БЕЗО-БРАЗНИК

БЕЗО-БРАЗНИК (злобный вымысел Астафьева)
19(232)
Date: 12-05-98
Первую книгу романа “Прокляты и убиты” прочитал в “Роман-газете” № 3, вторую — в “Новом мире” № 10; оба издания за 1994 год. Произведение автобиографично. В. Астафьев прошел в армии тот же путь (или близкий), что и один из главных героев — солдат-телефонист Лешка Шестаков.
Лейтмотив романа — остервенелое глумление писателя над своим же прошлым. Во всю мощь таланта и природных способностей малюет он черной пастой Красную Армию и Советскую власть. Собственно, это нетрудно сделать: отбрось светлое, оставь только гадкое и — “патрет” готов! Такому мастеру, как В. Астафьев, нарисовать его — раз плюнуть. Только вот как быть с историзмом — его полагалось бы соблюдать в романе? Похоже, автора подобная “мелочь” не беспокоит.
Много страданий принесла война на нашу землю. Плохо человеку быть в холоде, голоде, да и еще не дома. Плюс к этому заставляют маршировать стрелять, убивать... Белый свет кажется с овчинку. А командиры и эти, как их... комиссары — безжалостные кровососы. От них да от Советов происходят все беды! — так внушает автор романа читателю. Не спорю, находились в армии люди (как в любом обществе), у которых начисто отсутствовали в характере такие человеческие качества, как доброта, терпимость, интеллигентность, сострадание, чувство долга, тяга к коллективу (что у советских людей было развито), понимание беды над страной и многое другое, без чего не состоится Человек. Астафьеву же сподручней, оказывается, представить советского солдата военного образца болванчиком, командира — вампиром, а весь советский строй — иезуитским. Что он и сотворил. Советофобия в романе доведена до патологии.
САПОГИ ЖАЛКО...
Жизнь в маршевых частях проходила, как и везде тогда, в лишениях. Но не пахабно, как это представлено Виктором Астафьевым. Служил и я в подобных частях в тот же период, что показан в романе “Прокляты и убиты”.
... Парный наружный наряд обходил землянки. Все в них замерло: подразделения ушли на занятия. Тихо, спокойно. Наряд протопал в зону офицерских домиков. И там — полный порядок. Безлюдье, безмолвие. Солдаты посовещались. Один продолжал обход территории, другой свернул на малозаметную тропку, направился к одиночному досчатому домику. На двери — замок. У солдата — отмычка. Быстро справившись с дверью, шагнул за порог... Раздался взрыв!
Шум, переполох по лагерю. Завыла сирена. Тревога! Солдата принесли в караульное помещение. Врач констатировал: разрыв мягких тканей стопы. Сильный испуг. Начал раскручиваться следственный маховик.
Если бы этот эпизод знал В. Астафьев, думаю, включил бы его в роман как пример офицерского каннибализма по отношению к солдатам: не только стреляют, но и на минах подрывают...
Июль 1942 года. Седьмой месяц моей службы в должности инструктора подрывного дела в 17-м запасном полку под Казанью. Да, воровство в воинских лагерях в те годы водилось. А где его не было! Через запасные и маршевые части проходили десятки тысяч человек. И такие разные: лихие-смирные, честные-бессовестные, управляемые-неуправляемые...
Мои друзья — командиры взводов — жили зимой в казармах, летом в землянках, вместе с солдатами, только в отдельных закутках. Может быть, поэтому случаи воровства у них были редкими и считались как чрезвычайное происшествие.
Мне, инструктору полка, в летнем лагере выделили отдельный домик с кроватью, откидным столиком и табуретом. Имели подобное жилье и другие штабники. Долго все мы пребывали в спокойствии. И вдруг кто-то начал таскать вещички. Нахально, с сатанинским упорством. Поэтому, убывая на занятие, я стал оставлять около порога, под доской, фугасик. Расчет: воришка сам не должен убежать, но и травма чтоб небольшая...
Меня нашли в поле на занятиях: срочно в штаб! Следователь военной прокуратуры после короткого допроса сразу получил разрешение на арест. Посадили на гауптвахту. Мне уже “светил” трибунал. Спас командир полка, подполковник. Имел заковыристую фамилию, никто ее толком не знал. А мы звали его “Суворовым”. При каждом удобном случае сыпал цитатами из суворовской “Науки побеждать”. В отличие от астафьевского полковника Азатьяна, он был требовательным, суровым и самостоятельным. Должен сказать, что во всем лагере дисциплина не хромала, как в Бердском полку, хотя частей у нас было куда больше.
