«СОШЕСТВИЕ ВО АД»

| | | | |
«СОШЕСТВИЕ ВО АД»
К выходу в свет романа Александра Проханова «Политолог»
Роман Александра Проханова "Политолог", на первый взгляд, есть мрачное повествование об этапах обвала целых социальных и ценностных пластов в политике, идеологии, истории. Эрозия затронула не только общественную жизнь и не только в России. За трухлявой оболочкой, за ветхой маской изживших себя форм и укладов нарождается новое, жуткое, антихристово…
Неумолимо, как цунами, приближается новая эра, диктуя железный закон, ломая прежние преставления, расчищая себе площадку для строительства нового, перерожденного человечества.
Казалось бы, на этом разгромленном пространстве, среди гнили и хляби вчерашней жизни, в отсутствии зримых ориентиров и смыслов нагой и усталый человек — бессилен. Неминуемо должен покориться, поклониться, отдаться зверю. Но здесь, на самом краю, в самой кромешной тьме и боли, вдруг в сердце зарождается светильник. Ведь человек создан по образу и подобию Творца.
Роман "Политолог" — это роман о чудесном восхождении, и преображении отдельного человека. Роман о спасении.
***
В той традиции, которая формально закончилась на Руси с крещением Великого киевского Кагана Владимира, а на самом деле все время прорывается наружу то Гоголем, то Булгаковым, над нашим миром вполне реально существует мир "верхний", солнечный, горний — именно к нему обращают свои молитвы почитатели святых и взыскующие рая, и мир "нижний", лунный, хтонический — собственно он заколочен наглухо запретами отцов церкви, закрыт для посещения пророком Магометом.
В свое время я спросил у живущего в Мексике одного из потомков Гедиминаса, внуком белого эмигранта, много и храбро воевавшего в войнах, которым мы не знаем даже имени, что там, у них, где пейот растет и высятся пирамиды Теночтитлана, говорят о "нижнем мире". Если вообще говорят.
Честно говоря, ожидал я всего чего угодно, только не испуга — настоящего, неподдельного испуга: "У нас об этом вообще не говорят, — сказал этот, безусловно, храбрый человек. — Это очень опасно".
В России давно исчезла цена слов. Слова, способные разрушать крепостные стены и создавать миры, бросают, как костяшки в нардах. Миры исчезают в болтовне домохозяек, спешащих купить что-нибудь к ужину и немного поуправлять государством. Слова в России подобны рублевой массе под жирным задом реформатора.
Слово прошло долгий путь от первого Слова, которое было у Бога и которое было Бог, — до слова из трех букв на стене сортира, которое как бы и не положено произносить вслух, но произносится кстати и некстати всеми, от епископов до невинных младенцев.
В свое время Марат Гельман, человек из богемы перебравшийся в мир политических технологий, заметил, что для избирателя все равно, кто у тебя за спиной — добрый волшебник или, наоборот, злой. Главное — чтобы сильный.
Это правило стало законом. Политические технологи используют любые методы для того, чтобы получить результат, не задумываясь о существе этих методов и природе сил, делающих эти методы эффективными. Политический технолог — не исследователь, он деятель. И если для достижения результата в плюс 10 процентов потребуется остановить солнце, то вопрос политтехнолога будет звучать: "Где этот херов Иисус Навин?"
И что интересно, тот, кого звали, обязательно находится, приходит, как когда-то к Фаусту, разворачивает кейс с краплеными бюллетенями, держит за ноги Гретхен, чтоб не брыкалась, и даже не просит оформления пустой формальности.
В русской литературе, а она все же немного старше наших политических технологий, но мистическим образом связана с тем культурным и историческим процессом, который начался с Пушкина и заканчивается Прохановым, есть две все те же линии, намеченные еще жрецами Лагаша и Ура — линии солнца и луны, темного и светлого, горнего и "нижнего". Эта вечная дихотомия определяет процесс мистического бытия народа, который осознал себя, получив свой язык от потомка эфиопских вождей и прожившего самую блистательную пору своей истории. Дожившего до самой последней ступеньки, через которую вынесут уже вскорости наполовину разложившегося еще при жизни покойника. И так никто и не ответит на вопрос: зачем жил?
