ОМУТЫ ВЕРЫ

ОМУТЫ ВЕРЫ
20(233)
Date: 19-05-98
Я грешен. Я вздумал проверить на себе силу чужих богов. Вообразив из себя опытного Следопыта, я бросился в омут лжеучений, надеясь выплыть невредимым. Я думал, что это приключение. Как я ошибся!..
Первой на моем пути лежала протестантская церковь “Христианская жизнь”.
Придя на вечернюю службу церкви в актовый зал обшарпанной школьной трехэтажки, я подумал, что попал на репетицию комсомольского утренника. На сцене кучка молодых людей занималась настройкой инструментов; солист, примериваясь к микрофону, сладко потягивал на разный мотив одну-единственную строчку: “Мой Иисус, ты мне нужен”. Рядом со сценой группа ребят лет 20-25 с жаром обсуждала, как лучше отладить аппаратуру. Взрослые люди, человек десять, степенно здоровались друг с другом, рассаживаясь, где придется. Между рядами носились стайки детворы. Дополняли картину два негра, приютившиеся на галерке. Всего было около сорока человек. Ничто в зале не напоминало о церкви: не было ни креста, ни икон. Примостившись с краешку, я приготовился к “представлению”.
Вскоре на сцену взошли пасторы, все тут же расселись по местам, и служба началась. Сначала помолились.. Один из пасторов взял микрофон и изрек: “Спасибо, Иисус, что ты позволил нам собраться здесь, чтобы почтить Тебя. Нам все сейчас отлично, а станет еще лучше…” — и еще поток слов в таком же духе. Присутствующие в зале стояли молча, никто не крестился.
Отмолившись, перешли к песням. Музыканты на сцене, настроив, наконец, инструменты, заиграли музыку в стиле кантри, и солист запел: “Мой Иисус, ты спаситель. Ты принес мне мир, и я благодарен тебе…”. Зал стоя подпевал. Те, кто не знал слов, могли читать их на слайдах, проецировавшихся на экран позади сцены. Одна песня закончилась, солист произнес: “Похлопаем Иисусу, Иисус здесь!” и начал другую песню, практически на тот же мотив. Пастве музыкальные упражнения определенно нравились: уже после второй песни многие стали входить в раж, закрывать глаза, смеяться и энергично размахивать руками, “славя Иисуса”. Негры пританцовывали. Дети подпевали не совсем в такт, но очень дружно. На пятой песне зал было не узнать: все слились воедино, на лицах появились безумные улыбки, ветви рук качались в такт музыке, как на рок-концерте.
Наконец, к огорчению многих, пение закончилось, и началась проповедь. Выступающих было трое: двое русских, третий — американец. Каждый проповедник сначала читал какое-то место из Писания, а затем, в меру способностей, пытался разъяснить это место собравшимся. У русских пасторов это получалось не совсем успешно: они сбивались и говорили крайне скучно. Но зал слушал их с нескрываемым интересом, а несколько раз просто лопался от хохота.
“Я решил проверить Бога, — рассказывал пастор Иван. — Я стал отдавать на пожертвования ровно десятую часть от своей зарплаты и все это заносить в дневник. Так вот, через год моя зарплата, слава Иисусу, возросла ровно в десять раз! Вот что такое благодать Иисуса!” Народ от такого примера просто взвыл, раздалась даже пара улюлюканий. Негры, которым молоденькая девушка специально переводила проповедь на английский, затопали ногами. Оживились даже дети, порядком заскучавшие с началом проповеди.
Пастор-мулат с женским именем Кэрол говорил гораздо оживленнее, но впечатление от его ораторского выступления полностью смазывалось нудным переводом на русский язык.
После проповеди вновь перешли к музыкальным упражнениям. Пели все так же ретиво. Наконец — последняя молитва (“Прославим Иисуса, аминь?” — “Аминь!!!”) и все закончилось.