... Через несколько дней привели в какой-то кабинет. Там находился “Суворов” — лысый, интеллигентный, с суровым взглядом. Разговор шел сидя, спокойно, обстоятельно. Раскрылся ему как на духу. Проявил он интерес к конструкции фугасика. Спросил:
— Что все-таки побудило вас, лейтенант, сотворить такое непотребство?
— Сапоги новые получил, товарищ подполковник, жалко было терять...
Приказом “Суворова” меня из полка изгнали и назначили командиром саперное взвода в маршевую лыжную бригаду, готовившуюся на фронт. Кстати, вскоре ее командиром стал “Суворов”. Это нас обрадовало. Так я из-за своей выходки стал маршевиком. В романе даже убийство солдата командиром роты прошло гладко — чтобы показать гулаговскую систему в воинских частях. Таков уж Астафьев.
В новый, 1943 год, наша 4-я отдельная лыжная бригада приняла первый бой под Касторной на Воронежском фронте. Об этих боях В. Астафьев отзывается как о бездарных со стороны нашего командования, хотя несколько тысяч пленных захватила только наша бригада. Так, однако, случалось, что Харьков наши войска сдали в феврале 43-го. Но это особая тема.
ГЛУПЕЕ НЕ ПРИДУМАТЬ
21-й полк на фронте переименовали во 2-й и он вошел в Сибирскую дивизию генерала Лахонина. Во второй книге романа “Прокляты и убиты” полк вместе с другими частями форсировал реку Великую и боролся за Великокриницкий плацдарм на берегу противника. Не трудно расшифровать, что это — Днепр в районе села Великий Букрин. Наша 100-я стрелковая дивизия на Букринском плацдарме участвовала в боях от начала до конца. 460-му полку, в котором я имел честь служить полковым инженером, пришлось штурмовать реку с ходу.
В. Астафьев и здесь верен себе. Выражаясь языком героев романа, вновь “херакнул” по истории Великой Отечественной войны: обвинил командование все в той же бездарности, а форсирование — никчемным делом. Писательский удар по Красной Армии рассчитан на полное неведение потомков о прошедшей войне.
Трагическую и одновременно героическую, а я бы сказал еще и уникальную военную операцию, автор постарался превратить в фарс, сгусток ужасов и человеческих страданий, бесцельную бойню. Ограничился лишь страшными картинками боев, массовой гибелью солдат, жестокостью и безнадежностью людских судеб, полным неверием в победу. И все это — на фоне тупости верхов, порочности советского строя.
Действительно, глупее, нежели придумано в романе, наше командование сделать не могло. Сибирская дивизия генерала Лахонина и приданная ей 9-я гаубичная бригада форсировали реку после того, как... намозолили глаза немцам. На виду у них, днем, наши горе-вояки шастали по берегу, “пекли блинчики” на воде, игрались, резвились на лоне могучей реки. На берегу все просматривалось. Бывалый воин Лешка Шестаков призывал солдат: в немцев не стрелять! Те отвечали тем же, пока не надоело. Идиллия! Настоящая астафьевская пастораль. И ничего профессионально-воинского.
АСТАФЬЕВСКИЙ ПЛАЦДАРМ
Плацдарм на правом берегу, нарисованный в романе, далек от действительности. Нет слов, бои были жестокие, потери огромные, кормежка в первые дни никудышная, вшей полные горсти... Связь с левым берегом тоже не сразу отладили. Солдатам приходилось проявлять свою инициативу. Все это могло быть и, конечно, было. У каждой части складывалась своя обстановка. Но неразбериха в управлении боем на плацдарме — выдумка автора. Немцы сразу сбрасывали таких обратно в реку. Почему не было единого начальника, под которым, выражаясь образно, все бы танцевали? По идее (и уставу) таковым в романе должен быть кто-то из дивизии. На плацдарме уже были два командира полка, представитель артиллерии. Автор последнего сделал центром притяжения, потому что у него была телефонная связь с левым берегом. Но и в этом случае, все равно, командовать должен пехотный начальник, иначе плацдарм не удержать.
