Авторский блог Андрей Фефелов 00:00 18 февраля 2004

История от Николая Анисина

к 50-летию заместителя главного редактора "Завтра"

Оказывается, натуральные брянско-курские крестьяне никаких "дней рождений" не признают. Драгоценный наш товарищ, бессменный зам Проханова, замечательный журналист Николай Анисин — из этих самых крестьян. Ни его деды и бабки, ни его отец и мать, ни его дядья и тетки дни рождения свои не отмечали. Николай Михайлович упорно следует традициям старшей родни. Друзей на застолье он созывает, но только на Фролов день — на престольный праздник в своей деревне Нижние Авчухи Брянской области.

Прапрадед по матери Николая Анисина — черный, то есть государственный, крестьянин Локтионов брал Париж в 1814 году и в награду за доблесть получил надел курского чернозема.

Дед Анисина по отцу — брянский крестьянин Афанасий штурмовал Восточную Пруссию в 1914-м, при провале сей военной операции попал в плен, но сбежал и опять оказался в окопах на русско-германском фронте.

Отец Николая Анисина Михаил до осени 1943-го отстреливал немцев на Брянщине в партизанской бригаде "За Родину". А потом — в дивизии Красной Армии взял не поддавшуюся отцу Восточную Пруссию.

Николай Анисин никогда не ездил в Западную Европу. По его мнению, если он прибудет во Францию или Германию без оружия, то на том свете прапрадед, дед и отец страшную ему устроят выволочку.

Правнучка покорившего Париж русского мужика Локтионова, Ирина вышла замуж за курского крестьянина Захара Беседина и родила от него трех детей — двух сыновей и дочь. Одному из этих сыновей — Ивану — выпало в Великую Отечественную воевать в одном взводе вместе с Михаилом Анисиным. Михаилу побило свинцом ногу, а Ивану досталась пуля в живот.

Теплым осенним днем 1947-го отставные рядовой Михаил Анисин и сержант Иван Беседин случайно встретились в "Чайной" брянского райцентра Локоть. Обнялись они, выпили, и тут выяснилось: семья Захара Беседина, отца Ивана, убегая от немцев из курской деревни, осела здесь в деревне Николаевское. Неподалеку от села родителей Михаила — Столбово.

Залечившие раны бывшие красноармейцы отмахали 15 километров от Локтя до Николаевского. И Иван предложил Михаилу заглянут в новое бесединское гнездо. Они вошли в избу, и взору их предстала игравшая на гитаре девушка — сестра Ивана — Зинаида. Она и стала мамой Николая Анисина и двух его сестер.

Два соединившихся крестьянских рода были совершенно непохожи друг на друга. Когда Михаил Анисин на праздник Николы Зимнего приезжал к братьям в Столбово, то они, в меру выпив, как правило, шли на улицу — почесать кулаки о недружески к ним настроенную компанию. Ежели такая компания братьям Анисиным не попадалась, они возвращались к столу, еще выпивали и под вопли жен и детей дрались между собой.

Дядья же Николая Анисина по матери — Беседины — напротив, отличались не буйным нравом, не пристрастием к ружьям и убийству зверья, а любовью к чтению. Когда Беседины собирались вместе с их гостями, то за столом пахло книжным знанием. Умные велись разговоры.

— Лев Толстой, написав рассказ "Дьявол", прятал его от жены у режиссера МХАТа Сулержицкого…

Николай Анисин унаследовал примечательные черты и рода отца, и рода матери. Он, как все Анисины, имел склонность к драке и дрался в юности отменно — был чемпионом города Калуги и области по боксу. Но, как и все Беседины, любил читать и дочитался аж до того, что в 22 года стал самым молодым в СССР директором средней школы, а пять лет спустя — аспирантом Московского государственного университета.

Аспирантуру истфака МГУ Николай Анисин разменял на журфак того же университета. Первые свои заметки он опубликовал в "Комсомольской правде" — и далее пошло-поехало.

Директор школы и историк превратился в газетчика. И весьма успешного. На третьем году по окончании журфака МГУ ему вручили самую престижную в советском газетном мире премию — премию Союза журналистов СССР. А еще через пару лет, в 1987-м, его зачислили в штат органа ЦК КПСС — самую главную газету страны — "Правду".

