«НАШ ДОЛГ — СБЕРЕЧЬ РОДНУЮ ЗЕМЛЮ!»

| | | | |
о. Сергий (Симаков):
«НАШ ДОЛГ — СБЕРЕЧЬ РОДНУЮ ЗЕМЛЮ!»
Савва ЯМЩИКОВ. Отец Сергий, я знаю, что у вас сейчас времена, как и у всех, тяжелые, но еще и случилась огромная личная утрата. Вы недавно потеряли свою спутницу, матушку Елену. Последний раз, когда мы с ней виделись на моем дне рождения в Ярославле, я восхищался этой красивой, удивительной русской женщиной. Вам тяжело сейчас. Но все-таки мне хотелось бы поставить вопрос, который я задаю всем моим собеседникам: что вы считаете самым главным в жизни? Что вам ближе всего? Что навсегда осталось в сердце и в душе? Ваш рассказ втройне дорог, потому что это рассказ не просто человека, художника, но еще и рассказ священника, а нам сейчас слово пастыря необходимо как никогда.
Отец Сергий. Я, во-первых, бесконечно благодарен, Савва, за эти потрясающие слова обо мне, о матушке, о картинах, которые, собственно говоря, без своей жены я тоже бы не создал. Потому что мне была нужна очень сильная, весомая, действенная, постоянная поддержка в творчестве. И ее я получал от своей жены.
Мне даже неловко слушать такие красивые, очень добрые слова в мой адрес. И как бы оставляя это где-то "за кадром", хотел бы сказать, что выставку в Новом Манеже было сделать крайне сложно, но необходимо. Потому что, видимо, подошел такой период, и дальнейшие события показали, что так оно и есть, когда надо подвести итог своей жизни и тем, что сделано, поделиться с людьми. Выставок, начиная с 1988 года, 1000-летнего юбилея крещения Руси, прошло много, по всей стране, от Прибалтики до Иркутска. Но такой полной, какую удалось собрать в этот раз, не было. Она могла быть и более полной: меня просто пугали, что места мало, в трех залах все не поместится. Но, в общем, что получилось, то получилось. Нам с покойной моей супругой хотелось показать, как это происходило. И самим было, конечно, интересно увидеть все одновременно, и людям показать странный, но для нас очень серьезный, торжественный, еще не закончившийся, но к чему-то ведущий путь, который мы прошли.
Потому что, конечно, всю нашу нынешнюю жизнь — мою, оставшегося здесь, и матушки Елены, продолжающей жить там, с Богом, и здесь, рядом с нами, я это чувствую, ощущаю, — нам, самим, своим выбором, самостоятельным решением невозможно было бы осуществить. Как невозможно было бы, даже физически, писать одновременно и написать в короткий срок пять или шесть работ, посвященных Русской Православной Церкви, истории нашей страны. Как это сложно и практически невозможно, горожанам, которым, интересна судьба их родины и судьба народа, среди которого они живут. Народа, который выживается со своей исконной территории, лишается земли в полях, лесах и в самих весях — деревни пустеют, и продаются берега рек. Практически уже все, наверное, проданы. Но ведь и земля под домами, которые якобы теперь частично принадлежат людям, она не принадлежит им, и граждане, живущие в своих многоэтажных домах, в один прекрасный момент могут быть переведены куда угодно, потому что то, что находится под постройками, не их собственность. Состояние в Москве у меня крайне тяжелое бывает, когда я хожу по улицам, а ходить мне здесь много приходится, потому что мы церковь содержим, как и прежде, на свои средства и на средства тех, кто нам пожертвует, добрых людей со всей России. Но ведь надо с ними встретиться, надо совершить массу всяких дел, которые сопутствуют церковному служению, и стараться привлечь как можно больше людей. Раньше я имел возможность делать это только с помощью своих картин, пытаясь средствами живописи объяснить, что такое Православие, и рассказать об истории нашей Русской Церкви. А сейчас все расширилось, и проповедь священническая должна выходить за рамки храма. Мне приходится и статьи писать, и принимать участие в съемках фильмов, посвященных церковным нашим делам, и рассказывать не только о нашем храме, но и о многих других. Это мое состояние оторванности от родного города, от столицы нашей, святого града, меня, может быть, больше, чем кого-то другого, приводит в состояние великой тягости и печали, когда я вижу Москву в ее нынешнем виде. Вчера пришло мне на ум такое сравнение: в детстве я видел фильмы, где французы снимали с большой болью и горечью свою столицу, Париж, во время оккупации. У меня сейчас такое же ощущение, такая же боль и такая же горечь, какая у них была, когда они видели фашистов на своих улицах. А сейчас я знаю, в чем это может заключаться. Впрямую