УТОПИИ...

Author: ТИТ
УТОПИИ...
35(248)
Date: 01-09-98

МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК, лет, быть может, пяти, сидя на корточках, глядит через витой чугунный парапет вниз, внимательно наблюдая за перемещением обтекаемых голубых вагонов, жестоко и гулко сдвигающих автоматические створки дверей, отмежевываясь от пестрой и рыхлой массы человеческих существ... С чудовищным гудом уносятся они в черные скважины подземных трасс бездонного московского подземелья.
Постепенный крен от советского конструктивизма к тяжеловесному в своей избыточности сталинскому ампиру ознаменовался появлением на свет некоего маргинального архитектурного стиля, ярче всего явленного нам в интерьерах первых станций Московского метрополитена. В нем — дух расцветающей, набирающей высоту, еще не сгоревшей в схватках империи. В нем заключено то, что доминантная нынче культура (поставившая сама себя, кажется, за скобки истории) обозначает как продукт утопического сознания...
Слово "утопия" придумано Томасом Мором и происходит, очевидно, от латинского "u-topos", что можно перевести как "место, которого нет". Утопическая традиция, восходящая еще ко временам Платона, упирается в тему альтернативного образа действительности, предвосхищая таким образом то, что человек называет будущим. Чаяния, упования, страхи и прозрения, лежащие в основе любой утопии, откладываясь в единый символ, вытаскивают на поверхность смысла скрыто существующие в недрах исторического процесса тенденции. Сегодня, когда Россия, по мнению многих, "сбилась с пути", было бы весьма полезно обратиться к некоторым подзабытым фрагментам развития отечественной утопической мысли, которая далеко не ограничивается как грандиозным, замешанным на эсхатологии, проектом Филофия и Иосифа Волоцкого ("Москва — Третий Рим"), так и вошедшими в хрестоматии социальными прожектами Сумарокова, Радищева и Чернышевского.
Взять хотя бы книгу екатерининского вельможи — одно время главного идеолога империи — князя Михаила Михаиловича Щербатова.
"Путешествие в землю Офирскую" есть пример классической консервативной утопии. Знаменитый русский историк и публицист описывает здесь идеальную страну с центром в городе с вывернутым, но отчего-то очень родным именем -- Квамо. Однако, большинство граждан сего гармонического государства сторонятся города и стремятся жить на лоне родной природы, исповедуя ценности православного христианства и чтя своего самодержавного, но просвещенного государя. Как-то одновременно с созданием "умиротворенной" щербатовской модели при дворе начинает обсуждаться утопический, но многозначительный геополитический проект. Речь идет о так называемой “концепции Шести столиц”. Екатерининский дипломат Никита Панин простодушно делится со своими западными коллегами о планах, согласно которым Москва, Петербург, Берлин, Вена, Константинополь и Астрахань должны представлять сложное Евро-азиатское государственное образование — во главе с Петербургом, конечно же ... Известно, что XVIII век знал и своеобразные "Протоколы русских мудрецов" — блуждающий по европейским дворам текст (якобы завещание Петра Великого), где подробно расписывался механизм завоевания Европы Россией.
В 1820 году друг Пушкина Вильгельм Карлович Кюхельбекер публикует футорологическую повесть "Европейские письма". Здесь рисуется мир в XXVI веке: европейская цивилизация окончательно пришла в упадок — Париж и Лондон исчезли с лица Земли...
Недруг же Пушкина Фаддей Венедиктович Булгарин в 1824 году публикует повесть "Правдоподобные небылицы, или странствия по свету в двадцать девятом веке". У Булгарина описание России 2824 года отличается живостью, остроумием и удивительной, как сейчас уже видно, прозорливостью. По Булгарину — глобальные изменения климата приводят к тому, что Сибирь становится самым благоприятным и перспективным районом планеты. Помимо пресловутых самодвижущихся колясок в "Небылицах", как бы между делом упоминаются машины "для деяния стихов и прозы".
Нечто подобное находим у Владимира Федоровича Одоевского. Его повесть "4338 год" написана примерно в 1834 году. Одоевский описывает будущее Российской империи... Из-за развития транспортной техники необходимость в лошадях исчезла, и последние выродились, уменьшившись до размеров комнатных собачек. На русских просторах осуществляется масштабное регулирование климата посредством громадных вентиляторов. Луна дано уже колонизована человечеством и служит главнейшим источником природных ресурсов для перенаселенной Земли. Летательные аппараты и подземные железнодорожные магистрали (как, например, туннель под Гималаями и Каспием), электрические лампы и синтетические ткани — все это не редкость в России 4338 года. Опять же изобретена "машина для романов", однако бумага заменена стеклом, на котором запечатлеется "электрический разговор".