Окружающие стали свидетелями потрясающей, по тем временам карьеры. И когда в январе 1991 Анисин уволился из “Правды” и перешел в только что испеченную, никому неизвестную газету "День", то никто из его знакомых объяснения этому не нашел.

"День" во главе с Александром Прохановым и не последним в его команде Николаем Анисиным бил прямой наводкой по Горбачеву и потом по Ельцину. Бил "День" по предателям Родины и прочей сволочи столь точно, что весной 1993-го Ельцин на встрече с демократической интеллигенцией в Большом театре яростно проревел:
— Почему Генеральный прокурор не закрывает эту фашистскую газету "День"? Да потому что он подчиняется Верховному Совету...

Николай Анисин был аккредитован в парламенте от "Дня" и в его обязанности, помимо прочего, входило доставлять свежие номера газеты на депутатские съезды и сессии. Помню по телевизору тогда показали эпизод из жизни Верховного Совета: привезенные Анисиным две пачки "Дня" депутат Бабурин вносит в зал заседания, к нему кидаются его коллеги с разных рядов и быстренько расхватывают добрую сотню экземпляров газеты. Председатель парламента Руслан Хасбулатов, враждовавший тогда с "Известиями", отреагировал на внезапную суматоху в зале вопросом через микрофон из президиума:
— Это какое же популярное издание принес Сергей Николаевич?
Ему в ответ кто-то крикнул из зала:
— "День".
— Вот так, — развел руками Хасбулатов. — А-я то думал, что на "Известия" такой спрос...

Насколько сильно "День" идейно повлиял на бунт парламента против смертельной для страны политики Ельцина, думаю, свидетельствует следующий факт. Как только утром 4 октября 1993-го танки ельцинистов начали палить по Дому Советов, в редакцию "Дня" на Цветном бульваре ворвались спецназовцы с автоматами. Они вскрыли сейф главного редактора, вытряхнули ящики столов прочих сотрудников газеты и после основательного обыска опечатали двери всех редакционных кабинетов. Ни одна из оппозиционных газет ни тогда, ни сейчас подобному погрому не подверглась.

Расстрел парламента и запрещение "Дня" не привел к распаду команды Александра Проханова. Она сохранилась в полном своем составе и приступила к нелегальному выпуску газеты. Николаю Анисину в команде надлежало как заместителю главного редактора, помимо журналистской работы, заниматься производством. То есть обеспечивать издание запрещенного "Дня" — под шапками иных газет и затем под именем "Завтра".

Нелегальной, по сути, газете приходилось менять не только названия, но и типографии. Она стотысячным тиражом печаталась в восьми городах — от Минска до Красноярска.

Запретить в век компьютеров сверстать нелегальную газету — трудно, запретить ее печатать в типографиях — легко. Как редакции "Дня"-"Завтра" удавалось обходить запреты власти и выходить к читателям? Точно, в подробностях об этом знает только отвечавший за выпуск газеты Николай Анисин. Но он никогда о том в печати не рассказывал.

В последние годы опубликованы два сборника статей Анисина — "Про политику и политиков" и "После Ельцина. Картинки путинской поры". Издатели последнего сборника сообщили следующее: "Новая книга Николая Анисина — лауреата премии Союза журналистов СССР и члена Союза писателей России — не набор статей-репортажей с колес и не цикл кабинетно-литературных очерков. Жанр Николая Анисина — публицистика. И в этом жанре он состоялся и как искушенный журналист, добывающий скрытую от рядовых граждан информацию, и как дотошный писатель, вскрывающий суть явлений и личностей в современной жизни. Да, данная книга Николая Анисина — это прежде всего политика на злобу дня. Но политика, увиденная не по телевизору, а за кулисами государственных и партийных структур…"

Да, закулисная политика представлена и в последней, и в предыдущей книгах Анисина. Но ни в той, ни в другой — нет закулисных передряг с выпуском "Дня"-"Завтра" в репрессивное ельцинское время. А ведь эти коллизии наверняка представляют интерес не только для историков, но для тех, кто любит и читает наше издание.

В первой декаде февраля 2004-го Николаю Анисину исполнилось 50 лет. Как и положено брянскому крестьянину, он юбилей отмечать не стал и исчез из Москвы, зарывшись в подмосковных снегах. Понимая, что ни на какое "юбилейное" интервью Николай Михайлович не согласится, я в морозный, ясный февральский день сел на электричку и совершил маленькое путешествие к Анисину в снега Подмосковья.

