Авторский блог Редакция Завтра 03:00 23 марта 1998

АКТЕР ОСОБЕННОЙ СТАТИ

Author: Станислав Золотцев
АКТЕР ОСОБЕННОЙ СТАТИ (О новой работе народного артиста России Николая Пенькова на сцене МХАТа им М. Горького)
12(225)
Date: 24-03-98
РОССИЮ НАШУ еще и потому не понять умом, особенно умом западного рационалистично-позитивистского образца, что даже те люди в ней, кто мнит себя сугубым материалистом (монетаристом, милитаристом, метафористом), все равно обречены в суждениях своих исходить из принципов духовности, она же вера, пусть даже отрицая их. Вот пример: два человека спорят о поэзии, и один из них выстраивает следующий ряд своих любимых имен: Блок, Есенин, Рубцов, а другой называет Мандельштама, Пастернака и Бродского; ежу понятно, что спор ведется далеко не только о судьбах стиха, и что спорящих разделяют отнюдь не только разности меж их литературно-эстетическими вкусами... так и с другими изящными искусствами. Если один поклонник Мельпомены в главных своих любимцах сегодня числит, скажем, М. Захарова и Ю. Любимова, а другой — Н. Губенко и Т. Доронину, если первый говорит о своем восхищении О. Басилашвили и Л. Ахеджаковой, а второй, соответственно, И. Горбачевым и Л. Зайцевой, то опять-таки ясно: у каждого из этих двух театралов не только “свой” театр, но прежде всего — своя Россия, и меж их взглядами на прошлое, настоящее и грядущее страны, как правило — пропасть... (Для западного же человека, тем паче слабо представляющего себе русский мир, глубинная суть подобных споров останется совершенно “темным лесом”).
...Что до меня, то, оставшись истовым театралом даже в 90-е годы, отвратившие множество завсегдатаев зрительных залов от подмостков, я теряюсь, когда меня спрашивают: “Кто твой любимый артист?” Ибо их, слава Богу, еще очень немало — и в столице, и в Питере, и в родном Пскове, и в театрах других областных городов — немало осталось талантливых, гордых и бескорыстных (какая корысть в нищенском-то существовании) актеров, которые и в наше Смутное время творят свет духовный на сцене. А кое-кто — “если повезет чуть-чуть” — и на экране, не опускаясь, разумеется, до участия в чернушно-порнушных” лентах. Таких художников сцены, говорю, немало... Но вот если меня спрашивают: “Кто, по-твоему, сегодня самый р у с с к и й артист?”, я с неколебимой уверенностью называю одно имя — ПЕНЬКОВ. Да, Николай Васильевич Пеньков... Самый русский актер наших дней.
Совсем недавно я еще раз убедился в этом, побывав на спектакле “Наполеон в Кремле” (“Шумел, горел пожар московский”), что идет на Малой сцене МХАТа им. М. Горького. Это — пьеса драматурга Владимира Малягина, поставленная Н. Пеньковым. Режиссер постановки занят в главной роли — он играет французского полководца императора Наполеона I Бонапарта... Далеко не в первый раз шел я в маленький зал “под крышей” мхатовского здания на Тверском, но, признаюсь: в этот раз шел не без душевного трепета. Да, В. Малягин, на мой взгляд, один из самых одаренных и преданных русской отечественности драматургов, да, исполнитель главной роли не раз показывал себя и прекрасным постановщиком на той же Малой сцене, но... Наполеон! Имя, и через 170 лет после смерти корсиканского уроженца не утратившее своего магнетизма, будоражащее умы и сердца множества людей, от политиков до поэтов. И всегда-то в России художнику было немыслимо трудно воссоздать образ предводителя “нашествия двунадесяти языков” в его человеческой и исторической достоверности, будь ты хоть Лев Толстой, хоть актер провинциальных подмостков. Ибо нет в истории среди зарубежных мировых владык другой личности, вызывавшей и вызывающей у нас, русских, такую бурю самых противоречивых чувств и мыслей — от обожествления до ненависти. Ни Батый, ни Гитлер тут не соперники Бонапарту. Изображая его, легко впасть и в пародийную тональность, и в придыхания. А уж сегодня — да еще в показе московского эпизода из жизни французского императора, сегодня, когда каждый мыслящий и честный россиянин ясно понимает и ощущает реальность нового “нашествия”, плоды и последствия которого миллионнократно гибельнее для нашей страны, нежели разрушения в первой Отечественной (даже если б Кремль был взорван), — сегодня художникам сценического искусства, тем более и прежде всего державно-патриотически настроенным, представить зрителям “настоящего” Бонапарта — дело великой сложности артистической, равно как и гражданственной. Есть от чего волноваться театралу...