Однако, к моему удивлению, никто и не думал расходиться. Все собрались в кучку и стали спорить, как лучше агитировать на улице. И тут я допустил ошибку: решив все изведать до конца, я остался сидеть на месте, делая вид, что поглощен их беседой. Минут через пять, обсудив свое, протестанты, как один повернулись ко мне…
Служба шла пятьдесят минут; на последующее же общение с сектантами у меня ушло два часа. Они подходили по одиночке и группами, они интересовались, как у меня дела, люблю ли я Иисуса и где я проживаю; они рассказывали истории своих мытарств до встречи с Богом, и каждый из них настойчиво велел почитать Библию, поговорить с Иисусом и, конечно, прийти к ним снова. Вначале я еще что-то отвечал, пытаясь спорить, под конец я не испытывал ничего, кроме дикой головной боли и жуткого эха в мозгу от песнопения: “Мой Иисус, я благодарен Тебе…”
Дня три меня не покидало чувство приторности от этого сладкоголосия. После эйфорических песнопений иисусолюбцев во мне стало нарастать желание кинуться с головой во что-то мрачное, суровое, аскетическое… Секта свидетелей Иеговы сполна дала мне такое “приобщение”.
...Первое, что я ощутил, появившись на воскресной службе иеговистов — это чувство трагической торжественности, какое бывает на похоронах. Мрачно выглядел зал одного из НИИ, хмурыми были лица проповедников-евангелизаторов на сцене, одетые с иголочки две с половиной сотни иеговистов, сидящих в зале, источали то же угрюмое чувство обреченности.
Большинство из присутствующих составляли женщины за сорок, в платках, с болезненными чертами лица, судорожно сжимающие Библии, неотрывно глядящие на сцену, с которой евангелизатор в черном костюме, неподвижно стоя у кафедры, читал проповедь. Очень много откровенно скучающих маленьких детей, много стариков, чуть меньше молодежи. Чтение Евангелия, пение монотонных гимнов, проповедь, — во всем ощущалось чувство трагичности.
Единственный раз по залу прошел даже не смешок, а скорее выдох облегчения. Описывая могущество и бесконечную доброту Иеговы, евангелизатор заявил: “Если к вам явится Иегова и скажет: “Вот, продляю дни твои на пятнадцать годов”, — разве вы не возлюбите его больше жизни и не восхвалите его славу?!”
После часовой проповеди перешли к изучению “Сторожевой башни”, официального журнала иеговистов. Более скучной процедуры я не видывал. Происходит это так. На сцене — два человека: один ведет изучение, другой по его команде читает по абзацу определенную статью (при этом у каждого в зале — свой экземпляр журнала). Читается, к примеру, текст о безграничном доверии верующих Иегове, сам по себе скукотища огромная. После него ведущий задает залу вопрос: “В какой степени можно полагаться на Иегову?” В зале поднимаются руки. Ведущий вызывает кого-то одного, всегда — по фамилии. Один из помощников (у обоих -- длинные шесты, на концах которых прикручены микрофоны) медленно идет к этому человеку. Тот должен дословно повторить только что прочитанное. Если ответ неправильный, ведущий очень мягко скажет: “Спасибо, брат, но это не все,” и вызовет кого-то другого. Он не успокоится, пока не будет дано точного ответа. И так — в течение часа.
Я стал свидетелем массового проявления серьезной душевной болезни людей, с минуты на минуту ожидающих Судного часа, безропотно внимающих своим проповедникам, зачумленных в своей истовой уверенности, что спасутся только они, и злобно проклинающих “грешников-православных”, “наивно верящих сказкам про ад и выдумкам о Троице”. Все, чего я хотел после двух часов службы иеговистов, — это вырваться на свободу, но и оказавшись на улице, я не испытал облегчения. Я был подавлен морально и совершенно разбит физически. Я захотел убежать хоть к черту — лишь бы туда, где жизнь бьет ключом... Вскоре я оказался у кришнаитов.
Кришнаиты на всю жизнь будут ассоциироваться для меня с нестерпимым розовым цветом, в который выкрашены все постройки их “храмового комплекса” на Хорошевском шоссе, и с тошнотворным запахом, источаемым их курительными палочками. Цвет, запах и еще ведические песнопения, надолго засевшие в моем мозгу, — вот что отныне значит для меня бог Кришна…
Как только я оказался на территории кришнаитского храма, минут за десять до утренней молитвы, я оказался сбит с толку. Меня поглотили эти запах и цвет, снующие туда-сюда люди с отсутствующим взглядом, их лихорадочное бормотание: “Кришна Кришна Харе Кришна…”, их мешочки с четками, их вид — розовые простыни-тоги, на лбу и носу что-то намазано, на бритом затылке клок волос, — изображения их богов и учителей. Я сразу потонул в чуждой энергетике — дикой, грозной и беспощадной.