Разросшийся до чудовищных размеров Петербург включает в себя и Москву, которая теперь — лишь малый уголок Большого Петербурга. Многоэтажные дома имеют хрустальные крыши: город по ночам мерцает тысячами лампад, шумит вечнозелеными (за счет искусственного подогрева атмосферы) садами. Многие петербуржцы при помощи особой камеры-обскуры выпускают в домах собственные домашние газеты и журналы... При этом у Одоевского не говорится ни о каком Минестерстве печати, однако должность министра примирений (в обязанность коего входит мирить всех и вся) имеется. Обращает на себя внимание тот факт, что повесть написана в форме переписки двух китайцев — студентов Главной пекинской школы, один из которых путешествует по России и рассказывает о том, что видит.
Работа все того же Одоевского "Город без имени" (1839), быть может, первый пример отечественной антиутопии в чистом виде. Население Города проповедует философию некоего Бентама. Речь идет об идеологии стяжательства и прагматизма во всех области жизни. Выгода и удовлетворение частного интереса ставится в Городе на первое место. Коммерческий успех — вот что главное для правоверного бентамиста. Искусство здесь признается только в той мере, насколько эффективно оно пропагандирует все те же ценности личной пользы. В этом городе выходит одна единственная газета, состоящая в основном из коммерческой рекламы. Ее-то и передают бентамисты из рук в руки. В конце концов отсутствие общих целей и распри в обществе подводят население к катострофе. Голод и природные катаклизмы довершают дело уничтожения Города...
Известный русский романист автор "Сожженной Москвы" и "Княжны Таракановой" Григорий Петрович Данилевский в 1879 году пишет футурологический рассказ "Жизнь через сто лет". Русский студент Порошин, приехавший в Париж, отправляется при помощи магических таблеток в будущее — а именно в 1968 год. И что же он там обнаруживает? Помимо расписания движения подземных поездов между Францией и Англией и заметок о Всеславянском торговом централе в Константинополе, газета "Гений ХХ века" публикует следующий пассаж: "Божью милостью и по воле правительствующего высокого народа китайского, — мы, европейские министры его светозарного величества императора Китая и Богдыхана Европы — по зрелом обсуждении в местных и общем европейском парламентах, постановили..."
Порошин обнаруживает, что Франция 1968 года живет под гнетом китайцев и... евреев. Оказывается, Китай, не справляясь с ростом своего населения, тем не менее перенял у Европы все практические познания и создал армию в пять миллионов штыков плюс мощнейший флот. Перво-наперво была захвачена Япония, вслед за этим США превратились в китайскую колонию (туда немедленно схлынула часть китайского населения). В конце концов китайцы завоевали и Европу. Интересно, что Россия во время этой свистопляски уцелела и даже "вследствие дружеского китайцам нейтралитета" удалось отогнать турок от Проливов, а также организовать на Балканах славяно-греческую империю. Русские при этом благодаря железнодорожной магистрали от Урала до Хивы наконец-то разбили англичан в Пешаваре и выгнали их к чертовой матери из Индии, устроив третью российскую столицу в Калькутте.
Тем временем китайские власти обложили европецев ежегодным налогом (примерно миллион франков в год), устранили всю военную промышленность, разогнали национальные армии, и ввели "китайскую жандармерию". Запрещая носить европейцам оружие, китайцы упразднили из обихода даже ножи и вилки, заменив их на привычные им палочки.
Однако Порошин видит: европейцы не тяготятся китайским гнетом. Германия при этом "с удовольствием" сохраняет свой "юнкерский ландтаг", Италия — "папство", Англия — "палату лордов", Франция — "коммуну", а потом республику с президентами-евреями... Как объяснили молодому человеку жители Парижа: "Евреи с началом нынешнего ХХ века через свои банковские конторы завладели всею металлическую монетою в мире, всем золотом и серебром. Производя давление на бирже, они получили неотразимое влияние на выборные классы".
Порошин поражается и вольными нравами, царящими в обществе будущего. Откровенность женского платья доходит до того, что вместо одежды девушки носят "широкие пояса". Хромолитографическая вывеска гласит: "Столица мира — Пекин", а по мостовым ездят удивительные трехъярусные омнибусы...