Самое первое и самое главное: когда сцена открылась, на ней предстал Наполеон. Не народный артист России Николай Пеньков в образе французского императора, но именно сам он, генерал Бонапарт. И это начальное впечатление усиливалось и углублялось до финальных мгновений спектакля, став и осевым стержнем, и самим “воздухом”, основой всего действа, почвой зрительского доверия всему происходящему... Предвижу ехидный вопрос: “А ты что, жил в 12-м году? видел самого Наполеона, тебе есть с чем сравнивать?” Что тут ответить? — тут только и можно говорить о необыкновенном таланте одного из ведущих мхатовских артистов, соединенном с необыкновенным же его укоренением и погружением в исторические глубины отечественной культуры, о насыщенности его художнического мира “биотоками” русской духовной сокровищницы... Без этого сам по себе природный и опытом усиленный дар перевоплощения остался бы всего лишь мастерством актерской мимикрии, тем что и зовется старинным словцом “лицедейство”. Пеньков же — в этом я совершенно убежден — с т а н о в и т с я тем, кого он играет, проникнувшись и громадой знаний о нем, и психологическим постижением души героя. Так было в “Аввакуме” (постановленном по замечательной пьесе того же В. Малягина) и в моноспектакле по страницам И. Бунина — все на той же Малой сцене. В малягинско-пеньковском Лазаре действительно увиделся человек из тех, кого сегодня быть не может уже — старообрядец, сжигаемый искушением диавола — в зрительские сердца ледяным жаром потусторонним дохнула душа Руси ушедшей. Глядя же на артиста, читающего Бунина ( да нет! говорящего его словами, да не “от лица”, а от всего естества автора), я с каждой минутой изумленно все более ощущал, как п р о р а с т а е т Иван Алексеевич во всем облике Николая Васильевича, и портретно, и тем духовным обличьем, что ведомо его внимательным читателям — строгим изяществом, желчностью и остротой ума, ярым сердцем поэта, благородством дворянской осанки и провинциально-страрорусской удалью... Да что там на сцене! Слушая голос мхатовца в литературных радиопередачах (а он, пока не было разгромлено бывшее Всесоюзное радио, часто появлялся в эфире), я нередко ловил себя на мысли: а, пожалуй, именно т а к, с такой колоратурой звучания, с такой дикцией и с такими интонациями доносили до слушателей свои творения и Александр Сергеевич, и Михаил Юрьевич. Понимаю, иллюзия, но такого рода, что является в искусстве высшей реальностью...
Но ведь для того, чтобы т а к вживаться в образ героя, как Пеньков, надобно и знать о нем едва ли не все. Его почву и судьбу, его эпоху до мелочей. Надо “перемолоть” в каждом случае целую библиотеку и ощутить прочитанное сердцевиной таланта своего (вот где слово “интеллект” обретает свой истинный смысл — от глагола “понимать”).
...Вот потому-то с первого взгляда на главного героя новой постановки поверилось — “настоящий” Наполеон перед нами (а именно сие определение “прошелестело” выдохом изумления у многих в зале). Ибо артист и постановщик создал образ французского императора как своего рода “избранное” как из основных, так и из второстепенных источников, формировавших за почти два века наше русское представление об этом человеке и наше отношение к нему. Или, иными словами, как квинтэссенцию громадной российской “наполеонианы”, где ненависть к вождю захватнических войск не противоречит восторгам перед его административно-военным гением, где неприятие его жестокости и мании величия смыкается с состраданием к узнику острова Святой Елены, к последнему герою-романтику Французской революции, уничтоженному единением коронованных посредственностей с нарастающей мощью банкирских домов... Таков Наполеон Николая Пенькова: он действительно “узнаваем” русскими глазами и слухом, душою и разумом, знающими его и по “Войне и миру”, и по Тарле и Манфреду, и по многим страницам отечественной поэзии. Теперь — и по пьесе В. Малягина.
