Авторский блог Редакция Завтра 03:00 29 января 2001

ПОЕЗД БРЕДЕТ НА ВОСТОК

Author: Александр Жуков
ПОЕЗД БРЕДЕТ НА ВОСТОК
5(374)
Date: 30-01-2001
В конце ноября прошлого года в газетах промелькнула малоинтересная для большинства россиян информация о том, что железнодорожное сообщение с республиками Средней Азии временно прекращено. В несостоявшихся Кувейтах и Швейцариях туркестанского пошиба это известие вызвало настоящий шок. В местных СМИ заговорили о "руке Кремля" и "экономической удавке", наброшенной на шею молодых среднеазиатских "демократий". Наиболее просвещенные газетчики вспомнили о знаменитой "дутовской пробке" — блокаде в районе Оренбурга железнодорожных путей в Среднюю Азию белогвардейскими войсками генерала Дутова.
Почему Россия пошла на такой, казалось бы, недружественный шаг по отношению к южным соседям? Ситуацию частично объясняет рассказ моего старого знакомого, имевшего несчастье однажды прокатиться на поезде "Москва — Душанбе". Это, конечно, не взгляд государственного деятеля или политика, а рядового человека. Но этот солдатский взгляд "из окопа", то бишь злосчастного поезда, помогает понять и логику российских железнодорожных "генералов"... Передаю его рассказ, как он есть. В тексте много слов в кавычках, но прочтя его, вы поймете, что аналогии им найти трудно, да и нужно ли...
"В НОЯБРЕ ПРОШЛОГО ГОДА я нашел хорошую работу в Бологом — это большая станция между Питером и Москвой. К Новому году "срубил" (в буквальном смысле — топором, на строительстве дачи для "нового русского") неплохие для себя деньги и решил съездить к семье в Ходжент (сейчас — Хужанд). В Россию я прибыл через Самарканд самолетом до Питера, а здесь решил прокатиться до Москвы на поезде и взять билет на самолет уже в столице. Это-то меня и подвело. Купил я билет на фирменный поезд "Стрела" (кажется, так назывался). На вокзале в Бологом все было чин-чином: вылизанный до блеска перрон, вежливые милиционеры с автоматами, ожидающий того же поезда генерал с двумя сопровождающими его офицерами, свежее пиво в привокзальном буфете... Когда я сел на свое место в прибывшем экспрессе, то поразился железнодорожному сервису (позже понял — российскому): меня ожидали свежие газеты, уютное кресло у окна, разогретый "ланч" и набор напитков (кофе, чай, "фанты"-"колы", а по желанию — что угодно). С ощущением своей значимости (проводник трижды поинтересовался: всем ли я доволен) я представил себя швейцарским банкиром, удалившимся на уикенд в Давос, и расслабился. Соседями моими были торговка из Калуги и два таджика из Душанбе (они тоже где-то в этих краях подрабатывали). Разговорились. Таджики, узнав о моем намерении лететь домой самолетом из Москвы, стали убеждать меня ехать вместе с ними поездом. В конце концов я согласился. Да и то сказать — зачем платить лишние сто пятьдесят долларов, когда за неполные трое суток в таком комфорте можно доехать на самый край постсоветского света?
Вышли мы с таджиками около полуночи на Ленинградском вокзале в Москве и пешком перешли на Казанский. Билеты в кассе были — через полчаса отправлялся поезд "Москва — Душанбе". Услужливые попутчики забрали у меня две объемистые сумки, взамен всучив свой багаж — потрепанный мешок с эмблемой "Адидас" (позже я понял, зачем они это сделали: чтобы свои же земляки не ограбили их в подземном переходе. А при моих сумках они были вроде носильщиков. Русского же грабить в центре Москвы таджики-бандиты побоятся). Вскоре мы пошли на посадку.
Первая тень сомнения промелькнула здесь. Дикая толпа, сшибающая с ног даже дежурных московских милиционеров, пару раз шибанула меня об обшивку вагона. Показав в темном тамбуре билет проводнику, услышал от него совет присесть пока на боковом месте у прохода. "Ничего, — успокоил я себя, — сейчас люди рассядутся, и все будет нормально". Поезд тронулся, и я задремал...