Слово за словом мы разговорились о днях минувших... В какой-то момент я достал из сумки диктофон. Получилась любопытная, на мой взгляд, беседа, которую я представляю вашему вниманию, дорогой читатель.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Десять лет прошло, даже не верится... Уходят из памяти многие подробности драматической истории выживания крамольного для власти "Дня"-"Завтра" после разгрома 1993-го года. Кто как не вы, Николай Михайлович, можете детально рассказать об этом периоде? Но для начала, хочу о другом спросить: "Каким ветром вас, успешного журналиста из номенклатурной "Правды", которую каждая собака знала, занесло в никому не известный и сомнительный для власти прохановский "День"?
Николай АНИСИН.
Моя должность в "Правде" — спецкор отдела образования. Я писал о жизни поколения юного, о его наставниках и их начальниках и был вполне аполитичным журналистом. Все мною нацарапанное ручкой печатали и мне работать в "Правде" — органе ЦК КПСС — было комфортно. Все лето я мог за гроши жить на даче в Серебряном бору, в сентябре — почти бесплатно отдыхать на курорте в Пицунде. В ларьках редакции продавались по твердым ценам харчи, шмотки и книги, которых не было в магазинах. Правдистам жилось хорошо, стране — скверно. Очереди в городах выстраивались уже не только за продуктами, но и за стиральным порошком.
Я, повторяю, был аполитичным журналистом. До одного момента.
В мае 1989-го мне пришлось застрять на крыше мира — на Памире. Накрытый облаками аэропорт Хорога не принимал самолеты, и мы с моим таджикским другом Шарифом не могли вернуться в Душанбе. Что оставалось нам делать? Правильно: сидеть в гостинице и смотреть трансляции с первого Съезда народных депутатов СССР.
На экране — депутат от Академии наук Андрей Сахаров. Он заканчивает выступление, и Шариф встает с кресла и аплодирует:
— Как правильно академик сказал: конечно, законы СССР должны утверждать Союзные республики.
Я бросаю реплику:
— Шариф, будет у тебя, редактора отдела, право не выполнять приказы главного редактора — ты сможешь загубить газету. Право же республик на вето — это пагубная для страны смута.
Взглядом Шариф пригвоздил меня к креслу:
— Николай, ты что — понимаешь больше, чем академик Сахаров?
— Сахаров, — был мой ответ, — вообще ничего в жизни не понимает. Он жизнь видел из служебных автомобилей, возивших его из дома на работу и обратно, и из окон изолированных от мира шарашек, где ему доверяли делать оружие.
— Да, — вздохнул Шариф, — все академика уважают, а ты — нет. Это — плохо, это — гордыня.
Я не стал спорить. Шариф — глубоко порядочный человек. Он не один год слал горные целебные травы моей смертельно больной сестре и продлил ей жизнь. Шариф — умница. В нем — традиции всех великих поэтов Востока. И если Шариф разделяет политический бред физика Сахарова, то мне, здравомыслящему крестьянину,— решил я на крыше мира, — надо с моими статьями влезать в политику.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Вы пытались проявить себя в роли политического журналиста в "Правде"?
Николай АНИСИН.
Зимой 1990-го я изготовил очерк о секретаре райкома из Калужской области, умелом управленце Колесникове — кандидате в народные депутаты РСФСР. Под сей очерк отвели две трети полосы "Правды", и когда его опубликовали, то немало правдистов мне попеняли: ты восславил партократа.
Штат "Правды" состоял из идейно разных журналистов. И это бы ничего. Но коллектив правдистов был подобен толпе странников со слепыми поводырями.
Главный редактор органа ЦК Фролов и его замы являлись пленниками неправедной горбачевской политики. Под разговоры о социализме с человеческим лицом Горбачев через размножение кооперативов, совместных с иностранцами предприятий, частных банков и бирж внедрял в стране капиталистический уклад. Причем уклад совершенно безобразный — выгодный только ничтожному меньшинству. Но об этом в "Правде" сказать было нельзя. Терпеть публикуемую в ней блевотину мне опостылело и я себе сказал: пора искать куда бечь.