Пушкин, солярный гений, необычайно точно названный солнцем русской поэзии, всегда соседствует на книжной полке ли, в учебнике ли с Лермонтовым, гением не меньшей величины и силы — и прямо противоположной стороны, вдохновляемый неприкаянными душами Печорина и Мцыри, а более того — непосредственно Демоном, "духом изгнания". Это инь и янь нашей культуры, Осирис и Сет русской словесности.
В Проханове очень немного от Пушкина.
Роман Проханова — о текущем политическом процессе, который происходит на ковре и под ковром, везде и нигде, со всеми и как будто ни с кем конкретно. Следить за нитью повествования чрезвычайно увлекательно, а, опознавая под персонажами лишь чуть задрапированные реальные лица русской политики, смеешься до упаду, хоть и не смешно это, когда весь политический олимп — сплошной заповедник гоблинов.
Но ведь это не первый роман Проханова о реальной политике, и просто хихикать ему бы давно наскучило, а клеймить и подавно. Чего хочет большой и тонкий писатель, разглядывая под лупой, словно жучков или бабочек, пузатенькие нелепые существа из Кремля, Государственной думы и Александер-хауса? Ведь как нет и не может быть вербально определяемого смысла в движении муравьев за своей маткой или роении пчел, так и в роении политического класса вокруг кормушки этого смысла быть не должно. Или есть?
Говорят, что отличительная черта гения от прочих в умении видеть цели, которые больше никому не видны.
Похоже, что Проханову нужен смысл. Он ищет смысла в том, что со стороны видится хаотичным и неорганизованным. Он пытается найти следы русского эгрегора, который точно же был, но делся куда-то. И он исследует те сущности, которые вселяются в омертвевающее тело государства и народа, уже оставляемое его душой.
Вера имеет колоссальное преимущество перед идеологией, поскольку не требует поиска смысла. Вера способна подвигнуть на самую большую жертву. Но как быть, если веры нет и не предвидится, а подвиг, самопожертвование — необходимы? Какая политическая технология заставит человека кинуться на амбразуру дота во имя удвоения ВВП и сохранения конституционного пространства?
И, тем не менее, потребность государства в том, чтобы время от времени удобрять кровью граждан свои границы существует. Но самое главное, что совсем недавно, в отсутствие всякой веры, и более того, в обстановке отрицания веры, граждане государства жертвовали собой во имя... Во имя чего, кстати? Дали ли ответ на этот вопрос советская литература и сам Проханов, пытавшийся еще в рамках социалистического реализма ответить на этот вопрос, проведя заметную часть жизни на Афганской войне?
Ответа не было. Но было прикосновение к чему-то, что не имеет названия. Дыхание Митры. Страх Божий. Упоение боя. Зов "нижнего мира".
Появилось ощущение мистики, которая кроется внутри обычного порядка вещей, пронизывает его незримо, но в точках излома становится ощутимой. Он чувствовал карму русской армии, заброшенной туда, откуда начал свое последнее возвращение Александр Македонский. Проханова, конечно, терзал вопрос, которым задавалось тогда все общество: зачем?
Ответа не было, и страна закончилась, оставив по себе неотвеченный вопрос.
Опустевшие пространства населили иные сущности, уютно засунув ноги в тапочки Брежнева, примерив на себя пиджак Суслова и фуражку маршала Устинова. Но их суммарный эгрегор оказался слаб, больше напоминая запах, чем эманацию. Их жизнь сосредоточилась в нескольких подъездах кремлевской канцелярии, и лишь самые храбрые из них оказались способны больше часа оставаться в одиночестве в бывшем кабинете Лаврентия Берия.
Эта власть пришла, чтобы совершить "революцию сверху", влить новое вино в старые мехи, запустить вновь старые могучие механизмы. Но почему-то никто не заметил несоответствия слабых ручек будущих героев с величиной колес и шестеренок, которые им предстояло вращать.
Они рассчитались на "первый-второй", и вторые стали непримиримой оппозицией первым, а первые время от времени вызывали вторых на ковер и ругали за недостаточную непримиримость.
Огромный организм, казалось, еще дышал и шевелился, но при ближайшем рассмотрении движение оказывалось шевелением насекомых под одеждой. Насекомые были сытенькие и жирненькие, но жизни это не добавляло.
