номер 15
С одной стороны, смерть неизбежна, но в более глубоком смысле — она недоступна.
Жорж Батай
1. Агония либералов уводит нас от главного
2. Экономический гений Фридриха Листа
Термин “изоляция” устойчиво сопровождается неким негативным понятийным фоном. Либералы успели вбить нам в голову, что “открытость” — это хорошо, а “изоляция” — плохо. В качестве положительного примера обычно приводятся рыночные экономические режимы, основанные на открытости и свободе торговли, им противопоставляются “тоталитарные государства”, где царит если не нищета, то постоянный дефицит и заниженные нормы жизни. Отсюда делается поспешное отождествление: “открытость, мондиализация — процветание, изоляция — нищета”. Но все далеко не так очевидно.
Немецкий экономист прошлого века Фридрих Лист, оказавший колоссальное влияние на самых разнообразных экономистов и политиков (от Кейнса до Ратенау, Витте и Ленина), логически безупречно разбил либеральный тезис ( “открытость — добро, изоляционизм — зло”) серией аргументов, настолько неопровержимых, что они полностью сохраняют свое значение и сейчас. Так, Лист на примере Англии показал, что либеральная открытость экономических систем двух обществ неизменно приводит к тому, что ей в полной мере может воспользоваться только одна из сторон — та, которая имеет более развитую и укорененную, отлаженную и давнюю рыночную инфраструктуру. Иными словами, Фридрих Лист вскрыл важнейший пункт либеральной идеологии — она пристрастно служит интересам тех стран или стратегических блоков, которые первыми встали на этот путь. Таким образом, видимая незаинтересованность и внешне провозглашаемый “универсализм” либерально-рыночной доктрины оказываются лишь прикрытием для довольно эгоистических интересов вполне конкретных стран. А те государства, которые по каким-то причинам развивали свою хозяйственную структуру, следуя иными путями, обречены в случае либерализации на утрату суверенности и попадание в зависимое, подчиненное положение относительно более “продвинутых” в рынке соседей. С другой стороны, Лист прекрасно понимал, что динамическое развитие экономики в современных условиях не может происходить в рамках отдельно взятого государства при полной блокировке внешних экономических контактов, и на экономический вызов современности невозможно ответить простым отказом от диалога. Иными словами, изоляционизм тоже не выход, он с неминуемостью приведет рано или поздно к стагнации и — далее — к прямой колонизации динамически развивающимися либеральными конкурентами.
Проанализировав множество параметров экономических и геополитических моделей, Фридрих Лист пришел к выводу, что спасением для государства, конкурирующего с либеральными соседями, но вставшего на этот хозяйственный путь в более поздние исторические сроки, является только одно — “автаркия больших пространств”.
Смысл листовской теории “автаркии больших пространств” сводится вкратце к следующему. Открытость хозяйственной структуры является важнейшим компонентом социально-экономической динамики общества, но, вместе с тем, открытость по отношению к более развитым в рыночным смысле государствам неминуемо ведет к колонизации и утрате суверенитета. Следовательно, необходимо прибегнуть к избирательной открытости, которая наличествует в отношении государств, столь же или менее развитых в рыночном смысле, нежели данное государство, но которая превращается в “железный занавес” там, где речь идет о более развитых государствах. Но и в последнем случае отношения сводятся не к полной таможенной блокаде, а к экономическому сотрудничеству, которое квалифицируется государственными органами, следящими за соблюдением геополитических интересов державы, как безвредное или даже полезное. Обмен, способствующей экономическому росту державы, приветствуется и в случае более развитых стран; то, что может препятствовать этому росту, ставится вне закона.
Но такая избирательная открытость будет действенна только в том случае, если развивающимся странам удастся создать довольно крупный экономический континент, объединенный единой таможенной границей. Иными словами, единственно возможная “автаркия” может эффективно существовать только на территории “больших пространств”. Отдельно взятое национальное государство не способно на автаркию по объективным лричинам.
Фридрих Лист формулировал свою теорию, находясь в гуще конкретных исторических событий. Перед его глазами была развитая либеральная Англия, навязывающая — к своей выгоде — правила игры феодальной, континентальной Германии, казалось бы, безнадежно отставшей. Но Лист гениально предугадал вехи того пути, который изменил всю картину. У правителей Германии хватило ума, чтобы прислушаться к мнению ученого. Выходом стал “таможенный союз”, Zollverein, который объединил в единый экономический блок хозяйства Германии, Австрии и Пруссии. Этническая и историческая близость служили в данном случае благоприятным фактором. “Избирательная открытость” позволила не просто придать новый динамический импульс Германии, но стала своеобразной хозяйственной традицией для всей Европы. И именно благодаря реализации “автаркии больших пространств” — пускай в новой форме — континентальной Европе (и особенно Германии) удалось стремительно оправиться от катастрофы Второй мировой. Даже несмотря на то, что англосаксам (в первую очередь, США) удалось навязать рыночный порядок в форме официальной экономической доктрины Запада. Однако за “германское чудо” ответственно именно молчаливое и осторожное использование листовской патерналистской модели, а отнюдь не оккупационный и колонизационный по сути план Маршалла.