Андрей ФЕФЕЛОВ. У вас был выбор?
Николай АНИСИН. Да. От друзей-знакомых я получил приглашение в пять изданий, включая "Российскую газету и "Комсомолку". Ничего любо мне не было, и я стал думать…

Андрей ФЕФЕЛОВ. И как додумались до "Дня"?
Николай АНИСИН.
Где-то в 1984-м, когда я был собкором "Учительской газеты" в Калуге, в гости ко мне приехали два писателя — фронтовик Василий Петрович Росляков и его сын, мой друг Александр. Росляков-старший днями сидел на льду Оки и Угры — удил рыбу. А вечерами читал. И однажды за ужином Василий Петрович, упомянув о выходе новой книги Александра Проханова, вдруг обронил:
— Саша превзошел все наши ожидания. Ничего не боится — летает по всем войнам на планете и пишет дерзко-талантливо.
Спустя шесть лет, в декабре 1990-го, я, намылившийся уходить из "Правды", в какой-то газете прочитал интервью с Прохановым как с главным редактором новой газеты "День". Тут мне припомнились слова Василия Рослякова о нем, и в башку мою втемяшилось: с писателем-редактором, который ничего не боится и пишет дерзко-талантливо, надо познакомиться.
Это намерение мой друг Александр Попов довел до сведения Владимира Бондаренко, и вскоре он предложил встретиться с ним и Прохановым у него дома. Проханов положил передо мной лист бумаги и ручку: пишите заявление о приеме на работу в "День". Я ручку не взял, сказав Александру Андреевичу:
— Сначала мне лучше сделать статью для вас и посмотреть — подхожу ли я вам как журналист и подходите ли вы мне как редактор.
В 1-м номере "Дня" в январе 1991-го моя статья "Адская машина" появилась без правки, и я оформил перевод из "Правды".