Именно в этот момент объявились политические технологи, освоившие правила гальваники, которые позволяли, в ответ на раздражение из Лейденской банки, вызывать сокращение мышц и движение членов. Они обещали новым властям создать из остатков трупа своего рода чудовище Франкенштейна, которое будет хоть и невменяемо, но зело страшно для окружающих. И это позволит на какое-то время обеспечить безмятежность процесса питания для правящего класса.
Но, как всегда, получилось не то и не так, как надеялись. Получился Голем. Никто не знает, почему и каким образом движет им, но движение очевидно. Из каждого его шага веет такой древней мистикой, какой не помнят на Русской равнине больше тысячи лет. Вокруг него роятся сущности, 800 лет назад испугавшие Аль-Хазреда своей древней ниспровергающей силой, сведшие с ума доктора Джона Ди и самого императора Рудольфа Второго, напомнившие о себе в книгах Лавкрафта. Абсолютное зло. Место, где перестает светить солнце.
Герой Проханова полон эманациями "нижнего мира". Бессмысленно гадать, сколько процентов в Стрижайло от Белковского, сколько от самого Проханова, а сколько от поименованных на задней странице обложки лиц. Но в главном это, конечно, Белковский, именно он концентрирует в себе ту не-божественную монаду, которая, многократно усиленная талантом Проханова, как голос шамана современными усилителями, придает всему роману хтоническую силу. В этом смысле Стрижайло, конечно, несет в себе и нечто от Проханова, но это одна из внешних оболочек образа, нечто, осевшее на основу при прохождении через личность художника.
Художник словно магический кристалл усиливает с равной силой и свет солнца, и свет иного светила. Но он не влияет на сам источник света. Проханов стремится влиять, полагая, что смерть его героя очистит божественную искру, заключенную в его герое при рождении. Но если эта искра имеет иную природу света?
Проханов видит нечто, не ощущаемое другими людьми. Это "нечто" — смысл происходящего, божественный смысл в череде повседневных событий. Воплощение высшего замысла и высшая мера ответственности за поступок.
Проханов не видит, что между горним и "нижним" мирами находится непроницаемая с двух сторон преграда — наш, "срединный" мир. И движение сразу в две стороны невозможно — либо вверх, либо вниз. И там, и там — бесконечность перспективы. И там, и там — безграничность сил. В "срединном" мире есть только один инструмент влияния на оба безграничных мира — свобода выбора.
Именно за эту свободу идет борьба. Не случайно в последние времена из списка положительных символов куда-то исчезло слово "свобода". Постепенно, с помощью нехитрых политических технологий прививается мысль, что свобода — это зло, это непорядок и вообще свобода противоречит стабильности, которая в последние времена приобретает значение высшей ценности. Культ Смерти, которая только одна и дает абсолютную стабильность.
Проханов ищет смысла и, может быть, веры, спускаясь в преисподнюю — этот путь до него проделали Осирис, Орфей, Данте. "Проханов ад" находится ближе других. За время, отведенное современной истории, преисподняя приблизилась в "срединному" миру настолько, что стала почти неотличимой, и массовые экскурсии в "нижний" мир уже мало удивляют любителей острых ощущений, грибов и кактусов. Дорогой в ад становится обычная подмосковная электричка, где демонические сущности располагаются согласно купленным билетам.
Но что есть смысл? Не есть ли это синоним Бога, или во всяком случае божественного замысла?
В романе Проханова бога нет. Там есть ощущение эзотерической значимости происходящего, есть акт творения, но нет творца. Вектор движения — от середины, через скручивающуюся воронкой действительность, вниз. Главный герой приходит к богу через его отрицание, причем не в "одеждах чертога брачного", а облепленный грязью и смрадом пустого бытия. Та сущность, к которой, как к свету предвечернему, обратилась душа бестелесного Стрижайло — Бог? Или продукт политической технологии иного порядка?
В романе ищут Бога, сам роман — это своего рода мессидж Богу. Но можно ли общаться с Богом при помощи мессиджей? При помощи методов нейролингвистического программирования? Нужен ли на Страшном суде толковый адвокат?
К сожалению, условия игры таковы, что мы не знаем и не можем знать ответа на самый главный вопрос — единственный, ответ на который имеет смысл.
Но мы можем чувствовать. Ощущать дуновение безветрия. Слышать хлопок одной ладонью.
Мы можем верить, что все, происходящее с нами, — небессмысленно.