С началом службы, сняв, как это положено, обувь, я прошел в молитвенную комнату, плюхнулся на пол в обязательном поклоне и протиснулся мимо множества раскачивающихся и лежащих тел в мужскую половину. Кое-как пробравшись туда и не обнаружив ни одного свободного местечка, я застыл в окружении “братьев” в розовых одеждах. Прятаться было некуда, и я принялся как можно естественней изображать новичка, силящегося постичь “истинное знание”.
Для начала я осмотрелся. Как описать помещение, превращенное в индуистский храм? Одно слово — чарующе. Все расписано и вылизано. На самом видном месте, в окружении гирлянд из цветов, располагалась статуя основателя кришнаизма Свами Прабхупадхи, сидящего в позе лотоса, необыкновенно похожая на настоящего человека. Напротив нее, за решеткой, на богато разукрашенном пьедестале — статуэтка Кришны — карликовый фиолетовый уродец в красивых одеждах. По розовым стенам — изображения, надписи и украшения.
Включили магнитофон, из динамиков полилась индийская мелодия, и служба началась. Сотня глоток тут же подхватили ведический гимн, сотня тел закачались в едином ритме, по неведомой команде разворачиваясь то к статуе, то к Кришне, так что я едва успевал обращаться в нужную сторону.
С первых минут я понял, что этот культ гораздо мощнее верований инфантильных иисусолюбцев и мрачных иеговистов, и понял также, что если я хочу остаться невредимым, то должен поменьше проникаться этими песнопениями и процедурами. Но это оказалось невозможно. Всякий раз, когда я забывал поклониться или покачаться, кто-нибудь из кришнаитов вкрадчиво, но настойчиво просил меня следовать его движениям. В конце концов, я сдался и отдался на волю ведической стихии. И тут меня понесло. Я пел незнакомые славословия неизвестным богам, я носился с “братьями” взад-вперед по комнате, я мчался, сцепившись в “паровозике”, вокруг колонны в центре комнаты, я падал на пол и простирался в молитвах.
Гимны сменялись, один волшебнее другого, открывались-закрывались дверца клетки, в которой сидел Кришна, звон колокола отмерял время поклонов и мантр, а я скакал как неугомонный, радостно подвывая в такт барабанам. Вокруг меня плясали, развевая одежды, незнакомые люди, улыбающиеся мне и всем остальным, орущие непонятные слова, бросающиеся к ногам своего бога.
Вместе со всеми я возлагал лепестки цветов к ногам статуи основателя, вдыхал жгучий аромат красного бутона, передаваемого по рукам, вкушал какой-то напиток с резким вкусом, вливавшийся мне в горсть...
Дальнейшее я помню смутно; в глазах стоит лишь блеск тимпанов и отвратительный розовый цвет, но я вспоминаю последнюю церемонию службы.
Мы все сели на пол и принялись разучивать распев-четверостишие из прославляющего Кришну санскритского гимна. Смысл его я почти сразу забыл, и слова уже стерлись из памяти, но мелодия... Сводящая с ума мелодия так вклинилась в сознание, что еще несколько недель после той службы она ежеминутно взрывалась у меня в голове, и я, как бешеный, безудержно повторял ее вновь и вновь. Казалось, в моей душе вырван клок, и в зияющее отверстие змеей вползли звуки бесовского гимна — чтобы терзать меня, чтобы ни днем ни ночью я не знал жизни.
Я согрешил. Я заболел. Я нуждался в очищении, но не знал, где искать помощи. Ни врачи, ни знахари не могли вырвать из души моей ту страшную мелодию, и я таял с каждым днем. Только спустя месяц, отстояв отчитку у отца Германа в Троице-Сергиевой лавре, я обрел покой. Моя болезнь — мой грех — оставила меня.
Павел МАКАРЫЧЕВ