БРОНЕБОЙНЫМ — ПО ЧУБАЙСУ!

Author: Василий Клюев
БРОНЕБОЙНЫМ — ПО ЧУБАЙСУ!
52(265)
Date: 28-12-98
Для разорения государственной науки всегда было достаточно сотворить три вещи: лишить ее финансирования, обеспечить утечку передовых технологий и, наконец, с помощью подачек, используя пятую колонну, направить ученых в тупиковом научном направлении, на котором они потратят годы бесплодных усилий. Именно это и осуществляется сегодня в отношении нашей некогда передовой науки военно-промышленного комплекса.
МЫ СПЕЦИАЛИСТЫ по сверхзвуковому горению топлива. Обычные горения — это огонь за ладошкой на малых скоростях. А вот если ладошку убрать да разогнаться — как сделать, чтобы пламени не срывало? Над этим мы и работаем в родном Центральном институте авиационного машиностроения, в честь которого названа станция метро "Авиамоторная".
В 1966 году в центре Келдыша мы создали первый воздушно-космический самолет на водороде, который одноступенчато выходил в космос и возвращался обратно. Но тут же мы показали, что эта программа нам не по силам, это разорит нашу экономику. Потому что у нас нет ни аэродромного обеспечения по водороду, потому что стоимость килограмма водорода больше, чем энергия, производимая им. Нет пока такой технологии, чтобы получать водород задарма. Кроме того, самолеты на водороде — как дирижабли: пузатые, на авианосцы не сядут, требуют огромных аэропортов. И степень готовности таких аэропортов, чтобы жидкий водород подвести, — неделя.
Тогда мы занялись разработками новых видов топлива на базе керосина, на базе твердых топлив и развили их до очень высокого уровня. В итоге был создан ряд уникальных образцов плотного топлива. Двигатель на нем американцы называют двигателем непрерывного цикла, а мы — двигателем переменного стехиометрического коэффициента. Сначала топливо сгорает, как обычно, само собой. Потом, когда двигатель разгоняется, оно сгорает с воздухом. И чем больше скорость, тем больше доля воздуха и меньше доля топлива. Так вот, чем ниже отношение воздуха к топливу, тем лучше. На водороде он равен 34: на килограмм водорода приходится 34 кг воздуха. На керосине — 15. А на твердых топливах — 13. Мы создали унитарное топливо с переменными характеристиками как для атмосферы, так и для космоса. Оно возможно как в твердом, так и в пастообразном состоянии. Оно может быть густым, как асфальт, и когда на него давишь, оно становится жидким. Представьте: вместо опасного керосина, в самолет загружаешь блок такой пасты, причем в 1,5 раза больше по весу.
Совсем недавно на закрытой секции конференции в Центральном аэрогидродинамическом госинституте была определена первоочередность наших работ: на первом месте твердое топливо, затем жидкое, и только потом водород. Но в последние годы Соединенные Штаты целенаправленно втягивают нас обратно в водородную программу — бесперспективную, губительную. Втягивают грубо, в открытую, проплачивая наличными нужные эксперименты, но наши ученые, уже забывшие о государственном финансировании и приличных зарплатах, покупаются на эти крохи в слепой вере, что они помогут продержаться на плаву еще какое-то время.
Дело в том, что американцы тоже поняли: водород — не ближняя перспектива. Сначала у них была национальная программа по водороду, которая заканчивалась в 2020 году. Выделялись огромнейшие деньги — порядка 300 миллиардов долларов. Но потом конгресс США восстал против этих затрат, заявив, что эта амбициозная программа Америке не по карману. В то же время в ЦРУ пришли к выводу, что видимость этой работы следует поддерживать, чтобы русские в порыве конкуренции тоже работали над водородом; при этом приветствовалась всякая "помощь" русским ученым в этом направлении.
Американцы выбрали в качестве своей фигуры у нас ленинградского конструктора Фрайштадта. Сначала все наши институты были против него. Действительно, ведь это была афера. Его черные оппоненты по линии Военно-космических сил писали в отзывах, что американцы нас дурят, хотят вогнать в мнимую гонку по тупиковой водородной теме. Но шел 1992 год, все институты сидели на голодном пайке. В глазах ученых читалась одна мысль: "Афера аферой, но если американцы деньги дадут, тогда и мы сыты будем, и на науку останется."