В последние минуты своего пребывания в Новой Европе Порошин в запальчивости обращается к ее жителям: "Вы все изобрели и все выдумали! Надо вам отдать честь! Вы испытали на себе иго евреев и китайцев, а летать по воздуху все-таки не сумели... Достигли всего этого русские, русские, русские!.."
Разумеется, круг русской утопической литературы далеко не замыкается на перечисленных выше произведениях. Стоит вспомнить пророческую повесть некоего Федорова, опубликованную в 1906-м под, казалось бы, безобидным заголовком "Вечер в 2017 году". Ну и конечно фантастический роман Александра Богданова "Красная звезда" (1908 г.).
Как мы видим, некоторые утопические построения самым непосредственным образом соотносятся с так называемой "правдой жизни". Можно сколь угодно потешаться над экстравагантной идеей устроить русскую столицу в Калькутте, однако нельзя сбрасывать со счетов того факта, что возможность военного броска на Индию всерьез обсуждалась правительствами Павла I и Александра III. А прогнозы политологов относительно динамики продвижения на мировую арену современного Китая, принципиально мало чем отличаются от схемы заявленой в рассказе "Жизнь через сто лет".
Кстати, на счет Китая, России и Запада: 11 января 1918 года один очень образованый человек (к тому же величайший русский поэт) в состоянии крайнего смятения записал в дневник такие строки:
"Тычь, тычь в карту рвань немецкая, подлый буржуй! Артачься, Англия и Франция! Мы свою историческую миссию выполним. ...Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо, а на морду вашу — мы, взглянув нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом; мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток. Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины."
В те дни та же рука пишет фундаментальную для русского самосознания вещь -- стихотворение "Скифы". Александр Блок пишет: "Мы широко по дебрям и лесам перед Европою пригожей Расступимся! "
Смею утверждать: блоковское "Расступимся!" — это нечто большее, чем утопия или антиутопия. Это большее, чем концепции Владимира Соловьева, коими увлекался Блок. Здесь мы сталкиваемся с четким виденьем той грозной метаисторической реальности, в которой Россия оказалась на излете ХХ века. Нынешняя Катастрофа, которая, по мнению многих, означает конец русской истории, вдруг принимает образ какого-то "невозможного" военного маневра, напоминающего переход Суворова через Альпы или кутузовскую сдачу Москвы французам. Нечто необъясниимое и страшное произошло с Советским Союзом. Что-то пародаксальное и сложное мерещится за нынешним процессом "стягивания" России — устранением границ, фокусировкой этнического ядра, "откатом" цивилизации в центр континента. Чудовищная картина трехтактно "схлопывающейся" империи не оставляет места для пошлых рассуждений об "упадке", "исторических закономерностях" и прочем. Россия на глазах "расступается", коллапсирует, оставляя потрясенный Запад один на один с огнедышащим Третьим миром.
О чем-то подобном рассказано в остроумном и, по сути, пророческом эссе Эдуарда Лимонова "Исчезновение варваров", напечатанном в 1984 году во французском журнале "Кактус".
Однако глубже тема "русского ухода" проявлена в архетипической русской утопии — сказании о граде Китеже (XIII в.). Мистическая легенда гласит: чудный город, стоявший в заволжских лесах, был осажден батыевой Ордой. Молвят: окруженный со всех сторон врагами, город вдруг ушел под землю, а на его месте образовалось озеро. Так, на дне озера Светлояр и пребывает по сию пору многолюдный Китеж в благолепии и радости. Аполлон Майков в поэме "Странник" пишет строки, посвященные Китежу:

Егда татары кинулись на приступ,
Внезапну град содеялся невидим!
И по ся дни стоит незрим, и токмо
На озере, когда вода спокойна
Как в зеркале он кажет тень свою:
И видны стены с башнями градскими,
И терема узорчаты, часовни
И церкви с позлащеными главами...

Воистину, язык мудрее самых выверенных и утонченных переводчиков — слово "утопия" в русском языке и означает нечто утопшее, может быть, подобно Китежу погрузившееся на дно лучезарного озера...
Стою и наблюдаю: ребенок, сидя на корточках, завороженно глядит на гудящие гонки метропоездов. Ему предстоит жить в государстве имеющим шесть столиц... В страшной и чудной стране хрустальных куполов, подземных монастырей, провальных городов и мерзлых трансконтинентальных дорог, упирающихся в черные мокрые скалы побережья Русской Америки.
Мимо, стуча подошвами, движется бесконечный, пестрый, неумолкающий людской поток...