враги не ходят по улицам, но тот вой, тот грохот, который стоит, когда могут старушку спокойно переехать на бешеной скорости на каких-то машинах, летящих непонятно, по какой полосе и невзирая ни на какие человеческие тела и лица. Для меня это примерно то же самое, что для тех, кто пережил оккупацию во время войны. Время, действительно, тяжелое, страшное. И то, что нам Господь позволил в это время жить там, где раньше, в общем, не то, что всё процветало, но все-таки люди жили, многими поколениями жили. Обихаживали данный Богом кусок земли, берегли сокровища, которые Господь даровал в виде престолов своих на земле, охраняемых церковным зданием, монастырским зданием. Все это не брошено, попало к нам в руки. И то, что мы смогли там что-то сделать за эти годы, конечно, за это великая благодарность людям, которые нам помогали. И, конечно, Господу Богу за то, что Он позволил к этому прикоснуться. Сейчас, когда матушка ушла из этой жизни, здоровье мое тоже стало катиться куда-то под горку, особенно заботит меня, кому все это можно будет передать? Потому что сделано много. Окружающая церковь земля поступила в церковное владение, около 200 гектаров. Кроме того, что отреставрированы сама церковь, колокольня рядом с ней, сейчас заканчивается реставрация ее на 40-метровую высоту — строятся дома, скотные дворы, скотины много у нас. Коровы, овцы, были лошади, вот сейчас опять надо их привлекать в хозяйство. Живут люди, работают. Забота самая бoльшая о том, чтобы это продолжалось, не прекратилось.
С. Я. Отец Сергий, я уверен, что вам еще долго предстоит служить в вашем замечательном храме. У меня все время перед глазами увиденное во время той поездки. Это не та Россия, которую нам рисуют на картинках интуристовских, а настоящая, искренняя Русь. Таких мест много на земле, но их не очень любят посещать наши современники. Я уверен, что вам еще Бог даст сил, но как вы думаете, меня даже встревожили ваши слова — кому передать? Есть у вас помощники?
О. С. Помощников у нас очень много, но они на некотором расстоянии от этого места, и вот сейчас, когда я заболел и не смог из Москвы приехать обратно на службу, после Рождества и на Крещение — мне пришлось святить великим освящением воду в часовне больничной. Сейчас эти люди, которые нам помогали и искренне желают того, чтобы у нас продолжалась церковная жизнь, в мое отсутствие постоянно посещают это место, присматривают за ним. Строительство несколькими бригадами продолжается — и на колокольне, и дом строится, и часовню надкладезную начинают делать. Машины ремонтируют, скотину выхаживают: все происходит, все делается. Единственная моя забота сейчас о том, чтобы, кроме меня, там был еще священник, потому что я уже сейчас не в состоянии служить столько, сколько раньше. И кроме того, мне все равно придется, пока я жив, заниматься делами церковными и в Москве, и в Угличе, и в других местах, и продолжать заниматься тем, чтобы отдел Угличского музея, в который переданы мои картины, начал функционировать в городе. И чтобы это была очередная наша как бы площадка для того, чтобы мы могли проповедь церковную на ней вести.
Элеонора Михайловна Шереметьева всеми силами поддерживает это начинание, деньги выделены на то, чтобы здание, отведенное в центре города под мои картины, начало работать. Надеюсь, что все эти усилия совместные увенчаются успехом, потому что в наш храм приезжает очень много народу. И на Рождество, когда я думал, что уже не смогу служить, а Господь мне позволил из последних сил совершить обряд, был полный храм народу. Люди шли и шли, а под конец службы еще и автобусы с паломниками, от Угличского экскурсбюро. Они приезжали и все предыдущие дни, до Рождества. Очень много народу посетило храм. Если это будет связано еще и с моими картинами, которые они посмотрят в Угличе, до того как к нам приедут — это такая, знаете, религиозная проповедь.
С. Я. Вы знаете, отец Сергий, ведь с тех пор, как началось возвращение Церкви законно принадлежащего ей имущества и возникли сложности с музеями, с реставрационными мастерскими в дележе этого имущества, я все мечтаю, чтобы возродилась та система церковно-археологических музеев, которая была до революции. И открытие в Угличе при музее дома с вашими религиозными картинами — как раз такой пример церковно-археологического музея. Но ведь я же знаю, что на вас еще и хозяйство большое, а кроме того, очень много людей. Я упомянул, что вы помогаете обездоленным. Это ведь тоже продолжается?