Очнулся где-то за Рязанью или у Тамбова, не помню точно. Плацкартный вагон был до невообразимой степени набит людьми и мешками. Немало поразившись степени таджикского железнодорожного сервиса, отправился на переговоры с проводником. До него, как оказалось, добраться было не так-то просто. В очередь к нему на "прием" стояло (буквально на ногах, в проходе) человек сорок, а всего в 68-местном вагоне, по моим подсчетам, находилось человек триста, не считая сотен мешков с мукой, сахаром, пшеном, полностью устилавшими полки и полы.
Вскоре потянуло в туалет, разумеется, не для того, чтобы помыться-побриться, а по более необходимым нуждам. Оба туалета вагона, как выяснилось, наглухо закрыты, так как были под завязку набиты мешками с мукой. Часа через четыре удалось добиться аудиенции у "хозяина"-проводника. Блудливо виляя глазами, он пояснил, что спального белья у него нет, кто закрыл туалеты, он якобы не знает, выгнать с купленного мною места расположившихся на нем пятерых таджиков он не может и т.д. Апелляция к "правам потребителей", популярная в России, должного эффекта не произвела. В качестве компенсации за потерянные привилегии проводник со скандалом, но за дополнительные деньги (5 долларов), выдал замасленную до черноты подушку без наволочки.
Решать вопрос размещения пришлось самому. Сначала присел на свое "законное" место (на краешек, равный коробке спичек), а затем, в течение трех-четырех часов, постепенно расширяя отвоеванное пространство, сумел переместиться к окну, являвшемуся гарантией пребывания в адском поезде. Кроме меня, здесь было еще трое (точнее — трое "с половиной") таких же бедолаг.
Первой была русская учительница из Душанбе. Она устроилась на верхней полке и, лежа на мешках, почти всю дорогу молчала. Но то, что она все-таки рассказывала о жизни в столице нашей республики, повергало в шок.
— Матери дочерей утром в школу выгоняют: "Иди, где хочешь еду ищи". Многие девочки, пока до школы дойдут, сознание от голода теряют. В пятом-седьмом классе идут на "панель", чтобы на кусок хлеба заработать, и не только себе, но и домой принести что-нибудь. Я, учительница, получаю зарплату, на которую в месяц можно купить четыре буханки хлеба.
— А как же живете?
— Выживаем, пока вещи домашние продаем.
— Почему не уезжаете?
— Куда? На что? Кому мы нужны в России?
Ее тихая, без жалоб и претензий исповедь меня потрясла. Ну почему молча умирают вот так русские люди, заброшенные в свое время не абстрактной "волей судьбы", а специальными указами государства на край света? Где, у кого искать ответа?
Вторым соседом по "купе" (отсек в вагоне) был прапорщик-контрактник, служивший, как он тихо пояснил, в печально известном Московском погранотряде в Таджикистане. Прапорщик был в штатском, по виду — простой работяга, едущий с заработков к семье. Он сразу предупредил, чтобы я не раскрывал его "инкогнито": могут быть ненужные сложности с некоторыми пассажирами. Впрочем, конспирация не помогла: через проводника, компостировавшего воинский проездной билет контрактника, весь вагон в скором времени знал, что на таком-то месте едет русский пограничник. "Качание прав" началось почти сразу же.
— Ну что, "ок-кулок" ("белоухий"), едешь наших братьев стрелять? — нагло выспрашивали прапорщика вольготно рассевшиеся на наших местах грязные, пьяные, обкуренные анашой безбилетные молодцы с бандитскими рожами. — Давай-давай, только в тамбур не ходи, чтобы случайно с поезда не выпасть...
Прапорщик на такие "шутки" отмалчивался или вынужденно улыбался, пытаясь показать, что и он ценит тонкий юмор "собеседников". В какой-то момент я не выдержал и одернул одного шутника. Теперь внимание пьяной оравы переключилось на меня.
— Что, дед, давно таджикского ножа не пробовал? — ласковым голосом спросил один из хулиганов. — Не лезь не в свое дело.