Анатолий Баранов
***
Весь новый роман Проханова, странное дело, воспроизводит сюжет антониониевского фильма "Blow-up", где фотограф, многократно увеличивая снимок, замечает на нем мертвеца. То же и в "Политологе" — главный герой, политтехнолог Стрижайло, скрупулезно анализирующий политический ландшафт, тоже обнаруживает в кустах труп — но не чей-то конкретный, а труп Человека вообще.
В Михаиле Львовиче Стрижайло узнается карикатурный автопортрет самого Проханова — похожая профессия, похожая биография, похожая коллекция "фетишей", в которой, правда, вместо гильз и фляжек — трусы и бюстгальтеры любовниц, и даже день он начинает с газеты "Завтра", — которую читает, "чтобы лучше понять левопатриотические настроения, удивляясь шизофреничности передовой статьи, которая звучала, как вой шакала, уловленный в гулкий кувшин". Как и Проханов в последние годы, он нарасхват — за него бьются лидер КПРФ, президент корпорации "Глюкос", опальный лондонский олигарх и наконец директор ФСБ. Как и все прохановские герои последних лет, Стрижайло — челнок, курсирующий между десятками планет: он посещает светские рауты и телешоу, а в промежутке таскается на свидания к своей невесте, рыбе палтус, которая прохлаждается в рамсторовском рефрижераторе; это и политический триллер, и мистический раек; десятки голов романа расползлись по огромной территории — но это одно существо, которое единственным напряжением мышц может сгруппироваться в компактную огневую точку, — и вот в конце роман смыкает кольца и предстает клубящимся Пифоном.
Конец — это бесланские сцены: Стрижайло, разглядев на своей "фотографии" тревожащую точку, производит финальное фотоувеличение — и отправляется 1 сентября в Осетию, чтобы оказаться в спортзале школы №1. Проханов не тот человек, который взялся бы так подробно писать этот репортаж ради красного словца, срочно в номер. Он так крупно показывает то, что происходило в том спортзале, потому что там убивали не только конкретных людей — но Человека вообще, человека как особый биологический вид, человека христианской эры, чтобы расчистить пространство для нового постчеловеческого андроида, продукта генных технологий тайных лабораторий ФСБ. Именно это символическое "перекодирование человечества" — реализованный здесь и сейчас проект будущего из книги футуролога Фукуямы "Наше постчеловеческое будущее" — и есть "романная ситуация" "Политолога"; роман не просто летопись 2004 года с его ренационализацией ЮКОСа и Бесланом; речь о свершившейся биотехнологической революции.
В "Политологе" — даже больше, чем в откровенно фарсовой "Крейсеровой сонате" — чувствуется, насколько далеко Проханов ушел от вменяемого ему архетипа "советского" или "реалистического" романа — даром что персонажи все из списка ньюсмейкеров ежедневных газет. Тут все за гранью представлений о правдоподобии. В "Политологе" не просто подразумевается, что темный двойник главного редактора "Завтра" запродал душу силам тьмы, но и подробно прописана сама сцена этой фаустовской сделки. Добро — бабушка, зло — километровая анаконда с костистой башкой, вселившаяся в Стрижайло; невеста — рыба палтус; Путин — "Царь Ирод"; Беслан — "Избиение Младенцев". Даром что в прохановском романе есть даже и журнал "Афиша" — это не та Россия, что за окном, в телевизоре или пьесах "Театр.doc": какие-то ладьи на Псковском озере, Человек-Рыба, летающие гробы. Тут такая плотность среды, такое давление потустороннего, столько ангелов; как будто вместо того, чтобы писать "шизофреничную" передовицу за год, Проханов взялся сразу за икону: золотой фон, никаких законов перспективы, то есть психологической достоверности, вместо портретов — контуры.
Все-таки Проханов не зря вот уже лет тридцать пишет свои "Страшные суды" и "Герники"; у него не всегда получалось выпекать хлеб из лавы — но несколько опытов прямо-таки выдающиеся, и "Политолог" как раз из них. Странное все-таки существо этот двойник политолога Стрижайло — слишком громоздкое даже для широкой здешней литературы; мосластый, кожистый, воняющий потом, кровью, дохлятиной и спермой бронтозавр среди стерильных роботов-айбо. Его уж точно увеличивать больше некуда.