О. С. К сожалению, большинство людей, которых мы принимаем к себе, — бездомных, путешествующих, мигрирующих по миру, у нас не задерживается. Видимо, это уже болезнь какая-то, что человек не может находиться на одном месте, нелегкая его толкает идти все дальше и дальше. Были случаи, когда многие из этих людей получали, может быть, даже больше, чем наши дети. Мы уделяли им намного больше внимания, да и денег тратили на них больше, если уж так говорить, чем на своих близких. И все равно слышишь, что человек бросил все это, ушел от нас и живет на городской свалке. То ли надоело, то ли показалось, что он достоин чего-то другого, чем заниматься тем же, чем занимаемся мы. В прошлую зиму у нас жило около двадцати человек, но как только началось лето, они все ушли, кто как. Кто мирно, кто нет.
Сама по себе земля или скотина, или дома, разные пилорамы, ну, много чего есть у нас теперь — все осуществлено ради церкви, в которой мы служим, все должно быть сопутствующим богослужению церковному. А вот это-то как раз большинству людей, которые приходят проситься к нам, просто не нужно, они этого не понимают. Самое главное, что они не хотят ни вникнуть, ни понять. А те, кто следует по пути Божьему, находятся на своем месте, при определенном деле, при своих семьях. Они берегут дар Божий, который у них есть. Они не могут с ним так легко расстаться и расправиться, уйти из семьи, например, или с работы, которая кормит семью. Поэтому мы, все люди верующие, как бы квадратно-гнездовым способом, распределены по земле, и нам очень трудно. Мы связаны друг с другом, прежде всего, молитвенно, переписываемся, перезваниваемся, помогаем чем можем. Встречаемся иногда, редко, конечно. Но, видимо, так нужно, чтобы мы малым числом собирали вокруг себя тех, кто хочет объединиться вокруг Божьего дела.
С. Я. Отец Сергий, я считаю одним из ваших удачных послушаний то, что вы мэра города, замечательную русскую женщину Элеонору Михайловну Шереметьеву, сумели сделать своим единомышленником. Понятно, сколько у нее всяких забот. Но ведь не имей она под руками вашего храма, вас, вашей матушки, Царство ей Небесное, может быть, и не было бы того, что есть. Сейчас в Угличе все совершенно по-другому делается, чем, скажем, лет пятнадцать назад. Я даже поймал себя на мысли, что контакт с вами помогает мэру и в работе, в том числе в системе малых городов. Знаете, сколько есть разных мэров. Открываешь газету, одного посадили за воровство, другой переехал ту самую бабушку, о которой вы говорите. А собираясь в Углич, знаю, что еду в город, у которого есть хозяин в лице Шереметьевой. И я это отношу как раз к результатам вашего духовного контакта. Она же, в общем, как и все чиновники, прошла совсем другую школу, не ее вина в том. Но я вижу, что Элеонора Михайловна относится к храму, к вашему месту не просто как к туристической достопримечательности, а как к жизненному стержню, который помогает ей в трудных делах в Угличе.
О. С. Нам с матушкой вообще всегда на хороших людей везло. Так уж нас Господь миловал добрым отношением хороших людей. Вот и то, что Элеонора Михайловна когда-то приехала к нам в дом, будучи уже на посту своем — приехала просто познакомиться, поговорить и прониклась таким уважением и к матушке, и ко мне, недостойному. Повезло нам и в том, что она обладает редким, в общем, даром слушать людей. Слушать, запоминать, что ей сказали, и делать из этого впоследствии выводы, не скоропалительные, а достаточно осторожные. И она еще, надо сказать, обладает даром просить совета. Самовольство-то человеческое практически безгранично, и все хочется сделать самому, и присвоить себе какие-то заслуги. А вот в ней смирение такое, и оно очень серьезно. То, что удалось нам совместными усилиями как бы пройти курс просвещения с Божьей помощью — и исторического, и политического, и, прежде всего, религиозного, это же еще и потому, что Элеонора Михайловна способна слушать и впитывать в себя. А если б не было ее благого желания, то, конечно, ничего бы не вышло. Сколько она для церквей города Углича, монастырей делает, и будет делать.
С. Я. Знаете, я ведь в этом убедился. С Элеонорой Михайловной впервые встретился на вашей выставке в Новом Манеже. Она сама ко мне подошла: "Вы Савва Ямщиков, да?" А я ей сразу, как человек ерепенистый: "Слушайте, я тут внимательно слежу за вашими действиями, и вы активно сейчас рекламируете открытие и подготовку "Памятника водке", который скульптор Эрнст Неизвестный собирается в Угличе поставить. Учтите, если Бог даст мне быть живым, я этой акции не позволю осуществиться, потому что господину Неизвестному все равно, кому ставить памятники. Но ведь вы боретесь с этой заразой в Угличе — вы ведь знаете, что такое алкоголизм для России? Мало вам того, что у вас есть музей водки, который я тоже считаю не очень-то нужной вещью". И ведь, знаете, в общем я ее убедил. Вместо памятника водке часовня появилась, а ведь это вещи, как говорится, далеко не равнозначные. И я ей за это понимание, за умение слушать низко кланяюсь в пояс.