3. Прямая историческая параллель
4. Путь спасения
Реализация проекта “автаркии больших пространств” для современной России в самом общем виде сводится к следующим магистральным шагам:
Мы находимся на критическом рубеже. То, что умерло, должно не реветь с экранов, а быть как можно быстрее похоронено. Перед нами просторы великого созидания. Если мы упустим свой шанс, разменяемся на мелочь и сиюминутное, мы совершим непростительное историческое преступление. Сегодня есть уникальная возможность резко свернуть с дороги, избежав и старой и новой пропасти. — Ни открытость, ни изоляционизм.
Третий Путь.
Евразийский Путь.
Сейчас или никогда.
национал-структурализм
Алексей Цветков
Социальность текста
Принятое в сегодняшних “культуроведческих” СМИ представление о социальности или асоциальности текста иногда просто шокирует. Так, недавно, ведущая “продвинутой” (что и куда продвинуто?) телепрограммы “Положение вещей” признала поэта Пригова “социальным”, потому как он пишет про милиционера и про отсутствие тортов в магазинах, а вот многим другим в социальности отказала, у них, видите ли все про березки, про Эльдорадо, про огненных принцев и снежных королев. Изо всех сил пытаясь вырваться за рамки “советского невежества”, многие забывают аксиому тех лет, принятую, кстати, до сих пор и в Европе: любое искусство, и уж тем более любой текст — социальны.
Любой сюжет и любая композиция так или иначе, в пользу тех или иных сил, отвечает на социальный вопрос. Большинство сюжетов, включая самые отвлеченные и, на первый взгляд, далекие от общественной проблематики, посвящены перспективе социального освобождения т.е. преодолению отчуждения в ежедневной жизни. Эта перспектива выражена через художественные образы, потому что иначе, при строгом научном описании, парадокс социальной ситуации никогда до конца не схватывается.
Предположим, перед нами рассказ про человека, который пытается купить (сорвать, отнять у кого-то) букет цветов и все время терпит неудачу за неудачей, возвращается домой и там, в почтовом ящике, находит стандартную поздравительную открытку с изображением букета. Мы имеем полное право прочесть этот текст как рассказ о невозможности (затрудненности) освобождения человека и о малоутешительной замене, которую предоставляет нам Система, тиражирующая иллюзии, чтобы держать нас в вечном подчинении. Эта замена осуществляется через “почту” т.е. через присвоенный (приватизированный) капиталом инструмент коммуникации внутри общества. В современных условиях самым действенным из таких инструментов, работающих против народа, являются СМИ. Пример, конечно, грубоватый, зато наглядный.
Подобный анализ текста неизбежно приведет к старательно избегаемому либералами разговору об относительности социального освобождения, ведь свобода не есть нечто само собой разумеющееся. Кто, собственно, описанный в тексте “человек”, откуда он взялся и чем продиктованы его предпочтения, какими национальными, религиозными и классовыми интуициями? Ответы открывает сам текст. В предложенном выше примере герою предлагают стандартный суррогат, санкционированное “хозяевами жизни” и операторами коммерческих зрелищ изображение, тогда как он стремится к неповторимому сочетанию красоты и природы. Автор протестует против постиндустриального атлантистского “общества контроля”, утвердившегося в мире под именем “западной модели”. Таким образом, характер освобождения мы так же вычитываем в тексте, сравнивая между собой несколько похожих образов у интересующего нас автора. С точки зрения евразийского проекта, настоящее освобождение невозможно без возврата к традиции и без прямого социального действия, утверждающего эту традицию. Освобождение сегодня это не эмансипация, как считают либералы, но деколонизация, национально-освободительный жест.
Возможны, конечно, и другие версии расшифровки, например, психоаналитическая, предлагающая читать любой текст как историю удачного или неудачного эротического приключения, но способ, который мы предложили выше, полезен прежде всего тем, кто ищет политического смысла в литературе и литературного начала в политике.