Андрей ФЕФЕЛОВ. За два с лишним года газета "День" увеличила свой тираж в 30 раз — с 5 до 150 тысяч экземпляров. Ее популярность все росла и росла. Но вот в стране происходит госпереворот. Ельцин расстреливает парламент, а "День" без суда ликвидируют. Как вы отреагировали на эти события, непосредственным участником коих вы являлись?
Николай АНИСИН.
3 октября 1993-го из Останкина, где спецназ "Витязь" поубивал почти сотню безоружных людей, я вернулся в Дом Советов. Утром 4 октября в кабинете на шестом этаже Дома Советов я проснулся в шестом часу от каких-то хлопков. Встал со стульев, выглянул в окно. Мимо подъезда бежал мужик и палил в воздух из пистолета: "Тревога". За ним на площадь перед служебными подъездами Дома Советов въехал бронетранспортер. И с ходу открыл огонь из пулемета по опять-таки безоружным людям у костров и палаток. Так все началось.
Со стороны парадного подъезда Дома Советов — с набережной реки Москвы — потом застрекотали пулеметы еще трех БТРов. Они били не по живым мишеням, а просто по зданию парламента. Потом на набережной появились танки и загрохотали их пушки, корежа своими снарядами великолепный дворец Дома Советов.
Стены дворца дрожали от огня весь день. Под вечер в зал заседаний депутатов ступили бойцы "Альфы", и началась эвакуация всех тех, кто не имел оружия. У меня забрали журналистское удостоверение и выпустили через 20-й подъезд на улицу. В воздухе стоял пороховой дым и все еще гремела орудийная канонада. Не было, уже давно не было, никакой необходимости в обстреле — парламент сдался Кремлю. Но стрельба велась — для нагнетания страха в Москве и стране.
Тогда на пути от Дома Советов до станции метро "Баррикадная" в моих извилинах вдруг мелькнуло: статья, которую я напишу об увиденных злодеяниях, должна называться "Расстрел напоказ". Мысль же о том, что Ельцин победил окончательно и что сопротивление его режиму более невозможно, ко мне при вдыхании порохового дыма не пришла ни разу. И я не видел себя вне рядов будущего сопротивления.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Как вы узнали о закрытии "Дня"?
Николай АНИСИН.
К полудню 5 октября я, как и положено газетчику, двинул на работу в редакцию. Пришел на Цветной бульвар — в издательство, где мы арендовали несколько комнат. Поздоровался с вахтером и услыхал от него: сотрудников "Дня" пущать не велено. Кем не велено? Директором издательства Головчанским.
Я ему позвонил с вахты. Он разрешил мне подняться в его кабинет и, увидав меня, огорошил вопросом:
— Ты в своем уме?
— Да, — отозвался я.
— Ну а с какой бредовой ноги тебя сюда занесло. Ты соучредитель "Дня" — так? Так. А на всех соучредителей составлено представление Минпечати в Генпрокуратуру — арестовать вас за подстрекательство к бунту против президента Ельцина.
Головчанский посоветовал мне удирать из Москвы. Но я совет не принял: где наша не пропадала.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Насколько мне известно, Проханову в ночь с 3 на 4 октября позвонил приятель с Лубянки и известил: принято решение о штурме Дома Советов, и заодно, что называется, "под шумок" и о физическом устранении руководящего состава нашей редакции. Проханов и другие соучредители "Дня" скрылись. Чем вы занимались в их отсутствие?
Николай АНИСИН.
Исполнял должностные обязанности. Но, разумеется, не в своей редакции на Цветном бульваре, а в кабинете моего друга Александра Головенко — обозревателя так же запрещенной, но не разгромленной "Правды". Вместе с Головенко я находил телефоны чрезвычайного коменданта Москвы, управления делами столичной мэрии, Генпрокуратуры, звонил по этим телефонам и вопрошал:
— Кто опечатал комнаты "Дня", кто конфисковал его компьютеры и заморозил счет в банке?
Выяснилось — вице-премьер правительства РФ и министр печати Владимир Шумейко. Генпрокуратура отклонила его просьбу об аресте команды Проханова, но закрыла глаза на предпринятые им меры по административному удушению редакции.
8 октября все пятеро учредителей "Дня" — Проханов, Бондаренко, Нефедов, Султанов и я собрались в Москве на явочной квартире и единодушно сошлись во мнении: надо подпольно готовить очередной номер газеты.
Через неделю наши полосы с фотографиями кровавой бойни в центре столицы и со статьями, раскрывающими жуть госпереворота, были уже сверстаны на секретных компьютерах. Тогда Проханов озадачил меня:
— Ты — директор школы с опытом финансово-хозяйственной деятельности и тебе ею теперь заниматься в газете. Вот три тысячи долларов — больше найти не удалось. Возьми их, и как хочешь, и где хочешь, напечатай тираж газеты и передай его Тамаре Сащенко для распространения.
С пачкой валюты в кармане джинсов и с трубкой верстки газетных полос я рванул в типографию подмосковного Красногорска. Показал там копию свидетельства о регистрации газеты "Согласие". Поведал, что она давно не выходила и вот теперь ее намерены издавать в 100 тысяч экземпляров. "Ура, — мне ответили, — с солидным, выгодным заказом вы к нам пришли".
Я рассчитался за заказ, бумажные полосы "Дня" под названием "Согласие" у меня забрали, перевели их в металлические пластины и поставили на печатные машины. Мне оставалось лишь вызвать грузовик для перевозки тиража. Но кто-то из цеха показал первые образцы продукции начальству, и машины остановили.
Забрав деньги из Красногорской типографии, я покатил в Калугу, потом в Тулу и затем в Тверь. Везде меня с заказом на "Согласие" встречали с радостью, но как только видели фото и статьи сотрудников "Дня", печатать отказывались.
По наводке товарищей из КПРФ Александр Проханов вышел на Виктора Чикина — редактора белорусской газеты "Мы и время". Он без всяких колебаний дал добро на тиражирование "Дня" в облике своего издания. Мы с моим другом Василием Прохановым немедленно выехали в Минск.
Василий на компьютере заменил на первой полосе "Согласие" на "Мы и время", и уникальный номер чикинской газеты доставили в республиканский Дом печати. Но там почему-то надолго задержали его выпуск. Я напросился на прием к директору Дома. Он, разложив при мне полосы газеты, стал рассуждать.
— Так, я это напечатаю, ельцинский МИД направит ноту нашему лидеру Шушкевичу и мне дадут пинка.
