячутся за спинами других прихожан.
Молодые люди еще больше отступают, втягивают головы в плечи.
— Ну ладно, как знаете… В следующий раз, значит.
Батюшка ласковым отеческим взором смотрит на молодое поколение, еле заметно улыбается в бороду.
За окнами вечерняя синь сменилась тьмой. Количество прихожан приблизилось уже к сотни. Многие стоят впритирку, передают друг другу красные праздничные свечи, которые свободно лежат на столике рядом с ящиком для пожертвований. Из сельчан, как видно, только две-три бабушки и одна девушка — обычно, но при этом, как-то особо по-деревенскому одетая. Остальные — московский люд, интеллигенция. Приехали, как я, специально из Москвы на личном транспорте или дошли пешком из ближайшего коттеджного поселка.
После минутной паузы и великой, в многолюдье, тишины зачинается служба. Вступает хор с клироса. Начинает течь, разрастаться, возвышаться и омывать лица и души неведомая энергия близкого присутствия Божества.
Электрические светильники гаснут, остаются только свечи и лампады. Из-за неровного горячего их мерцания кажется, что воздух в храме становится плотным и зримым. Будто все внутреннее пространство незаметно наполнилось влагой, бесплотным маслом, прозрачным туманом.
Длительная Пасхальная служба с заутреней, литургией и причастием для меня прошла, как говорится, на одном дыхании. Словно шла она не пять часов, а всего несколько минут. Остались в "формальной памяти" величественные и овеянные особой, не физической, красотой моменты. Торжественное движение Плащаницы в алтарь, во тьме над головой священника. И мгновенное преображение лиц, стен и воздуха в момент начала Нового.
И конечно, Крестный ход под звездами, со свечами и иконой Святого Воскресения Христова. Шествие пасхальных огней, которое, уж, наверно, было видно из иллюминатора неведомого лайнера, помигавшего над нами среди далеких созвездий красными и белыми огнями.
И ощущение Божественной литургии… Когда вдруг показалось, что находимся мы не среди покрашенных мелом кирпичей с остатками серых фресок, а в великом соборе с золотыми сводами, расписанном в ярких, жарких, багряных тонах.
Можно сколь угодно долго рассуждать об участии или неучастии Церкви в политической жизни, обсуждать высшее духовенство, сетовать на слабость и конформизм епископата — главное знать и видеть одно: среди растленного века сего, среди вала смерти и разложения, среди тьмы внешней и глубочайшего уныния, обывательского маразма, нищеты, злобы и разврата сегодняшней, погруженной во мрак, превращенной в огромное кладбище, России — сияет золотой луч.
И происходит чудо Воскресения, к которому причастны все мы, — и великие и малые; и грешные и праведные; и сытые и голодные; и сильные и хворые.
Есть храм, есть батюшка, есть вокруг добрые русские люди. Их будет все больше, а деревенский храм будет все краше. А там, даст Бог, поднимется деревенька. На просторах Родины заработают заводы и начнется производство. Мужчины, перестанут пить горькую, начнут пахать, обстраиваться. А женщины — рожать деток. Поднимется индустрия, возникнет армия и восстановятся границы. Потому что:
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ ИЗ МЕРТВЫХ СМЕРТИЮ СМЕРТЬ ПОПРАВ И СУЩИМ ВО ГРОБЕХ ЖИВОТ ДАРОВАВ!