Лев Данилкин, "Афиша"
***
Этот роман посвящен современной России, с ее заговорами, интригами, инспирированными властью террористическими актами. Он — своего рода энциклопедия нашей жизни. В романе равно отвратительны, ирреальны и беспомощны коммунисты, либералы, олигархи, политэмигранты, президент и главный герой — политолог Стрижайло, прототипом которого стал мой хороший знакомый Станислав Александрович Белковский.
Александр Проханов, комментируя "Политолога" на "Эха Москвы", попросил сюжетные линии романа, а также персонажи, которые там фигурируют, напрямую не связывать с реальностью. "Это вымыслы, это фантасмагорические, хотя и политически обоснованные сюжеты", — утверждал он. Вместе с тем в книге легко узнаваемы Владимир Путин и Владислав Сурков, Борис Березовский и Михаил Ходорковский, Геннадий Зюганов и Сергей Глазьев, Геннадий Семигин и Виктор Видьманов, Николай Харитонов, Александр Вешняков, Ксения Собчак и многие другие…
Конечно, написанное — это все же не документалистика, а художественное произведение. Тот же главный герой политолог Стрижайло, его дела, его прегрешения — это не один лишь Белковский, а как минимум еще и сам Александр Проханов. А еще — Марат Гельман, Сергей Батчиков, Анатолий Баранов, Алексей Кондауров, Илья Пономарев, наконец, автор этих строк тоже. Но психологически, мировоззренчески, ментально, конечно же, Стрижайло — это Белковский.
Антон Суриков, Forum.msk.ru
***
Видно, что человек, написавший эту книгу, долго, до объедения, читал русских символистов и итальянских традиционалистов, и английских сатанистов, и немецких вагнерианцев, а потом столь же долго посещал патриотические тусовки, где ел много поросенка с кашей, и либеральные тусовки, где ел много осетрины (либералы свинины не едят), и политтехнологические тусовки, где ел поросенка с осетриной (политтехнологи едят все), и дышал парфюмом от кутюр, которым пахли светские девушки, и потом еще парился с ними в бане, запивая процесс лучшим шампанским, — и теперь его всем этим неудержимо рвет на Родину, рвет на части, выворачивает буквально с потрохами. В этой жиже высокие идеи соседствуют с презервативами, непереваренные принципы Эволы и Хайека — с непереваренными абзацами глянцевого гламура (именно в этом стиле Проханов описывает интерьеры, туалеты, закуски, парфюм и женские тела), а разные фрагменты этой самой женской плоти, особенно часто ноготки с педикюром, всплывают вдруг среди развороченных внутренностей жертв терактов. Какое-то, в общем, ужасное варево. Но ведь Кормильцев, который нас всем этим кормит, совершенно прав: это сейчас почти во всех головах. И потому главное наше состояние — отвращение ко всему: нет нескомпрометированной идеи, незапятнанного лидера и нерасколовшейся партии.
С художественным анализом я тут, наверное, покончу, потому что никакой пересказ прохановской прозы не заменит ее цитирования, а цитировать надо всю книгу. Я сначала выписывал что-то типа: "Обезумевший шеф гестапо выдрался из плоти Стрижайло, впился в девушку, слился с ней, как сливаются жертва и палач, образуя нерасторжимое онтологическое единство. Дух третьего рейха, "Золото Рейна", "Завещание Гитлера", "Гибель богов" Рихарда Вагнера — все это ломилось в истерзанную жертву, переполняя космическим ужасом".
Не знаю, как истерзанную жертву, а меня переполняет. В общем, безнадежное дело стилистического разбора я бросил быстро: рвота — она ведь не затем, чтоб обсуждать ее вкусовые достоинства. Она для анализа, для диагноза... Будем анализировать Проханова как симптом.
"Политолог" — книга о смене политических поколений. Первая ласточка. Проханов просто раньше всех успел. Дальше, я уверен, появятся книги демократов, разочарованных в демократии, лимоновцев, уставших от Лимонова (одну такую я уже читал, скоро выйдет), а еще до Проханова подобную исповедь, правда, не в виде романа, опубликовал Михаил Ходорковский. Это было письмо олигарха, разочарованного в олигархии. "Политолог" — книга о закате политических технологий, о конце эры манипуляций. Идейная борьба кончилась, потому что все идеи захватаны грязными руками. Это в конечном итоге и есть главное, о чем Проханов написал свой роман. Грядет новая эра, в которой политологов не будет, — не зря в конце мертвого Стрижайло бросают в мусорную яму. Пришло время более честное, но и более отвратительное: на смену патриоту, демонстранту, читателю "Завтра" идет скин, на смену гэбисту-имперцу — простой нерассуждающий исполнитель с единственной задачей крушить, ломать, не давать и при этом хапать.