— Свое не свое, а ты пока в России... — пробурчал я.
— Ты куда едешь-то? Не в Душанбе ли? — вкрадчиво поинтересовался другой незваный попутчик из пьяной компании. Однако упоминание слова "Россия" заставило мерзавцев убавить спеси.
— Ладно, разберемся попозже, — лениво, со скрытой угрозой в голосе подвел итог словесной стычки главарь компании.
ЕХАТЬ В ПОЕЗДЕ было невыносимо. Нетоплено, холод, как в лесу (зима все-таки!). Несмотря на холод, по стенам ползают сотни тараканов, в грязных матрасах копошатся вши и блохи. Вонь от сотен немытых тел, перегара, табачного дыма стояла жуткая. Дышать было физически нечем. Через час-два этого кошмара стало прихватывать сердце. Чтобы как-то перебиться и размять ноги, мы с прапорщиком по очереди пробивались (по мешкам, людям — через головы сидящих и лежащих в проходе) в тамбур. Он был забит безбилетными курильщиками до такой степени, что стоять приходилось на одной ноге. Но был и "плюс": стекла в тамбуре были выбиты и свежий морозный — российский! — воздух хоть как-то прочищал легкие и на время снимал сердечные спазмы. Здесь же решалась и проблема закрытых туалетов: прямо через головы лежащих на грязном металлическом полу женщин мужчины умудрялись слить излишки жидкости в организме под колеса поезда. Женщины — сплошь среднеазиатских национальностей — молча отводили глаза, на которые летели брызги...
Света в вагоне вообще не включали, из дежурного "ночного" освещения работали, дай Бог, лишь каждая вторая или третья лампочка.
С наступлением темноты по вагону стали шнырять таджики и узбеки, подсаживающиеся в поезд на маленьких промежуточных станциях. Пока это не коснулось меня лично, я особого внимания на них не обращал — прочих забот хватало. Где-то перед Саратовом двое таких шмыгнули в наш отсек. При этом вечно пьяная таджикская компания, оккупировавшая наши места, дружно испарилась. Здесь начался кошмар, который и сегодня вспоминается с содроганием.
Другой соседкой нашей — "одной с половиной" — была тихая красавица-таджичка средних лет с ребенком: мальчиком лет десяти-одиннадцати. Днем, когда волей-неволей знакомились, она рассказала, что мужа убили пару лет назад в гражданской войне в Таджикистане. Дома еще шестеро детей, старшего, вот, взяла с собой на заработки в Москву. Проработала с мальчиком (помогал, чем мог) на каком-то московском рынке несколько месяцев в таджикской столовой: мыли посуду, полы, чистили картошку и морковь, убирали за посетителями, выносили мусор, и сейчас, заработав, едут домой к остальным детям. Таджичка с гордостью показала мешок муки и мешок пшена, которые она везла из Москвы в Душанбе своим голодным детям (в казахской Кзыл-Орде она позже прикупила еще мешок риса), а также многозначительно похлопала по объемистой сумке, набитой дешевым китайским ширпотребом. Не помню, как звали эту героическую женщину, взвалившую на себя тяжкий груз, оставленный нам людоедами Горбачевым и Ельциным, но история ее меня тогда потрясла.
Молодая, красивая, получила диплом учительницы, вышла замуж. По выходным, как принято в Средней Азии, ездили с мужем к многочисленным родственникам на свадьбы, тои, "обрезания", "наречения именем", "положения в колыбель", дни рождения. Жизнь была налажена: супруги построили дом, исправно — почти каждый год — "делали" по ребенку... Все рухнуло в один момент: началась гражданская война, муж-агроном вынужденно ушел в какое-то местное "ополчение" и через год сгинул, дом разрушили конкурирующие "ополченцы", одного ребенка убили на глазах матери, а ее — изнасилованную и ограбленную — с остальными детьми отпустили куда глаза глядят. Слушая ее, я думал: да будьте вы прокляты, "первые леди" Ставропольского и Свердловского уездов обобранной вами страны, за такую "демократию" и "свободу", приобретенные в обмен на грязные зеленые сребреники и подаренные вашими мужьями-иродами народу! Пока вы щеголяли в нарядах "от кутюр", миллионы наших любимых женщин умирали от голода, болезней, мучений на обломках убитой вашими мужьями — с вашей помощью — великой страны.