В качестве "помощи" нашим заранее обреченным экспериментам по водороду Штаты давали Фрайштадту по два миллиона долларов в год — по тем временам это была астрономическая сумма. Вдобавок, американцы еще и клялись нам в верности и дружбе на вечные времена, совместной работе в XXI веке: сам начальник Пентагона присылал визитки: "Будем вас финансировать!" Многие подумали: вот он, цивилизованный мир, где нас ждут с распростертыми объятиями, где нам помогут. Послали и мы им сборник программ, из осторожности оставив в нем лишь самые трудоемкие проекты.
Но когда наши поехали туда на переговоры, выяснилось, что фирма, которая выплачивала суммы Фрайштадту, "Рокуэл Интернэйшнл", расформирована, влилась в "Боинг", а деньги в Россию поступали прямиком со счетов ЦРУ. В свое время, кстати, директор "Рокуэла" на банкетах откровенно заявлял: "У нас есть четкое указание, с кем в России мы должны работать". В итоге курировавшие нас военные дали по тормозам и отказались и от денег, и от программы.
Фрайштадт был разгромлен и снят, но его дело продолжил Рудаков, начальник лаборатории жидкостных реактивных двигателей. Американцы дали ему миллион долларов в этом году на повтор водородного эксперимента: летного испытания на ракете Грушина его макета маленькой летающей лаборатории. На следующий же год Штаты обещают ему аж сто миллионов долларов на водородную программу. Под эти миллионы уже рассчитывают свою деятельность и ЦАГИ, и наше Ленинградское отделение. И все довольны: голодные русские ученые и американские военные.
Зачем американцы тратят деньги? Во-первых, они могут себе позволить расходовать свои ничем не обеспеченные бумажки на то, чтобы наша наука стояла на месте, занимаясь блефом, ерундой, тупиковыми разработками. Во-вторых, тут идет взаимная игра. Ряд людей, типа Рудакова, получают за это деньги здесь, проводят убогие испытания, а американские ученые по водороду, лишенные финансирования, после этого обращаются в Конгресс: смотрите, русские нас обходят, дайте денег!
В итоге американцы подсунули нашим ученым сразу две дезы — водородную программу и разработку камеры детонационного сгорания, сами покупают наше сырье для твердого топлива, втридорога продавая нам для по-настоящему ценных испытаний уже готовую продукцию. Финансирование их водородных программ резко падает, а работы по твердым топливам набрали такие обороты, что по конечному результату они нас уже обогнали. По двойным технологиям, то есть тем, что можно использовать и в военной сфере, и на гражданке, США с Россией не сотрудничают, поэтому ничего из своих стоящих разработок они нам не раскрывают. Наконец, из тех денег, что достаются России с продажи сырья, на создание отечественного двигателя на плотных топливах не идет ни цента.
ДУШАТ НАШУ НАУКУ не столько даже прямые конкуренты, сколько свои же чиновники и министры, понятно на кого работающие. Сейчас у нас есть колоссальнейшая наработка совершенно новых концепций по следующему поколению систем вооружения, транспортных систем, ракет для пробивания земли и выхода в космос — не с Байконура или Плесецка, а с "Руслана" можно запускать 3-5 тонн полезной нагрузки. На этом можно зарабатывать громадные деньги, но внедрить эти проекты в жизнь нам не позволяют.
Вот у нас пушки все нарезные, а ведь можно сделать гладкоствольные, в которых снаряд будет раскручиваться благодаря пороховым газам. И тогда все эти дорогие нарезные пушки можно будет продать куда угодно, а себе наделать дешевые гладкоствольные. Нужно для этого всего пустяк денег, чтобы начать. Но не делается ничего!
Мы лично разработали бронебойный снаряд, который пробивает монолитную метровую броню будущих американских танков — они вот-вот должны появиться, и тогда все пушки пойдут на слом, потому что они не смогут пробивать эту броню. Мы же создали снаряд с оптимальной системой разгона, с ускорением в стволе пушки 30000 g. При этом размер пушки под него около пяти метров. Американцы, для сравнения, тоже пушку создали, из которой можно пробить их же броню, но ее длина — сорок метров.