Дмитрий Быков, "Огонек"
***
Выпустив роман "Политолог", Александр Проханов завершил свой невероятный кульбит, начатый "Господином Гексогеном". Теперь Проханова больше не назовешь маргиналом. Он прочно занял давно пустовавший постамент самого громогласного российского писателя…
"Политолог" — не футурологическая антиутопия, не сочинение в обретающем все большую моду жанре альтернативной истории. Это безжалостное описание альтернативного "сегодня", виртуозно балансирующее между всеми актуальными прозаическими методами.
С другой стороны, это реинкарнация лубочной книги с лихо сооруженным сюжетом. Главный прохановский герой — гений политологии Михаил Львович Стрижайло — очень напоминает типичного лубочного персонажа — "глупого милорда": в нем так же мало психологизма, он так же проходит через дьявольское искушение и все круги ада и показывает свою нравственную стойкость.
Но можно сказать, что "Политолог" — это и парафраз житийной литературы (по духу близкой лубочной), и отзвук страшной сказки, намертво оседающей в глубинах подсознания, и редкий по нынешним временам исповедальный выплеск.
Основным прототипом политолога Стрижайло служит, что бы там ни говорил в интервью лукавый автор, не Станислав Белковский и вообще никто из тех 25 главных представителей престижной профессии, что представлены списком на задней стороне обложки тома.
Это сам Проханов. Умелый мастеровой художественного слова, ставший классиком советской литературы в тот момент, когда сама она давно перестала существовать. Бывший "соловей Генштаба" (как же в рецензии на Проханова обойтись без этой крылатой фразы?). Главный редактор бешеного "Дня" и артистичной "Завтра". Друг и певец Зюганова и Анпилова, Макашова и Баркашова, к своим без малого семидесяти годам вдруг осознавший, что мир вовсе не столь одномерен и устойчиво бинарен, каким он казался многие годы. Что правые сегодня с почти беспрекословной неизбежностью окажутся виноватыми в долгой исторической перспективе.
В книге есть, наконец, возникающий почти в самом финале, кровавый, за гранью любых эстетических правил и этических приличий исполняемый бесланский реквием. Написанный как бы изнутри, из пространства спортзала школы № 1, но ничуть не отдающий литературной спекуляцией и беззастенчивым кичем.
Осип Мандельштам некогда решительно и разом разделил все произведения мировой литературы на "разрешенные и написанные без разрешения". Именно ко второй категории, метафорически обозначенной поэтом как "ворованный" воздух, приходится сегодня — уже безо всяких скидок и натяжек — отнести роман Проханова. Как при этом ни относись к политической физиономии, историософским воззрениям и отдельным фактам биографии автора.
Александр Вислов, "Ведомости"
***
Этим романом Проханов фактически уничтожил политику. По крайней мере, в ее общепринятом понимании. Это не просто "разочарование" — но печальный антропологический анализ нынешнего "человеческого материала". Анализ практически безысходный — однако, автор все же еще цепляется за "прежнее христианство" и идеалы "человечности". И в финале, в лице главного героя, восстает против тотальной "перекодировки", затеянной шефом ФСБ Потрошковым — персонажем прямо-таки лавкрафтианских масштабов...
На фоне прохановской антиутопии отдыхают не только Оруэлл с Замятиным, но и Дали с Босхом. Сюжет завязывается из каких-то общеизвестных фактов, но затем их реальные очертания зашкаливают в сюрреал и наворачиваются друг на друга, порождая гомерические картины. С точки зрения "прежнего христианства" эта "постчеловеческая" ситуация и называется Адом.