Мальчик тихо посапывал, лежа на мешках (это была единственная "постель", уложенная на спальную полку). После и таджичка, когда сидя, когда — примостившись к ребенку боком, полулежа, ненадолго засыпала. Так до темноты и провели время.
...И тут двое этих. Не обращая на нас с прапорщиком внимания, заговорили с женщиной по-своему. Я, худо-бедно, по-таджикски понимаю, и от того, что услышал, похолодел.
— Твой муж в аэропорту Кабула моего брата убил. Сейчас мы твоего ребенка возьмем и в тамбуре зарежем. Сама понимаешь — мстить надо.
— Нет, нет! — не закричала, а прошептала женщина.
— Тогда отдай сумку с вещами, — предложил бандит.
— У меня еще шестеро, мы от голода зимой умрем, — молящим голосом шептала несчастная мать. Она ни одним словом не обратилась ни ко мне, ни к любым другим пассажирам-землякам за помощью: решала "свою" проблему сама, собачья "жизнь" выучила.
Я вообще в жизни много повидал, избытком человеколюбия вряд ли страдаю. Кровь видел людскую, и немалую. Спокойно пройду, если денег в кармане в обрез, мимо нищего. Плевать хотел на общие беспредметные призывы о "справедливости" и "демократии". Но тут, после выслушанной днем исповеди женщины, понял: если хочу остаться человеком и себя хоть как-то дальше в жизни уважать, обязан вступиться. Пусть убьют, что делать? Когда-то надо начинать помирать... Резко разогнулся, пытаясь принять наиболее удобное положение, сунул с многозначитель-ным видом руку в пустой карман и встрял:
— Эй, парни, оставьте женщину в покое!
Это их немало удивило.
— Ты чё, мужик, лезешь, у нас свои дела?
— Вижу я ваши дела — оставьте ребенка в покое, хуже будет...
Прапор, услышав спор, тоже очнулся от спячки, потянулся, в разговор не вступил, но принял угрожающую позу.
— Я сказал, уходите, дело плохо кончится...
Парни опять переглянулись. Видно было, что такой оборот дела их слегка озадачил, не привыкли волки к отпору со стороны беззащитных баранов. Я же в уме просчитывал: если сейчас ударят ножом и сразу не убьют, то доживу ли я до Саратова?
Неприятно было, страшно, внутри трясло, это и сейчас одно из самых страшных переживаний в моей жизни. В узком, темном, до придела забитом мешками закутке вагона на полноценную самозащиту рассчитывать было нечего, под руками ничего подходящего не было. На помощь других пассажиров также не приходилось уповать: в недавно еще шумном вагоне все замерли, как крысы при появлении "крысиного короля". Видно, люди не понаслышке знали о царивших в поезде порядках.
— Ты, русский, в наши дела не лезь, — с угрозой в голосе, приподнимаясь с сидения, проговорил один.
— Ты, таджик, пока по России едешь, сейчас тебя в Саратове мои ребята "примут", — "кося под блатного", с такой же интонацией ответил я. В Саратове "мои ребята" были в последний раз в 1919 году — дедушка в составе какой-то там конной бригады отправлялся на борьбу с басмачами. Но бандитам я этого уточнять не стал. С минуту они раздумывали, а я молился про себя — Господи, пронеси! Жить все-таки хочется. Их раздумья закончились в мою пользу. Хмуро, исподлобья глянув на меня еще раз, бандиты молча повернулись и ушли в другой конец вагона. Буквально через две минуты они вновь прошли мимо, катя за собой прямо по спящим на полу людям огромную сумку на колесиках. В вагоне — тишина...