В романе показан полный непрофессионализм командования дивизии, пустившего на самотек бои на плацдарме. Только однажды прибыл на правый берег начальник штаба дивизии, в чистых сапожках и новенькой плащ-накидке, “поставил задачу” и смылся. Выглядел он вроде “мальчика для бития”. Неужели в дивизии не нашлось смелых штабистов? Ведь Сибирскую дивизию генерала Лахонина автор характеризовал особенно боеспособной — она в предыдущих боях исправляла армейские промахи... Писатель срежиссировал не воинский плацдарм, а полнейший бедлам! Сам сотворил и сам же устами Щуся изрек: “Много ее, дури-то, кругом...” Прицел ясен — очередной залп по верхним штабам! По ним, неспособным генералам. Вот у немцев — ого!
Объявляя на весь мир свою “окопную правду”, писатель, видимо, считает, что попал в центр Истории... Ага! Пальцем... в одно место.
КАК ЭТО БЫЛО
У моего стрелкового полка плацдарм начинался тоже с реки. С рывка подразделений в ночную бездну, в неизвестность, к черту в пасть! Но в глубокой тишине. Мы вышли к реке незаметно для противника. Днем затаились. В первую же ночь начали заплывы.
Первой заплывала рота автоматчиков старшего лейтенанта Кораблева. Ей приданы отделение разведки, взвод полковых минометов, пулеметчики, санитар, радист. Задача роты: разведка боем правого берега, закрепиться на нем, оттеснить наблюдателей противника от реки. В строгой тишине (с проводником из местных жителей) без крикливых команд и разговоров — все было оговорено на берегу — похлюпали по воде “плавсредства”. Присмирелые, внутренне напряженные воины с автоматами, небольшим запасом патронов и гранат (отдельно шли лодки с боеприпасами и сухим пайком) томительно всматривались в правый берег — таинственный, грозный и пока невидимый. Разные чувства одолевали солдат. Большинство умели плавать, но были и “топоры”. Но вообщем-то роковой момент переносили по-мужски, внешне и внутренне собрано. Правда, некоторые сняли сапоги — “на всякий случай”. Но, оттолкнувшись от берега, все поняли: отбоя не будет, правый берег неминуем.
Рота автоматчиков — особое подразделение, с крепкой боевой традицией: не оставлять противнику своих раненых и убитых даже при отступлении. Этот высший принцип фронтового братства (похоже, незнакомый писателю Астафьеву) в роте не был лозунговым. Ротный строго спрашивал за него с командиров взводов. Бойцы знали об этом и верили своему командиру роты, который долго и внушительно перед заплывом толковал им о взаимопомощи на воде.
Первый заплыв окрылил всех, ибо оказался удачным. Фрицы не заметили десанта: видимо, не верили, что Иваны рискнут на такой дерзкий шаг. Да и сами они только что убрались с нашего берега. Их беззаботность, внезапность автоматчиков дали возможность последним прочно вцепиться в берег, и судьба операции наполовину была решена в нашу пользу. Правый берег, так мучительно ожидаемый, возник перед нами внезапно. Был крутенек, коряжист. Саперы мин не обнаружили. Кораблев, вышагнув из моей надувной лодки (единственной в полку), прошептал:
— Больше людей давай. Как можно быстрее и больше!
Донельзя уставшая, но обретшая второе дыхание саперная команда повела “флотилию” обратно, за следующей партией. Нас снесло на несколько сот метров. Первый батальон уже ждал, получил команду от начальника штаба Мамедова и начал свой большой заплыв. Батальоны втягивались в переправу поочередно.
Кораблев вступил в бой, когда мы, загрузившись второй партией воинов, уже отплыли порядочно от своего берега. Десятки немецких осветительных ракет зажгли ночное небо. Затрещала, заухала, загудела передовая на правом берегу. Хлопнули на воде первые мины. Началось светопреставление. Каждый вытягивал свой билет в кровавой лотерее... Фрицы били неприцельно, по площадям, но жертвы преследовали нас. Наконец, большая часть полка и оперативная группа во главе с майором Мамедовым прочно обосновались на правом берегу.
На плацдарме полк буквально вцепился в землю, глубоко закопался, обложился минами. Так было и в других полках. Плацдарм на своем участке, несмотря на буйства огневых шквалов и бешенство противника, мы удержали и никакого пополнения в живой силе не получали.