...И в ней — и в ее главном образе — сущность, лейтмотив и историческая правда все-таки запечатлены словами народной песни — “Зачем я шел к тебе, Россия?” Зачем? — на протяжении всего действия этот вопрос растет в душе и рассудке “маленького капрала”, став к финалу роковым для него. Основное выражение наполеоновского лица в спектакле — удивление. Удивление непонимания, сначала надменно-нетерпеливое — почему это “бояре” не подносят ему ключи от столицы, потом удивление гневное: почему это его доблестные маршалы Ней и Мортье (их действительно “маршальски” — великолепно играют А. Самойлов и В. Ровинский), которым под ноги ложилась знать европейских столиц, в Москве растерялись как новобранцы, не могут сделать простейших вещей — справиться с пожарами, наладить добычу провианта, вообще навести порядок в покоренном главном граде россиян. И драматург, и постановщик, он же “жен-премьер”, подчеркивают небывало парадоксальную для Бонапарта ситуацию, высвечивают и делают главной и постоянной нотой действия то положение, в котором гениальный француз оказался на русской земле: т у п и к. Да, тупик, в него загнала всегдашнего триумфанта Россия, да не ударами воинства своего, а самой натурой своего бытия, неписаным своим миропорядком. И все чаще по ходу постановки приковывают к себе глаза главного героя, застывшие в удивлении — в изумлении отчаяния. Он не в силах понять, почему не покорился ему покоренный им русским мир!
...Нет, Наполеон творении Малягина и Пенькова (в отличие о толстовского героя) способен к очень многим добрым чувствам. Как теплеет его лицо в разговоре с генералом Тутолминым, начальником московского воспитательного дома, пришедшим просить о защите своих юных питомцев, — еще бы! он видит, что перед ним человек не просто храбрый, но и верящий в его воинско-императорское благородство. Да он вовсе не упоенный и ослепленный своим величием деспот, по крайней мере, не настолько, чтоб не видеть реальности. Он видит: осыпающие его льстивыми восторгами “московские” французы — это либо его враги-роялисты, от него же из Франции сбежавшие, либо авантюристы, приехавшие в Россию “на ловлю счастья и чинов”, а прежде всего звонкой монеты, и им, жадно хватающим подарки и милости из его рук, ничего не будет стоит завтра же предать его (о, какие злободневные ассоциации здесь вызывает игра И. Старыгина, Г. Ромодиной, П. Ульянова и других актеров-”французов”). Он всем сердцем сострадает юной гувернантке Люси (великолепная работа молодой актрисы И. Фадиной), чей брат, единственный ее родной человек, только что погиб под Бородином. Он понимает даже и чувство русского патриотизма, что видно из его слов к тому же Тутолмину, и даже к купцам-старообрядцам, вымаливающим у него “свои” иконы из кремлевских храмов. Понимает...
И еще раз говорю, не боясь упреков в предвзятости: я потрясен тем, как проявились мастерство и талант Пенькова-артиста в этой постановке. Многих актеров сцены и экрана доводилось мне видеть в образе великого корсиканца — удач видел меньше пальцев руки. В дни, когда я пишу эти заметки, ТВ показывает бондарчуковскую экранизацию “Войны и мира”: работа грандиозная, еще раз заставляющая вздохнуть о прошлом советского кинематографа, но хороший артист Стржельчик изобразил там “живую статуэтку” Наполеона, больше ему нечего было играть... Разве что суровый Род Стайгер в “Ватерлоо” приблизился к убедительности, показывая “дно” наполеоновского поражения. Но “русский” образ Бонапарта, ощутимый современным отечественным зрителем “без перевода”, без скидки на условность изображения, — впервые создан Н. Пеньковым. Причем почти без “наполеоновского набора” знаменитых жестов и поз и при минимальнейшей работе гримера и костюмера. Ибо артист, опираясь на точный и сочный исторический колорит малягинского текста, играет не “просто Наполеона” как такового и не определенного героя в определенных обстоятельствах — он поистине скульптурно “лепит”, создает на сцене то, чего наш зритель еще не видел в образе человека, решившего “освободить” Россию: его н р а в с т в е н н ы й т у п и к.