Перспективы бронебойного снаряда еще и в том, чтобы использовать его ударно-волновое действие. Он пролетает со скоростью, в несколько раз превышающей скорость звука, и поражает ударной волной. В ущелье одна пушка целую армию держать может. Самолет хотели такой создать, который летел бы со сверхзвуковой скоростью и волной всех косил бы. Но оказалось, что для этого нужно лететь на высоте в полкилометра, и летчик на таких скоростях не справляется, втыкается в землю. Американцы создали автомат, но все равно он летит высоко. А наш снаряд может лететь на высоте хоть в метр. Устройство снаряда позволяет держать эту скорость постоянной в течение пары секунд, за которые успевает пролететь несколько километров. Если пустить его по шоссе — вся колонна запылает, бензин сдетонирует.
Подобные гиперзвуковые технологии практически всегда двойного применения, то есть их можно запросто использовать в народном хозяйстве. К примеру, этот снаряд можно стрелять в землю, стометровые скважины делать за долю секунды. Во Франции прознали про эти разработки и уже завалили нас мольбами: только продайте!
Мы разработали полное обоснование, провели блестящие испытания. И уперлись в сознательную волокиту во властных структурах. Когда мы вышли на Чубайса, начальник института сказал нам: фигней вы занимаетесь — пишете письма тому, кто сам нас и довел до всего этого. Но мы хотели убедиться сами. Аппарат Чубайса работал безукоризненно. В три дня рассмотрели, спустили вниз, никого не вызвали, чтобы хотя бы поинтересоваться. Все заглохло. Одновременно мы вышли на генерала Воробева. Он говорит: мы вас поддержим, но только напишите еще письмо Рохлину — я у него идеолог, и письмо Уринсону — я у него приятель. Мы так и сделали.
От нас потребовали отзывов. В Российском космическом агентстве, в ЦНИИМАШ, у летчиков, у артиллеристов, — всюду мы получали восторженные оценки. По поводу разработки стрельбы в землю институт Внипиморнефтегаз также дал положительный отзыв. Нас интервьюировали четыре начальника подразделений, сказали, что нужна государственная программа. Три думских комитета: геополитики, обороны и наукоемких технологий — все поддержали, не отказывал никто. Но денег не давали.
Тогда Дума предложила нам три банка, которым надоело спекулировать, которые согласны предоставить нам кредиты под низкий процент. Для этого нужно лишь одно: чтобы государство выступило гарантом, больше ничего. А государство этого не хочет.
Была правительственная комиссия, а потом все спустили на тормозах: от Уринсона — начальнику департамента авиации Книвелю. Тот отослал к заму, Бабкину, а тот спустил до начальника отдела. Этот начальник пришел из отпуска и сказал: денег нет.
Мы обращались к Степашину, Кокошину, те также спускали все ниже и ниже, и в итоге мы дошли до тех же полковников-артиллеристов, которые нас кормят копейками. Они нам: "Ребята, вот все, что у нас есть! У верхов имеются резервы, но они с вами не хотят делиться." Это было два года назад, а к сегодняшнему дню вообще все прекратилось.
ПАХАРИ И ПЕРЕКУПЩИКИ от науки существовали всегда: первые вкалывали, а вторые делали деньги из воздуха, из чужих трудов, на аферах и спекуляциях. Пахари денег принести не могут, и их увольняют как не справляющихся с работой, а перекупщики жируют.
Раньше было номенклатурное пиратство: главы отделов присваивали себе все наработки своих подчиненных, лучшие ученые — хорошо если не сидели в лагерях, жили по-нищенски.
На государственном уровне мы бездарно раздавали свои разработки. Лицензией на "Катюши", например, обладает Чехословакия, и мы даже не можем торговать тем, что сами создали. То же самое с автоматами Калашникова, из которых стреляет полмира, а мы не имеем с этого ни копейки. Оружие ведь — самое дорогое, что есть в мире. Мы же бездарно наплодили его кучу, но нечего с этого не имеем.
Часто, как с фреоном, мы страдали от глупости политиков. Горбачев практически уничтожил всю нашу холодильную технологию только потому, что купился на блеф про озонные дыры. Были задействованы авторитетнейшие комиссии по всему миру, направо-налево раздавались Нобелевские премии — только для того, чтобы фреоновые холодильники не смогли составить конкуренции агрегатам нового поколения от фирмы Дюпон.
