| | | | |
ОГНИ ОКРАИНЫ
Есть в Москве пруды Патриаршие, Царицынские, Чистые. И множество не столь знаменитых. Между Окружной и Кольцевой — кольцо прудов. Сельские, дачные места когда-то. Что ни пруд, то райский уголок бывшего подмосковного имения.
Давно изведены дома с террасами, беседки с купальнями. Аллеи вырублены. Сады выкорчеваны. А вот пруды остались. И лягушки в них — с дворянской родословной. Кувшинки купеческого корня, а камыши — мещанского.
Какая-то особая жизнестойкость у прудов — ни один не засыпан. Вокруг бетонное громадье, соты жилые. Все дачи-поместья давно раздавлены железной пятой революции. А перед прудами — спотычка вышла. Хоть и не чищены стояли почитай сто лет, но не заболотились. Может, потому что родниковые это пруды. А до перекрытия и поворота подземных вод дело не дошло.
К тому же что-то чарующее есть в черной глади пруда, как бы парализующее активную созидательную деятельность на благо трудового народа. С тех пор, как барин нанял землекопов и мужики за сезон-два возвели временные плотины и срубы, вынули грунт, развезли его на телегах по лощинам, — с тех пор и стоит эта живая вода, как бы очи земли изнутри, из самого сердца глядящей на нас родины ( от слова родник). Глядят на нас, а мы в них. Оттого и молчим возле прудов, что вечностью от них веет.
Вода в реке — изменчива, текуча, суетна. А в пруду — незыблема — век прошел, как началось это обоюдно недоуменное созерцание.
Вот и рыбаки московские с телескопическими удочками, на раскладных стульчиках, думаете, добычи ради расселись по бережкам этих окраинных московских прудов? Конечно, если клюнет карась или ротан, то — рады. Но между поклевками-то чем их душа занята, как не погружением в глубь времен? Сидят сосредоточенными суровыми философами. Иногда под хмельком, но это не помеха созерцанию.
Тянет к прудам веселые компании. Кричат. Поют. Как бы засвидетельствовать свое счастливое земное пребывание пришли к пруду. Ближе к ночи только молодые парочки остаются. Тут уж классика: луна, дорожка серебра по маслянистой воде. Шепот. Робкое дыханье.
В самый разгар нынешней весны по вечерам бродил я от пруда к пруду по кольцу между Сокольниками и Отрадным. Все хороши. Есть чудесные. Вычищенные прошлым летом, обсаженные парковой муравой. Обведенные гаревыми дорожками. А Леоновский пруд, что в Ростокине, у метро "Ботанический сад", рядом с церковью Ризоположения — ну просто новый Иерусалим на месте бывшей усадьбы промышленника Демидова.
Хотя на моем-то веку место это казалось разбойничьим гнездом. Два халупы, обнесенных грубым дощатым забором. Конечно, в семнадцатом году после поджога усадьбы Демидова, расчистки, так сказать, жизненного пространства, домики эти радовали глаз победившего класса и резными наличниками, и жестью на крыше. Но к концу огненного века почернели и сгнили. Жили там какие-то тяжелые, мрачные люди, бездомные собаки и кошки. И безрадостное, бесплодное гнездо это, как заразу, распространяло вокруг себя бурелом и топь. Боялись его, пугали какими-то загадочными убийствами. Хотя рядом три раза в день звонили колокола древнего семейного храма Демидовых. Жуть брала именно от контраста: сверху благовест, а по сторонам смрад земной.
И вот прошлым летом множество молодых, красивых, веселых мужиков в добротных изумрудных спецовках с помощью сверкающих лаком бульдозеров и самосвалов одним махом, за месяц, придали Леоновскому пруду и окрестностям первозданный вид. Опять же не обошлось без пала. Полыхнули хибары и через час потухли. На пожарище строились, и сами в огне сгинули. И теперь — милости прошу, выйдите на станции "Ботанический сад". От нее — три пути. Так вы идите к храму. И скоро откроется вам холм, усеянный тюльпанами шестнадцати разных сортов. Под ногой вы ощутите резную плитку. Она уложена точно в пределах демидовского дома. Кусок фундамента воссоздан, и выведена балюстрада из точеных столбиков, как на фото столетней давности, с видом на чистейший пруд.
Призрак помещичьего дома отчетливо видится мне теперь здесь, на закате, в самый момент касания солнца. Особняк зыбко отражается в воде пруда. В этот миг вообще много чудесного открывается любящему взору. В зеркале пруда вижу разные времена и людей, когда-то приходивших на этот берег. И толстый барин с тростью. И тощий мужик с топором. И молодые дамочки под зонтиками с кружевной оборочкой. В общем, что ни пожелаю, то из нашей долгой русской жизни и выплывет из стоячих вод. И не только звон колоколов поколеблет тишь воды (в натуре, как двести, триста лет назад), но в памяти слуха — баба взвопит печальную, судьбоносную, или дерзкую частушку прокричат рекруты с тальянкой. И уж совсем нельзя у пруда без романса на слова неизвестного автора, конечно же, в сопровождении фортепьяно:
"Московские пруды, как зеркала
былых времен, дворянских гнезд, усадеб.
Они в многоэтажках как в осаде.
По ним, по ним звонят колокола.
По юнкеру звонят колокола,
по барышне, сидящей за роялем.
Она негромко Моцарта играет.
А он стоит, задумчив, у окна.
Верхушки ивы в розовом огне.
Сияньем утра лилия согрета.
Все ждет любви, но песня не допета.
Страна — во мраке, юнкер — на коне.
У глади вод недвижных постою.
Судьбу России я не угадаю.
Но девушки сонату доиграю.
И юнкерскую песню допою:
"Эх, бедная Лиза —
Черная вода...
Счастье было близко,
Да ближе — беда".
Александр Лысков
1.0x