Вырываясь оттуда ненадолго, герой обретает Рай на Русском Севере — но какой-то уж слишком локальный. Проханов шибко любит древнюю Псковщину, которая постоянно всплывает в его романах, но тем самым он и ограничивает идею Севера. Проект Глобального Севера его пугает — он видит там только сплошную инверсию "вечных идеалов". У него Север принадлежит олигарху Маковскому, толкающему порой замечательные, парадоксальные афоризмы о мировой элите…
Антиутопическое сознание апокалиптично. Не случайно в эпилоге романа автор "топит" всех своих антигероев в азиатском цунами. Но реставрация "прежнего христианства" — это, конечно, уже иллюзия. Однако не менее иллюзорной выглядит и нынешняя постчеловеческая "реальность", блистательно показанная в романе. Их объединяет желание остановить историю в ее усталой оседлости, которой кажется, что "ничего нового больше не будет". Но историческая спираль раз за разом это опровергает. На самом деле не трагедия повторяется как фарс, но пародия предшествует реальности…
Вадим Штепа
***
Книга реально такая толстая, что даже такой запойный читатель, как я, не сможет её прочитать за один присест.
Что впечатляет: масштаб замысла и галерея типов. Проханов нарисовал очень злые карикатуры не только на власть, но и на оппозицию. Даже себя не пожалел. Вот что значит — художник. Видно, что чувака реально зае#ли в том числе и соратники по многолетней борьбе. Интересно, как он будет теперь тусоваться?.. Так злобно и талантливо обгадить всю вип-тусовку — от презика до К.Собчак, от художников до политиков... Отважный чел, короче говоря…
Что заинтересовало: Проханов постоянно намекает на разных людей и ситуации, и иногда думаешь — он шутит или оно реально так? Это интригует.
Что портит книгу: объём!!! ААААА!!! Книга очень многословная. Словесные потоки не всегда обоснованы.
Но читаю с удовольствием, надо сказать.
Фёдоrrr, "Лимонка"
***
В клубе "Дом" проходит презентация новой книги Проханова "Политолог". Писатель обещал мне, что сегодня здесь можно будет увидеть настоящею мистерию, перевоплощение главного героя романа — политолога. "Его сатанинская сущность претерпевает видоизменение, преображение. Из сатаниста он превращается в блаженного, святого. В конце романа политолог погибает, и его труп кидают на помойку, где он начинает разлагаться, его тело закидывают всяким мусором, подшивкой "Московского комсомольца" и использованными презервативами". Московский художник-авангардист Гарик Виноградов в набедренной повязке и шкуре какого-то животного стучит по трубам, поджигает сухой спирт и бенгальские огни. Среди металлических конструкций висит разорванный флаг СССР, на большом экране идет фильм о том, как Виноградов, одетый в ту же шкуру и с фуражкой на голове, водружает в палеонтологическом музее, среди костей мамонтов и динозавров, красный флаг и лозунг "Вся власть Советам!". Человек в черной рясе читает что-то, напоминающее молитвы, тетка с длинными волосами гримасничает и извергает жуткие утробные звуки. Вся эта чертовщина продолжается около часа. Неожиданно несколько человек вносят на руках в клуб бородатого человека в костюме. Через минуту я понимаю, что бородач — это скандальный политолог Станислав Белковский, тот самый, что якобы был истинным автором "покаянных" писем Ходорковского. Белковского кидают на пол, и Виноградов заваливает его грудой мусора и обливает водой. Вот она, та самая мистерия, о которой говорил Проханов. Труп политолога гниет под презервативами и колбасными ошметками. Процесс гниения продолжается совсем недолго: здоровый, невредимый и грязный Белковский вылезает из-под мусора и под общее улюлюканье оказывается на сцене. И начинается нечто совсем уже сумасшедшее. Голый, в шкуре, Виноградов слушает, как грязный, в костюме, Белковский зачитывает послание Владимира Путина Александру Проханову. Тут же к микрофону подбегает Антон Дрель, адвокат Ходорковского. Олигарх, оказывается, тоже, вслед за президентом, прочитал книгу "Политолог" и "считает ее своевременной и вообще лучшей в русской литературе XXI века". Кто-то из зала кричит: "Нас нае...ывают!" Но на крикуна никто не обращает внимания. Шабаш продолжается, грязный воскресший Белковский вытаскивает на сцену издателя "Политолога" Илью Кормильцева и вручает ему мобильный телефон, из которого под звон бокалов доносится поздравительная речь Бориса Березовского: "Мы сейчас в ресторане. В Лондоне. Выпиваем за вас, Александр Андреевич! За вашу и нашу победу!"
Борис Акимов (Полностью материал читайте в декабрьском номере журнала "Rolling stone")