Авторский блог Редакция Завтра 00:00 22 декабря 2004

КОЛБАСИНА

| | | | |
Нина Краснова
КОЛБАСИНА
ВСЯКИЙ РАЗ, КОГДА Я ПРИЕЗЖАЛА из Рязани в Москву по своим литературным делам и забегала в издательство "Молодая гвардия", на Сущевскую, 21, — в редакцию альманаха "Поэзия", "на минуточку", чтобы увидеться и пообщаться с Николаем Константиновичем Старшиновым и его заместителем Геной Красниковым и показать им свои новые стихи или узнать о судьбе своих "старых". Мне было приятно и интересно находиться там. Потому что все там относились ко мне так добро и встречали меня так радостно, будто только и ждали, когда я прикачу в Москву из своей "косопузой" Рязани, из своего медвежьего угла, из своего затворничества и объявлюсь в "Поэзии". Когда бы я ни пришла туда, там были и другие "молодые" авторы, то Саша Бобров, то Коля Дмитриев, то Таня Максименко, то Гена Касмынин, то Гена Калашников, то Николай Карпов, то Сережа Мнацаканян, то Олег Хлебников, то волгоградский поэт Миша Зайцев, то кто-нибудь еще, каждый раз — в разных сочетаниях, мои товарищи по перу, с которыми я печаталась в одних и тех же номерах и с которыми подолгу не виделась и не общалась, живя в Рязани. Приходили туда и "маститые": Владимир Костров, Лариса Васильева, Леонард Лавлинский… Альманах "Поэзия" был местом встреч, знакомств и закрепления знакомств его авторов друг с другом.
Старшинов беседовал с нами о литературе, о поэзии… Он не мучил нас научными лекциями на эти темы, а разговаривал с нами обо всем этом по-домашнему… Как бы даже так, между делом… Допустим, он листает при тебе рукопись какого-нибудь автора, и тут же начинает читать какие-то его строчки и говорит:
— По-моему, тут что-то есть, а?
Или дает тебе посмотреть чье-то стихотворение.
— Посмотри, прочитай это… Это мне прислал один поэт из (Тамбова, Калинина, Орла и т.д.)...
И начинает рассказывать, что это за поэт…
Или, допустим, звонит он при тебе кому-нибудь по телефону — Константину Ваншенкину, Евгению Винокурову или Евгению Евтушенко, разговаривает с ним, а потом начинает рассказывать тебе что-то об этом поэте, какую-нибудь историю, связанную с ним, и читать наизусть его стихи.
В редакции "Поэзии" был ритуал — пить чай в конце рабочего дня, примерно с четырех до шести часов. С конфетами, карамелью, шоколадом, пончиками, пирожками, ватрушками, миндальными пирожными, бутербродами с сыром и (или) с колбасой… Которые Старшинов покупал в столовой издательства специально для этого. А кое-что и сами авторы приносили в редакцию. Он журил их за это, а они все равно приносили. Я, как правило, привозила с собой из Рязани набор индийского чая, зная, что Старшинов не пьет вина и водки (раньше пил по-черному, а потом бросил пить, кажется, в 1970 году) и как бы поощряя это.
Старшинов садился в кресло у стены и окна, как вождь племени, он и был вождем младого племени поэтов. Мы — все присутствующие в редакции — садились на другие места, кому какие достанутся. И начинали свое "чаепитие" не "в Мытищах". И при этом вели разные литературные тары-бары-растабары в свободной форме. Во главе со Старшиновым, который был душой нашего безалкогольного "застолья".
Часто это заканчивалось тем, что Старшинов пел частушки из своей коллекции, наиболее скромные из них:
Эх, кум Пронька,
Гармонь тронь-ка,
А я, кума Фенька,
Попляшу маленько.
И другие частушки он пел, покруче и попикантнее, которые я присылала ему из Рязани по почте и таким образом помогала собирать ему его коллекцию. Например, такие, старинные, солотчинские:
Мене мать ругая,
И отец ругая.
За что же ругая? —
Растет пуза другая.
Он не просто пел, но и комментировал их и анализировал, как стихи, объяснял присутствующим, чем хороша та или иная частушка, рассматривал ее при всех, при плафоновом освещении, как какой-нибудь камешек-самоцвет, малахит или сердолик, и показывал ее нам разными гранями.
Потом мы шли к метро, на станцию "Новослободская", как "цыгане шумною толпою", и спускались по лесенке-чудесенке вниз, в зал с волшебно-яркими коринскими витражами, и там расставались.
У Старшинова в кабинете среди гор бумаг, которые лежали и на двухтумбовом письменном столе старой советской конструкции, накрытом листовым стеклом, и прямо на полу, была такая полка из коричневого деревозаменителя, где он хранил коробки конфет, плитки шоколада, банки кофе — гостинцы благодарных авторов "Поэзии", которые он выкладывал и выставлял на стол во время коллективных чаепитий. Кое-что из этих запасов он не раз давал мне с собой в Рязань, чтобы не остаться у меня в долгу за мой индийский чай и за мои частушки: помню, он дал мне большую коробку конфет "Kras" кондитерской фирмы "Рот-Фронт" — вишни с коньяком, в шоколаде, которые я до этого никогда в глаза не видела и не пробовала:
— Ты когда в Рязань-то уезжаешь? Завтра? — спросил он меня. — Вот возьми с собой коробку конфет. Привезешь их из Москвы своей маме и сестре и попьешь с ними чаю.
— Да ну… Зачем? Вы сами их съедите.
— Мне с коньяком нельзя, — сказал он.
К коробке конфет он приложил мне банку импортного растворимого кофе, которое тогда было дефицитным…
А один раз, когда я прибежала в "Поэзию" попрощаться со Старшиновым и Красниковым перед Рязанью (у меня была такая манера: один раз, в первый день своих литературных дел в Москве, прийти в "Поэзию" — чтобы поздороваться с ними, а другой раз, в последний день своих литературных дел — чтобы попрощаться), Старшинов вдруг вынес мне из своего кабинета длинную "палку колбасы", а говоря рязанским языком — "котелку колбасы", сервелат, как я потом поняла, который я раньше видела только на витринах магазинов, но никогда не пробовала, и сказал:
— У вас в Рязани нет колбасы. На-ка, возьми это с собой в Рязань...
— Да ну, что вы, Николай Константинович! Еще и колбасу я буду у вас брать! У вас тут что — продовольственный магазин, что ли?
Старшинов, чтобы мне не было неудобно перед ним, сказал:
— Вот сейчас я спою тебе одну частушку, после которой ты не сможешь не взять эту колбасу.
И спел мне, при Гене Красникове, который улыбался во весь рот, одобряя намерение Николая Константиновича:
Как под елкою
Да под осиною
Меня милый угощал
Колбасиною…
После этого я никак не могла принять подарок.
1.0x