Так называемый “авангардный” текст отличается от так называемого “классического” только тем, что “авангардная” литература разоблачает в себе эту социальность. Большинство работ французского марксиста Ролана Барта, особенно статьи и книги периода, названного тамошними буржуа “террористическим”, посвящены этой проблематике и убедительно доказывают, что весь “новый роман” на самом деле занят перспективой антибуржуазных движений, кафкианцы почти всегда пишут о гибельной организации коллектива по производственному принципу и т.д.
Наглядная аналогия для тех, кто хотя бы в общих чертах знаком с марксизмом. Авангард отличается от классики тем же, чем отличается, по мнению Маркса, обычный рабочий класс от пролетариата. Рабочий класс превращается в пролетариат только после того, как осознает свое историческое предназначение, перестает быть классом для других и становится классом для себя. Точно так же литература осознает свой социальный смысл, перестает быть литературой обслуживающий и становится литературой, освобождающей читателя.
Известная нам со школьной скамьи триада “завязка-кульминация-развязка” т.е. причина, возможность и результат освобождения темы через композиционную форму повторяет судьбу любой политической идеи, проходящей во времени через общественный ландшафт. Ритм, музыкальность, размеры и пропорции частей текста подчинены этой задаче.
Чуть сложнее для обыденного понимания то, что и композиционная сторона ведет себя подобным “политическим” образом. Бесконечный повтор одной и той же, организующей текст, формы выдает в авторе настаивание на однозначно выбранной, безвариантной, социальной модели. Хаотичная смена форм композиции говорит о неспособности или нежелании, страхе политического выбора, чаще всего свойственного мелким буржуа, а заметное, но не тотальное преобладание одних приемов над другими свидетельствует о вариативном социальном проекте автора, но со слабой, всегда обреченной на проигрыш, внутренней оппозицией.
Осознавать всего этого автору вовсе не обязательно, а вот многим читателям такой взгляд прибавил бы бдительности.
Насколько полезна такая осознанность для автора, не излишняя ли это рефлексия, не лишает ли она творца интуитивной честности — вопрос вечный и во все времена открытый. Важнее другое, после эпохи авангарда, мировую культуру оккупирует постмодерн, не решивший и не собирающийся решать проблему освобождения, столь остро осознанную авангардистами. Постмодерн пытается “снять” проблему при помощи тоталитарной и абсурдной корректности, ситуации мнимого равноправия всех существующих текстов перед пустотой, заполняющей место полюса культуры. Мы видим, что в реальной жизни такое совершенно невозможно, но нас волнует другое: — возможна ли конкурирующая программа, альтернативный проект, наш, евразийский ответ атлантистскому постмодерну, каким он может быть?
русская рулетка
Джейсон Джеффри
В августе 1999 может произойти фатальная катастрофа. Причина данном случае — безответственная позиция Правительства США.
Дело втом, что специальная ракета NASA, “Кассини”, выполняет в настоящее время миссию межпалнетных исследований. Запущена она была 15 октярбря 1997 года, достигла Венеры 21 апреля 1997, осуществила космический маневр 2 декабря 1998 года, должна будет пролететь мимо Венеры во второй раз 20 июня 1998 года и снова приблизиться к Земле 16 августа 1999 года, чтобы отправиться далее к Юпитеру и Сатурну. Особость этого космического аппарата заключается в том, что он использует в качестве топлива “Редиоизотопный Термоэлектрический Генаратор” на основе плутония-238. Плутоний-238 — опаснейшее вещество, в 238 раз более смертоносное, нежели плутоний-239, который используется в обычном ядерном оружии.
По расчетам независимых экспертов, нехотя подтверждаемых самими специалистами NASA, даже микроскопическая ошибка в изначальных расчетах траектории вторичного приближения ракеты “Кассини” к земле способна положить конец жизни на на нашей планете, так как распыление в атмосфере 72,3 фунтов плутония означает гибель всего живого.
Официальные средства массовой информации Запада предпочитают замалчивать все связанное с проектом “Кассини”, понимая, что подобные игры в “русскую рулетку” не могут оставить общесвтенность равнодушной. Более того, все крупные медикратические концерны США настолько тесно повязаны с компаниями, финансирующими космический сектор, что ничего иного от них нельзя и ожидать. Минимальная погрешность полета при маневре ракеты “Кассини” рядом с Землей чревата тем, что дождь высокорадиоактивных частиц низринется на ее обитателей, сея провсеместно гибель, разложение, распад.
Как странно напоминает это пророчество Нострадамуса.
Поразительно, но число фунтов плутония на “Кассини” и номер зловещей кватрины Нострадамуса — 72 — совпадают.