Забывали о своих же ученых, травили, зажимали. Автор американских самолетов-невидимок "Стелс" — наш русский ученый Уфимцев. Его здесь не признавали, уволили из института, он преподавал и написал книгу. Она была переиздана в Америке, и американцы вложили по одной этой книге 100 миллиардов долларов. Уфимцев поехал в США, да там и остался. Сейчас он работает над задачей сделать этот "Стелс" заметным: поискать противоядие на тот случай, если мы создадим собственную невидимку.
С перестройкой началась уже полномасштабная скупка талантов, утечка мозгов. Первые слои ценнейшей научной информации были сняты уже давно. Фонд Сороса поработал не зря. Но удирали в основном верхогляды, копировальщики, которые наживались там на чужих разработках, не в силах придумать что-то свое.
Но сегодня идет окончательное добивание нашего научного потенциала. Нас не просто грабят — нас умерщвляют. Государство устроило геноцид научных кадров России. Денег нет не то что на проекты — на жизнь ученых. Люди бегут в поисках пропитания. Оставшихся пахарей на научной ниве безжалостно грабят, и их материалы перекупщики от науки за бесценок сбывают за границу, но уже от своего имени.
И ученые вынуждены продаваться иностранцам. Был у нас директором Огородников, который за 20000 долларов продал американцам все разработки по водороду трех институтов, которые делали на протяжении двадцати лет. Завели дело. Его сместили, отправили на пенсию. Но продавал-то он не от хорошей жизни: институт голодал.
Многие ложатся под Китай. Деньги платятся прямо наличными. Другие вынуждены продавать свои старые наработки южнокорейцам, которые хотят построить свой самолет. Подобные связи со странами, которые не являются нашими геополитическими соперниками, считаются наименьшими потерями. Россия разрушает свои самолеты, а амбициозная Корея уже подбирается к нашему уровню, и через пару лет они самолет создадут. Разумеется, никаких денег от них мы больше не увидим.
Тушинское КБ сотрудничает с французами. Тоже старье продают: новое, конечно, запрещают. Хотя подобные запреты только ухудшают ситуацию. Вот, скажем, придумано что-то новое. Так его тут же под сукно: денег-то нет. А утечка рано или поздно произойдет. И получается, что "сам не ам и другим не дам", даже заработать нормально тогда не сможем. Жить-то надо людям.
Идет разрушение науки ВПК, хотя она готова сама себя окупить. Все работы закрыты. До сих пор нет понятия интеллектуальной собственности: все документы по патентам составлены так, что они принадлежат тому, кто дает деньги. Нам платит гроши военное ведомство — и тут же считает, что это его собственность. Поэтому все, что работает в интеллектуальной плоскости в России, будет в конечном итоге принадлежать "денежным мешкам": Березовскому, Гусинскому, но отнюдь не ученым.
В этом бардаке организовать утечку секретной технологии — элементарное дело. Допустим, приезжают к нам из фирмы Челомея за консультациями. Мы консультируем всех бесплатно. А потом оказывается, что они работали совместно с конторой, неизвестно кем финансируемой. И вся информация, их и наша, уходит, как вода в песок.
Или, скажем, Главное артиллерийское управление, считая, что очередная наша разработка — это его собственность, передает ее в ведение маленькой структуре из двух человек, которая базируется где-то под Ногинском. Та берет кредиты, через Одессу отмывает за полгода эти деньги, возвращает кредиты обратно, а разработки тем временем пропадают. Сначала они, минуя институты, заманивают авторов жалкой тысячью долларов, составляют целые программы, а потом, содрав все секреты, заявляют, что денег нет. Куда уходят секреты дальше — мы не знаем.
Подобные маленькие военные структуры, отмывающие деньги, постоянно делают вид, что занимаются серьезной наукой, занимаясь на самом деле лишь блефом. Причем они могут блефовать и три года, и пять лет, ведь на них за гроши работают наши же приличные специалисты.
В итоге на всякие спекуляции у государства деньги находятся, а на действительно выгодное дело — нет. Науки ВПК у нас практически не осталось. Будущего нет. Что будет завтра — боимся даже думать. Наше выживание больше не зависит от нас самих: если в ближайшее время государство не спасет своих ученых, погибнут и ученые, и государство.