— Вы, — сыпалось из моих уст, — как руководитель типографского дела не обязаны отвечать за содержание издающихся у вас газет.
— Да, — наморщил лоб директор, — не обязан. Ну а если нота?
В сей момент в кабинет заглянул главный инженер Дома печати и обратился к директору:
— Иван Иванович, а сегодня же День комсомола, а мы ж с тобой из него вышли.
Директор расправил морщины на лбу:
— А что ж ты не несешь "Зубровки"?
— Как не несу, — возмутился главный инженер, — одна нога здесь, другая — там.
Мы втроем под колбасу приняли 40-градусной "Зубровки", и директор провозгласил:
— Орденоносный ВЛКСМ — не лыком шит. Огонь по пакостной демократии. Печатать "День" в честь Дня комсомола — сразу как поступит новый вагон бумаги.
Под стотысячный тираж "Дня" с названием "Мы и время" нам с Василием пришлось купить целый купейный вагон в скором поезде Минск—-Москва. Из фургона, которому надлежало развозить по перронам продукты для ресторанов на колесах, мы перегрузили тонны пачек с газетой в зафрахтованные купе и доставили их на Белорусский вокзал.
Выход запрещенного "Дня" в любом виде ждали и его читатели, и энтузиасты-распространители в разных городах. Поэтому Тамара Сащенко так успешно продала тираж "Мы и время", что не только окупила все расходы на его издание и транспортировку, но и одарила коллектив несуществующей де-юре редакции денежным довольствием. Приличным по той поре.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Второй подпольный номер "Дня" под шапкой "Согласие", как я помню, удалось напечатать Евгению Нефедову и Александру Лыскову. Они везли тираж на грузовике из Липецка, а вы и Василий просто очухивались от погрузок-разгрузок тонн газетных экземпляров в Минске. Кажется, так было дело?
Николай АНИСИН.
Не совсем. Очухаться, конечно, мне и Василию позволили. Но в те ноябрьские дни 1993-го, когда Нефедов и Лысков были в Липецке, я получил на руки свидетельство о регистрации "Завтра" и заключил договор на печатание газеты в московской типографии "Гудок". Ее директор не поинтересовался содержанием газеты и через пару дней после выпуска первого номера "Завтра" его, сорокалетнего здоровяка, уволили “по состоянию здоровья”.
Слухи о расправе над директором "Гудка" дошли до типографий городов Центра России. Но не достигли Сибири. И мы с Александром Прохановым полетели в Красноярск к его друзьям — к первому коммунисту края Владиславу Юрчику и крутому писателю-журналисту Олегу Пащенко. По их протекции меня принял директор красноярской типографии и я вручил ему заявление:
— Прошу напечатать второй номер выходящей в Москве газеты "Завтра" для Сибири и Дальнего Востока.
К заявлению прилагался экземпляр "Завтра" из "Гудка". И директор запустил наши полосы в печать.
Денег на доставку тиража из Красноярска в быстром купейном вагоне у меня не хватало. Пришлось арендовать треть багажного вагона, который отцепляют от одного состава и потом, загрузив, прицепляют к другому на разных станциях и который не за четверо суток доходит до Москвы, а за семь.
Отправленный мною груз еще был в пути, а я, вернувшись в Москву самолетом, в тесном баре Дома журналистов случайно оказался за одним столиком с редактором газеты во владимирском райцентре. И между прочим узнал от него: загибается типография во Владимире — ее огромное здание построили, чтоб печатать все газеты области. Но их тиражи упали в десятки раз, и типография разорена на платежах за свет-тепло и налогах на имущество и землю.
Через сутки я прибыл в стольный град Руси. И как только, получив от директора владимирской типографии расчёты по стоимости печатания одного экземпляра "Завтра", назвал наш тираж и сумму выплат за него, он тут же полез в шкаф за угощением.
Назначенный Ельциным владимирский губернатор Власов во спасение областной типографии терпел выпуск "Завтра". Терпел до конца сентября 1994-го. Номер, посвященный годовщине расстрела парламента, нам во Владимире издать уже было невозможно. И мы с Василием Прохановым после звонков лидера КПРФ Геннадия Зюганова направились на его родную Орловщину.
Наше появление в типографии Орла вызвало переполох. Радостный переполох. Едва могучий Василий поставил крупную свою сумку с 15 миллионами рублей мелкими купюрами на стол в бухгалтерии, все её сотрудницы с восторгом сбежалась их пересчитывать: ага, наконец-то нам выплатят невиданную за два месяца зарплату.
У нас буквально вырвали бумажные полосы "Завтра" и помчались превращать их в пластины для печатания. Как все отлично!
Сняв с Василием по комнате в гостинице, мы поспали после поезда, отобедали и потопали в типографию. Там с машин вовсю сходили экземпляры "Завтра". И там же я с беспокойством заметил директора типографии, который, рассматривая один из экземпляров, покрывался красными пятнами на лице.
Я подхожу к нему. Он говорит:
— Да, позарился я на денежновыгодный заказ. А зря позарился.
Запахло жареным. В памяти моей возникла картинка — как в октябре 1993-го типографские машины были остановлены в Красногорске.
Я сообщаю директору:
— Зюганов звонил бывшему члену Политбюро ЦК КПСС и нынешнему орловскому губернатору Строеву на предмет выпуска у вас нашей газеты и вам нечего опасаться.
— А если, — закрыв полосы "Завтра", мрачно изрекает директор, — Строеву после выхода газеты позвонит глава администрации Ельцина и потребует меня уволить, то он, думаете, тут же не позабудет про звонок Зюганова?
Картина остановки типографских машин грозила повториться, и я, вдруг вспомнив ситуацию в Доме печати в Минске, молвил директору:
— Вот неподалеку — мой молодой друг Василий. У него одна нога — здесь, другая — там. Если мы ему сейчас шепнём, он стремительно доставит коньячку.
— Не надо обременять Василия, — махнул рукой директор. — Зовите его к нам. Коньяк есть у меня в кабинете. Надо успокоиться.
Тираж из Орла нам удалось доставить не утром в среду, как обычно, а к вечеру. У особняка Союза писателей на Комсомольском проспекте нас дожидались в сумерках с полтысячи распространителей "Завтра". И как только мы с Василием вышли из кабины фургона, раздались бурные аплодисменты. Почитатели газеты сильно волновались: выйдет — не выйдет ее номер к годовщине расстрела парламента. Он вышел. На том все интересное в истории издании "Дня" и "Завтра" закончилось…