Через полчаса прибыли в Саратов. Еще через несколько минут по вагону забегали российские милиционеры. От радости, что опять выжил, готов был их целовать... Здоровые русские парни, в форме, с оружием — такие в обиду не дадут. Милиционеры опрашивали всех подряд, что и как, проверяли документы. Но — удивительно — в наш отсек так и не заглянули. Поезд задержали минут на двадцать, брали объяснение у пострадавших — бандиты все-таки забрали у кого-то сумку с вещами (об этом можно было давно догадаться, но после пережитого у меня как-то отпало желание догадываться — плевать на чьи-то вещи, жизнь важнее). В каждом отсеке вагона ехало как минимум по пять-шесть крепких мужчин, однако выдавливать из себя раба по Чехову не захотел из них никто. Вы думаете, я счастливо заснул после своей трусливой победы (хорошо, что бандиты оказались еще большими трусами)? Где там... Воспрянувшая духом таджичка на радостях предложила мне и прапору до утра по очереди караулить ее сумку, мешки и ребенка, а сама спокойно заснула. Как мы досидели до утра — вспоминать не хочется...
НАУТРО ЗА ОКНОМ был Казахстан. Впрочем, "утро" началось часа в три ночи, когда новая орда торговцев с гремящими музыкой дешевыми китайскими транзисторами на какой-то станции ворвалась в вагон. Это было что-то! Триста более-менее разместившихся пассажиров и плюс 70-100 торговцев, шныряющих взад-вперед. В проходах было не разойтись, и в иное время по 10-15 человек с сумками, коробками, мешками запихивались в наши "купе" (отсеки вагона). Спать хочется, ты сидишь, а тебе в лицо уперлась чья-то вонючая задница, и над уставшим ухом ревет магнитофон. По глазам то и дело бьет свет фонариков, лазерных указок, светомузыки тайваньского производства. К тому же исчезнувшие было обкуренные таджики вновь заявились и нагло расселись по сидениям.
На этот раз у них появилось новое хобби. Всякого проходящего мимо торговца они останавливали и начинали прицениваться к его товару.
— Это сколько? Пятнадцать... А три хочешь? Ну, пять бери, больше не дам, — уже через пятнадцать минут стало ясно, что таджики просто развлекаются таким образом, с серьезным видом демонстрируя из себя солидных покупателей. Разумеется, никто из торговцев цену на свой товар в 3-5 раз сбавлять не пожелал. Но пока это до них доходило, приходилось раз за разом часами наблюдать надоевший спектакль. И это при том, что чужая задница то и дело тычется тебе в нос...
Наглые, пьяные, охамевшие, уверенные в себе скоты чувствовали себя в вагоне хозяевами жизни. Чаще всего они останавливали бледных от недосыпания и голода девушек-торговок и откровенно издевались над ними, то хлопая по попе, то — как бы невзначай — лапая за грудь. Если же торговка продавала нижнее белье или одежду, то тут вообще был полный простор для тупого скотского остроумия. Мы с прапором помалкивали. Но и на старуху бывает проруха...
Уже днем, когда яркое среднеазиатское солнце наконец-то в полной мере осветило вагон, в него вошла молодая девушка-казашка. Предлагает свой товар, таджики опять начинают спектакль. По ходу пьесы их главарь хлопает деву по заду. Та, ни секунды не задумываясь, разворачивается и бьет хама по морде. После этого истошно орет: "Аблай! Нарымбек!" Из тамбура стремительно врываются Аблай и Нарымбек в кожаных куртках (я бы их сравнил по комплекции с мамаевым Челубеем на Куликовском поле) и с ходу — по указанию шустрой девицы — начинают "мочить" обнаглевшего таджика. Отделали хама, а в это время его шайка, только что терроризировавшая весь вагон, старательно делала вид, что тщательно изучает через уцелевшие окна вагона заснеженную ноябрьскую флору казахстанских степей...