Отец Сергий, вы сказали о том, какое впечатление на вас производит Москва. Знаете, у меня недавно была в гостях Антонина Алексеевна Сошина, с которой я познакомился летом. Она на Соловках уже лет сорок, в музее сначала служила, а сейчас при монастыре. Муж архитектор-реставратор, сын там же работает. Она приехала в Москву в архивы. Архимандрит Иосиф, настоятель монастыря, очень свято относится к памяти невинно убиенных священников, вообще всех жертв Соловков. У них галерея, портреты погибших владык и архимандритов. И Антонина Алексеевна приехала в архивах поискать соловецкие материалы. Архив рядом с Плющихой, где я работаю и мы с вами беседуем. Пришла ко мне и говорит: "Какой же вы крест несете! Не понимаю, как вы в этом аду живете? Я считаю дни, когда вернусь к себе на Соловки". Она, кстати сказать, красивая женщина, умная, работящая, знающая свое дело. Не сказал бы, что затворница. Но у меня к вам вопрос как к архитектору, закончившему главный наш вуз. С этой точки зрения, какое впечатление Москва производит?
О. С. Такое ощущение, что банда хулиганов тут поорудовала. Сокрушила много ценного, а вместо него нагородила невесть что. Без всякого разбору. Я сейчас по Зубовскому бульвару проходил к вам. Здание АПН все завешено рекламой, и дома-то не видно совсем. Там же ведь люди сидят, у них окна были когда-то. А теперь щитами наглухо заколочены. Но самое страшное, что уничтожают дома, в которых жили столетиями люди. Дома, которые облик города создавали, неповторимый. А теперь это как бы зубы какие-то повыдерганные. Все слишком плачевно, а дальше будет ещё печальней. Вчера показали, как дом взрывают среди жилого квартала. Это, во-первых, вредно для людей. Я знаю, что в Париже когда-то взрывали устаревшее, обветшавшее, чтобы побогаче дома построить. Для простого человека все равно ничего здесь не останется. Его вытесняют все с большей скоростью из города. Смотреть не хочется. Вечером неуютно в городе, ездить по нему только на машинах можно. Неприятно это все.
С. Я. Уют московский пропал и в нашем районе. Ведь новаторы все время стараются что-то воткнуть, а втыкают ужасно аляповатые вещи. И все время проекты: сломать, сломать, сломать. Ломать не строить, но ломать можно, если в стране благополучие. Когда Осман перестраивал Париж, французы тоже спорили, но вы посмотрите, что он построил. Походите по сегодняшнему Парижу, по османовскому Парижу, по этим бульварам. А тут, действительно, втыкают какой-нибудь Дом музыки на Павелецкой. Это же ужасно, особенно когда это все еще унаваживается комплексами Церетели. С Воробьевых гор Москву уже не видно, она вся уже закрыта его чудовищной статуэткой Петра. Что можно сделать после Манежной площади, где рядом с могилой Неизвестного солдата сварганили торговый центр и зверушек насажали, которым место, может быть, в Диснейленде, но и в хороший Диснейленд этих зверушек еще не возьмут. Мы все-таки должны доказать себе самим, кто мы есть, и вспомнить всех тех, благодаря кому мы живем.
Отец Сергий, да поможет вам Бог в этом начинании. А самое главное, да поможет Он вам в продолжении ваших дел и в вашем храме Архангела Михаила в бору, и в Угличе.
Отец Сергий, мне известно, что ваша покойная матушка — дочь крупного русского военачальника. Сейчас, когда все мы готовимся к главному празднику нашего Отечества — шестидесятилетию Победы во Второй Мировой войне, драгоценно каждое свидетельство о тех, кто эту победу одержал. Мне и читателям интересна военная судьба вашего тестя.
О.С. Отец Елены — генерал Котиков — был комендантом Берлина сразу после Маршала Жукова. Пройдя нелёгкие дороги войны, он на этом посту добился успехов в деле восстановления мирных отношений между простыми немецкими людьми, обманутыми фашистскими головорезами, и победителями. Свидетельством его благородной и плодотворной деятельности является тот факт, что в Берлине по сей день есть улица генерала Котикова, площадь генерала Котикова. А кто у нас помнит об этом победителе? Маршал Жуков помог отцу Елены избежать репрессий по возвращении на Родину, и он дожил до 1983 года. Сейчас мы расшифровали его воспоминания и надеемся к Дню Победы выпустить книгу о нём.
С.Я. Я рад, что судьба свела меня с вами, отец Сергий. Буду просить вас молиться за меня и близких моих, и сам стану вашим почитателем и молельником.
О.С. Спаси и храни вас Господь.