Андрей ФЕФЕЛОВ. То был октябрь 1994-го. Почти десять лет прошло, столько событий в стране случилось. Но строй остался прежним. Интересное-то почему закончилось?
Николай АНИСИН.
В мафиозно-номенклатурном ельцинском капитализме, против которого мы воевали, с неимоверным трудом выживали-таки нормальные частные фирмы. Одна из таких фирм во главе с моим брянским земляком Яковом Арсеновым находилась в Твери. Она взяла кредит в 300 тысяч долларов, купила типографскую машину и печатала на ней ею же учрежденную и прочие местные газеты. Страшно высокие проценты за кредит заставляли Арсенова со товарищами рыскать в поисках заказчиков в Москве. На прибыльную, но не желанную в государственных типографиях газету "Завтра", они вышли в тот момент, когда я ломал голову — где печататься после Орла. Арсенов заверил меня: "Будут у вас деньги, будем вас издавать невзирая ни на что." Мы ударили по рукам.
Раз в полтора-два месяца я покупал в Москве тонн 20 бумаги, грузил их в нанятый МАЗ и отправлял в Тверь. Больше у меня мороки не было. С Арсеновым мы работали на честном купеческом слове. Иногда я платил ему вперед за типографские расходы, иногда он тиражировал "Завтра" в долг. Жизнь наладилась. И при невозможности выкурить нас из частной типографии я помаленьку устранился от ведения издательских дел газеты. Мы исчерпали тему?

Андрей ФЕФЕЛОВ. Да. Но в завершение — еще вопрос. Ваш сборник газетных статей "Про политику и политиков" — это ваше видение событий с 1993-го по 2000-й. Сборник ваш "После Ельцина" — это ваш взгляд на первые годы правления Путина. Но сейчас вы публикуетесь в "Завтра" реже, чем прежде. Что — вам уже не интересно писать свою историю современности?
Николай АНИСИН.
Нет. Меня просто одолели амбиции. Года три назад я познакомился с человеком, который имел дело со Сталиным, потом при Брежневе с Сусловым и который ныне не выпал из политики. После долгих бесед с ним и проверки его суждений о послевоенной истории в книгах — я малость рехнулся. То есть решил, что только мне известна подноготная история страны с 1945-го по наши дни. Мою версию новейшей истории в ущерб газете я сейчас в благое для писанины время и настукиваю мучительно на компьютере.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Думаю, что ваша версия русской истории второй половины ХХ века будет не только интересной, но и злободневной.
Николай АНИСИН. Если Бог даст...

24 марта 2024
28 марта 2024
1.0x