А вскоре уже Кзыл-Орда за окном показалась. Вагон значительно разгрузился — "мешочники" и "челноки" поредели. Входят две солидные дамы-казашки. Проводник расстарался: вытер полы, поднес им чай, постелил чистую скатерть. Я заговорил с дамами по-казахски, обсуждая местные, известные им дела (у меня много знакомых и родственников в Кзыл-Орде). Женщины охотно вступили в разговор. А мне было приятно побеседовать с нормальными людьми, не избитыми до полусмерти жизнью. Таджики молчат, из отсека исчезли, но бродят поблизости. Дамы сошли в Арыси — через два-три часа пути, напоследок вежливо пригласив меня в гости.
Когда они покинули вагон, то любопытству земляков-таджиков не было предела: "что, где, когда" по полной программе. Мне стало радостно, что в этом адском поезде я сумел остаться — на свой взгляд — достойным человеком, а не амебой, набивающей свое брюхо трупами умерших соседей-неудачников.
Рано радовался... Ближе к Ташкенту шайка вагонных хулиганов опять принялась за свое. Узнав у проводника, что я взял билет только до Хаваста (где пересадка на Ходжент), они стали опять грозить.
— Ну что, пора разбираться. Давай-ка выйдем в тамбур...
Здесь легко было ответить.
— Видишь — городок за окном? Давай выйдем на станции, здесь каждый казах моих родственников знает. Или хочешь опять Аблая с Нарымбеком повидать?
Удивительно, как такие наивные угрозы действовали на поездных громил. Поведение голодной крысы: ударил — отошла, расслабился — подползла, чтобы вцепиться. Я не "Рембо" и не самоубийца, выходить в тамбур "для мужского разговора" с шайкой обнаглевшей шпаны не собирался, хотя получил от них с десяток предложений. Это в кино и дешевых детективах их можно в одиночку через три минуты распластать по полу. А в жизни не так. И я это знаю не понаслышке...
Решил схитрить. Сары-Агач — последняя казахская станция и первая узбекская. В вагон вваливается толпа узбекских таможенников, пограничников, милиционеров, спецслужбистов. Ищут "оружие и наркотики". (Какой придурок повезет наркотики из Москвы в Душанбе?). "Наркотики и оружие" — повод, узбекам надо протрясти сумки торговцев-"челноков" и "снять дань".
Вот тут я беру свои сумки и начинаю выбираться из поезда. Таджики-громилы в шоке:
— Эй, русский, куда, ты же хотел выходить в Хавасте?...
— Да уж, такой я идиот ехать с вами до Таджикистана! Уж лучше я как-нибудь, заплатив лишние десять долларов, поберегу свою голову для других нужд. Да и сумки мои с вещами мне самому еще пригодятся. А если желаете здесь "разбираться", пожалуйста — эта сотня вооруженных узбеков только и ищет повода кого-нибудь из вас зацепить. Так что "адью"!
Через пять часов, сев в частное такси, я был дома, в Ходженте".
Собеседник мой то смеялся, то грустнел, вспоминая еще многие эпизоды и детали своего путешествия на "душанбинском" поезде, пытался хохмить на этот счет. А я думал о другом (как и он когда-то в проклятом Богом вагоне): а не едем ли мы все в этом поезде "Москва-Душанбе" (или "...-Ташкент", "...-Баку", "...-Владивосток", "...-Астана" и т.д.), куда нас насильно загнали звери в человеческом образе "демократов"? Как выбраться из него? Как высадить из этого поганого вагона миллионы наших дочерей, стоящих на панели, сыновей, становящихся бандитами? Жен-вдов? Умирающих от голода детей, бабушек-дедушек, соседей: таджиков, узбеков, киргизов и др.? Дайте совет, люди!
P.S. Это эмоции и частный, хотя и миллионы раз повторенный, случай. А государственная проблема России такова, что каждый из десятков поездов, уходящих ежедневно с наших вокзалов в Азию, вывозит десятки тонн продовольствия, а взамен везет тонны наркотиков, сотни бандитов и отморозков. "Экстерриториальные" поезда южных стран СНГ, при бесконтрольности со стороны российских властей, служат каналами, по которым в нашу страну катит дополнительный вал преступности, наркомании, терроризма. Остановить его, просто отменив адские поезда, невозможно: проблему надо решать так, как когда-то решил ее Ф.Дзержинский — быстро, четко и кардинально!



1.0x