...А “ход”, отчасти известный по искусству и жизни: “железно-твердый” и могучий властелин “режется” как раз на добрых чувствах. Не может он понять, почему юная француженка Люси, живущая в Москве, не разделяет с ним радости от захвата русской столицы ее соотечественниками — ведь должна же, ведь ее брат отдал за это свою жизнь. Нет, она подавлена горем настолько, что даже не хочет стать фавориткой своего императора. Это — выше его понимания, но еще выше то, как ведут себя русские. Ладно, московитяне покинули свой город, испугались, но ведь его армия не разбойничает, более того — всем велено быть предельно корректными и наводить порядок, тушить пожары. Но почему эти русские, побросав имущество, взяли с собой весь инвентарь для тушения пожаров? Почему столько пожаров? И почему этим бородачам-купцам не нужно от него, от всесильного, ничего, кроме каких-то их древних крашеных досок, которые они зовут святыми?.. И уж в полном оцепенении оказывается он, считавший себя знатоком человеческой психологии, разговаривая с двумя московскими мужиками, стариком и юным пареньком, схваченными, когда они поджигали дома столицы, — тут, что называется, полный ступор.
...Вот, должен признаться — главный “русский противовес” потрясающей игре Пенькова — это сценический дуэт заслуженного артиста России А. Семенова и молодого актера А. Морозова. Не будучи театроведом, мне трудно определить, с помощью каких средств, каких “приемов” добились они оба такого с о с т о я н и я своих обликов: лица кажутся л и к а м и в их простой, ничуть не экзальтированной, по-мужичьи православной готовности умереть ради сожжения своей же родной столицы. Чтоб не достался русский дом супостату... Вот — единая удача В. Малягина и артистов, я даже не могу ни единой реплики этих поджигателей, стоящих перед Бонапартом, вспомнить — какое-то косноязычие, ни единого не то что “высокого”, но даже и сколь-либо осмысленно-гневного слова, сплошное “вестимо”, но лица, но лики! Да есть ли сегодня настолько же русские лики?..
...Он принес этим крепостным освобождение, он принес им такой совершенный конституционно-административный (поистине — мировой) порядок, перед которым в восторге были все граждане европейских держав, а эти варвары, эти русские, эти неблагодарные люди, которым он хочет принести столько добра ,— не приемлют его. Он, гений, полководец, он, Наполеон Бонапарт — в отчаянии, в тупике; он отказывается понимать э т у страну!
...Полагаю, тут надо завершать — далее ассоциации и параллели будут уж совсем буквальными для очевидцев нынешнего “нашествия”. Одно замечу: знаменательным достоинством постановки стало то, что и драматург, и Н. Пеньков показали французского венценосца к р о в н ы м с ы н о м Революции 1789 года, питомцем “века разума”, впитавшим в себя именно ту философию, для которой, кроме “рацио”, нет ничего святого. Вот почему этот гениальный человек терпит крах именно в России — как и все более поздние (и нынешним уготована та же дорога!) его последователи.
И еще... В маленьком зале “под крышей” огромного мхатовского здания на Тверском обычно собирается “на Пенькова” публика, знающая этого артиста. В тот вечер, когда я смотрел “Наполеона в Кремле”, рядом со мной сидела стайка подростков, девчонок и мальчишек, видно, приведенных на спектакль учительницей из числа его поклонниц. И в начале действия мне, честно говоря, хотелось их шугануть из зала: ребята откровенно “ржали”, перебрасываясь не очень приличными репликами. Благодарю свое терпение: уже минут через десять ребята смотрели на сцену, затаив дыхание, захваченные колдовским магнетизмом происходящего на ней действа. И выходили они из зала несколько ошарашенными: не знаю, можно ли было назвать их лица более одухотворенными, но более р у с с к и м и — это точно.
...В последние годы я очень переживал за творческую судьбу Николая Пенькова. Этот волшебный, исполненный высочайшего обаяния артист пришел к расцвету своего таланта именно тогда, когда сей его дар и на десятую долю не может быть отдан зрительской аудитории России по причинам известным — почти полная невозможность гастролей и вакханалия развала и маразма в кинематографе страны. Да еще и четко обозначенная самим артистом принадлежность к духовной оппозиции нынешнему режиму (хотя и без ухода в “митинговость”, все-таки повредившую некоторым его талантливым коллегам)... И вот: посмотрев спектакль “Наполеон в Кремле” по пьесе Малягина, я уверовал в то, что лучшие и главные шаги и деяния Николая Пенькова в искусстве — впереди.
... И только выйдя из мхатовского здания на зимний Тверской бульвар, я вспомнил, где видел лица, подобные ликам тех двух русских мужиков, что без страха стояли в спектакле перед Наполеоном, готовые к смерти. Я видел их у Российского Дома Советов, у “Белого дома” — на рассвете 4 октября 1993 года...
1.0x