КТО ЖЕ ПРАВ?
Возникает вопрос: нужно ли было форсировать Днепр с ходу в районе села Великий Букрин? Тем более, что автор романа отметил там “речную неудобь”, непригодную для переправы. Или лучше было бы и здесь “ждать у моря погоды”? Последнее соответствовало астафьевскому принципу “малой крови”. Но тогда как быть с “Восточным валом” противника, проходившим по Днепру? Он вообще превратился бы в неприступный рубеж, и кто знает, в какую “кровь” это вылилось бы. Винить здесь советских генералов, как это вновь и вновь делает В. Астафьев, никак нельзя. Даже если были допущены какие-то промахи. Ведь в свое время в повести “Звездопад” сам автор признавал: “...если б на фронте можно было без ошибок, мы уж давно в Берлине были”. Значит, понимал человек, что от “большой крови” не уйти, если хочешь добиться победы над сильным коварным врагом. Нынче же флюгер повернулся в противоположную сторону. Бывший вояка ошибок уже не прощает.
Букринский плацдарм оправдал себя. Малыми силами он заставил противника держать огромное количество танков и пехоты на этом участке, и тем самым, как уже упоминалось, дал возможность командованию фронта скрытно и быстро перебросить основные войска на Лютежский плацдарм, с которого и началось освобождение правобережной Украины. Дальнейший ход событий подтвердил правоту действий советского командования, ибо стремительное продвижение Красной Армии заставило союзников через полгода открыть Второй фронт.
“ЖАЛЬ, ВАС НЕ ДОБИЛИ!..”
Что такое “окопная правда” В. Астафьева. Это — полуправда с неправедным вымыслом. Его роман “Прокляты и убиты” — злобный пасквиль на собственное поколение и время, в котором он имел несчастье пребывать (с его точки зрения). Судя по роману, он мучился, страдал, просто изнывал от жизни, которую подбросила ему судьба в годы Советской власти, особенно в военную пору. И в романе, и в “откровениях” последних лет явно торчат уши чем-то и кем-то обиженного человека. Причем обида эта приняла политический окрас. Как фронтовик он вместе с другими испытал много лиха, видел всю палитру сложной, многоцветной физической и духовной жизни солдата, знал армейские порядки. Но, живописуя их, вычеркнул все цвета и оставил один — черный. Все, что из прошлого можно изгадить и испоганить — в романе старательно перепачкано и размазано по штабам, личностям и операциям. Представлен сгусток низменных человеческих деяний и проявлений, привнесенных в общество, по мнению автора, Советской властью, бездарным красным генералитетом и тупыми политорганами. В бьющей через край патологической злости на них автор зело преуспел и получил зеленый свет на пропаганду своего коренного произведения во всех средствах массовой информации правительственного толка. Потому что им, средствам и нынешнему режиму, правда о доперестроечном прошлом и Великой Отечественной войне ни к чему. Им нужен астафьевский блеф о ней. И, похоже, нынешние СМИ не зря долдонят о коммунистах-монстрах, которых В. Астафьев так ловко вытащил на свет божий в романе (Вот они! Взы их!). И эти иудины зерна находят свою почву. Уже никого не смущает такая картинка: разговорились два ветерана в фойе администрации Ленинского района г. Омска. Тема: гуманитарная помощь из Бразилии. Услышал их удалец-молодец, бросил злобно:
— Жаль, не добили вас в войну!
— Это почему же? — спрашивают ошарашенные ветераны.
— Да с немцами-то мы как бы жили сейчас. О-го!
Напротив стоял гренадер-милиционер, послушал, отвернулся. Он охранял власть. В постороннюю болтовню о “недобитых фронтовиках” ему вмешиваться не резон. А ветераны? Умолкли. Конечно, будь эти тщедушные старикашки в возрасте того молодца-удальца, вряд ли осмелился он сказать им такое. Одним словом — плюрализм!
Так сегодня оборачивается вселенская травля прошлого, обливание помоями Красной Армии, искажение истории Великой Отечественной войны. Кстати, грязь эту В. Астафьев льет и на себя. Удалец-то и в него плюнул!
Валериан САЛТЫКОВ,
фронтовик, майор в отставке