| | | | |
ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ
Наверное, не тем я озабочен; о своей бы душе печься, а я вот угнетен чужой судьбою и тем затемняю свое устроение. Всё кажется, что много пришло в церковь людей неискренних, глубоко испорченных. Может, так и нужно? Мне ли судить? Некуда деваться несчастным, а на душе гнетея, вот и ищут путей спасения, и церковь для них, как последнее прибежище. Эх, кабы так… Но не слишком ли властно и самонадеянно, будто на торжище, распахивают они врата храма, и, не боясь наследить, спешат к налою; и вроде бы со свечою в руке, а глазеют по сторонам, словно бы явились в музей. Но может лишь чудится мне и обавное мельтешение на экране тому виною? Отсюда и смута, и томление духа, и ослабленность веры, когда ум отказывается всему верить…
Власти лобызаются с иерархами, потеют на службах, и в то же время на подручном им телевидении глум и срам, ежедень идут самые развратительные фильмы, и девичья красота пошла на откуп ростовщикам; так много хлопочут о любви к ближнему и о сострадании к бедному человеку, но поклоняются золотому тельцу, скупают земли и выстраивают за чужой счет виллы; так нынче много стенают "о слезе ребенка", но на улицах убивают десятки тысяч из молодого поколения, девяносто тысяч теряется, восемьдесят тысяч — кончают жизнь самоубийством, сто пятьдесят тысяч — гибнет на автострадах, семьдесят тысяч спивается, сто тысяч покойников лежат в моргах, не преданные земле, — и всё, в большинстве своем, молодежь, за кем будущее нации. И это потраты за один лишь год… Что там Афганистан, в котором за пятнадцать лет погибло пятнадцать тысяч солдат, но который клянут ежедень устроители "земного рая для себя"; уливаясь неискренними слезами, ругают мерзкое прошлое, Сталина, колхозы, большевиков, революцию, русскую историю, национальный характер русского народа и его святых предков, но сами спрятались за стальные двери и решетки, как в бронированные сейфы, окружили себя свирепыми псами, бритоголовой охраной, банками, тайными осведомителями, подкупленными депутатами и сыщиками; подают милостыню рублями, но жируют на Канарах, подыскивают себе и потомству убежище в иноземных краях. И все терзания лишь для того, чтобы на веки вечные завладеть земными сокровищами. Плоть пирует, но душа в потемках, ибо все красоты живой природы заслонил улыбающийся масон на иностранной банкноте крапивного цвета. Магический глаз дозирает за нами с доллара, чтобы мы не сбились с дозволенного Кощеем пути…
Честно говоря, стенать об этом и бить себя в грудь нынче даже и пошло, ибо столько выплакано простецом-человеком, что слезьми народными, плачами и ужасными клятвами можно заполнить небесные реки до Господа Бога. Притупились, стерлись самые душевные слова и потеряли магическую силу для ублажения "не наших". Но повод всякий раз понуждает излить досаду, чтобы достучаться до родственной души, хотя бы сшевельнуть зачерствевшее сердце. Увы…
Уже в который раз за лето, отправляясь на Оку, купил батарейки для приемника и фонаря. Кажется, и включаю лишь для того, чтобы наткнуться на мирские вести, чтобы вовсе не отгородиться от русских забот. И что же? Снова за сутки " сели"; значит, какой-то неведомый заводчик с умыслом делает негодные вещи, украшает их ярлыками, заманной упаковкой, (башмаки, полотенца, рубахи, колбасу, хлеб, лекарства, консервы и т.д.), чтобы задурить маленького человека, оставить его в обиде, и на чужом нестроении вытянуть последнюю копейку, тем составив себе капиталец. Заводчик делает дурно, заведомо зная, что творит "дурно", и в этом обмане, наверное, находит свой неистребимый интерес и укрепу бытию. И таких торговцев бросовым товаром, строителей капитализма в России "тьма тем". Из каких только подворотен вынырнули они, из каких шакальих и волчьих урочищ повыскочили набегом, из каких мышиных и крысин нор жадно повылезли, на каких шаблонах их оттиснули, где поставили на духовно убогоньких тавро: "негодяй и подлец", которым они так кичатся ныне? Для них человек человеку — волк; загрызать с азартом ближнего — особый интерес и сладость бытия. В земной чистой красоте даже и не отыскать подобных форм, в которых бы можно отлить "Чубайса, Гайдара и Ельцина"; а значит, их зачищают шаберами, доводят и закаляют в каких-то иных тайных мирах, а после засылают в мир с душою, уже загодя запроданной любостаю и фармазону-дьяволам разврата и наживы.
…Река вымывает из груди дурнину, вода стремится в бесконечность, слепя солнечными бликами глаза. Поплавок обреченно вкручивается в кружало омута и снова выпрыгивает на поверхность, поддразнивая, притравливая рыбака. На берегу Оки, на крутояре время застывает, и ты невольно превращаешься в истукана, о которого разбивается дурманный, насто- янный цветущими травами ветер. Уже не снуешь удою по воде, стараясь облукавить язенка, но невольно погружаешься под небесную погудку в странную дрему… На сердце лень и блажь, тело наливается тяжестью, как древесный корень, утопая ногами в глинистый креж, но взор вдруг становится необычно острым. Вот пестрая бабочка-огневка вдруг доверчиво распустила крыла на травяном хохле; диковинная голубая птица с малиновой головою пролетела над удилищем и уселась подле на ветку тальника; из-под кручи из-за осотной кочки выплыл утенок и стал выписывать под берегом вензеля; из некошенного, деревенеющего луга, струя тело по песчаному откосу, спустился к воде уж и доверчиво свернулся кольцом, желтея "очками"; судак гулко плеснул, словно бросили в реку ядро, просыпал на мое лицо сеево теплых брызг; а из травяного тенистого затишка таращит на меня круглые зеленые глаза, шипит и надувает рыжеватые брылья беспокойная выпь; цапля протянула по-над рекою и вдруг опустилась на песчаную длинную косицу, встала невдали от меня на свой костыль, как дозорный всемирного покоя… Земные твари, приняв меня за валун-одинец, за безобидную часть всего гармоничного мира, втянули в свой хоровод; значит, всё острое, угрожающее стерлось во мне, человеке.
Тут поплавок дернулся, нырнул, упруго потянул в воду, я от неожиданности резко рванул уду — и вся таинственная хрустальная слиянность всего сущего тут же распалась на осколки, я снова остался один на один с неукротимой (казалось бы), непобедимой речной стихией под ослепительным палящим небом… Плоть и душа неслиянны и нерасторжимы и, Боже мой, сколько усилий надо предпринять человеку, чтобы примирить их в согласии…
Так ведется от веку, что в природе сильные неотвратимо поедают слабых. И не от жадности же пожирают, не по жестоковыйности и безрассудности, чтобы выказать свою власть, но по священной необходимости и сугубой мере, чтобы исполнить волю Творца: любите и распложайтесь. Поедают, чтобы любить и распложаться. И потому находятся минуты гармонии, всеобщего мира и согласия, когда все твари сбираются за единый праздничный стол, чтобы послушать научения небесного Хозяина…
… Впотемни, измаянный рыбалкою, я вернулся к палатке, надо было устраиваться на ночевую, готовить запоздалую ужну, готовить ночлег. Звезды в небе горели жарко и обещали добрый день. Я достал из машины фонарик; луч резко полоснул по реке, выхватил потухшее огнище, дальние таинственные кущи, но тут же поблекнул и сгас.
…Теперь я "оглох и ослеп".
Владимир Личутин
1.0x
