ДЕВОЧКА ПОД КАЛИНОВЫМ КУСТОМ

Author: Семен Шуртаков
ДЕВОЧКА ПОД КАЛИНОВЫМ КУСТОМ (РАССКАЗ)
12(225)
Date: 24-03-98
КАК-ТО НА ОДНОЙ из подмосковных станций пришлось встречать ехавшего ко мне из столицы товарища.
Пришел я, что называется, с запасом, и какое-то время слонялся по платформе, бездумно глазея на таких же, как я, ожидателей электрички.
Я дошел до края платформы и уже хотел поворачивать назад, как заметил на обочине под кустом калины тоненькую светловолосую девочку лет, наверное, шести-семи. Девочка как девочка, такие с папами и мамами и на платформе попадались. Меня остановила ее неподвижная и какая-то напряженная поза. Ничего и никого не видя, не замечая вокруг, она целеустремленно глядела на уходящие в ближнюю березовую рощу блестящие рельсы: оттуда, из этой рощи, вот-вот должна появиться электричка.
Увы, товарищ или не успел или что-то с чем-то перепутал, но с этой электричкой не приехал. Она тронулась дальше, платформа опустела, и мне ничего другого не оставалось, как опять мерить ее из одного конца в другой.
Каково же было мое удивление, когда, дойдя до дальнего конца, я увидал ту же девочку под тем же самым кустиком.
Вид у нее был опечаленный, жидкие косички и то висели вдоль тоненькой шеи как-то понуро. Должно быть, и она тоже не встретила, кого так горячо ожидала.
— Ты кого-то встречаешь? — как можно мягче спросил я. Из опасения насторожить маленького человека непрошеным вмешательством, я нарочно не стал подходить к ней близко: спросил, как бы между прочим, просто так.
Она кротко и горестно взглянула на меня и тоненьким голоском, в котором звенели слезы, ответила:
— Маму.
— Не горюй, этой электричкой не приехала — приедет следующей, — первое, что пришло мне в голову, сказал я.
Но девочка осталась безучастной к моему утешению. Она даже позы не переменила, продолжая стоять лицом к роще, в которую вонзались белые рельсы.
А пока я раздумывал, уйти мне или остаться, из этой рощи стремительно вылетела, будто ею кто выстрелил, новая электричка и, значит, надо было опять поспешить на другой конец платформы к первому вагону.
Нет, среди выходящих из поезда своего товарища я и на сей раз не нашел.
Что ж, придется еще подождать. А если так, то любопытно бы поглядеть на встречу моей девочки с мамой. Уж этой-то электричкой она определенно приехала.
Девочку я увидел... нет, не на тропинке, а на прежнем месте. Теперь я подошел к ней совсем близко. Она подняла на меня залитые слезами глаза и в голос, с тихим щенячьим подвываньем заплакала. Словно бы до этого не перед кем было выплакать свое горькое горе, а вот увидела, пусть и не близкого, но все же как бы знакомого человека, и не удержалась, заревела.
Успокоить ее я мог разве что словом. Но где они и какими должны быть эти врачующие детскую душу слова?!
— Успокойся, милая... тебя как зовут-то? Света? Хорошее имечко... Приедет твоя мама, никуда не денется... Да и откуда ты взяла, что она вот в эти минуты должна быть?
— Каждый день... с работы... — глубоко, прерывисто вздыхая, выдавила девчушка.
О, значит это не простая детская блажь, а каждодневное обыкновение. Но если не блажь, все же оставалась непонятной такая, чуть ли не трагедийная острота переживания. Ведь, в сущности, ничего не случилось — что, кого и чего загодя, заблаговременно оплакивать-то?!
Чтобы отвлечь, увести мысли маленького человека хоть немного в сторону, я спросил, кем мама работает. Оказалось, что поваром в столовой.
— Ну вот, какая важная, ответственная работа, и мало ли какие дела могли ее задержать?! А ты тут слезы льешь, — я вытащил из кармана носовой платок. — давай-ка мы их утрем... И носик тоже освободим... ну-ну, шмыгни как следует, не стесняйся.
Девочка перестала плакать, лишь нервно вздрагивала худеньким тельцем. И мне подумалось в ту минуту, что мы, взрослые, с годами забываем, какими сами были вот в таком возрасте, и меряем маленьких уже своим нынешним аршином. И вместо того, чтобы сквозь слезы увидеть и услышать голос чистой, горячей любви к самому близкому на свете человеку — родной матери, мы снисходительно усмехаемся: ну, вселенская трагедия на пустом месте... Вот и сам ты тоже не сразу дошел-допер до той простой мысли, что слезы этой девочки — не блажь, а слезы любви, одной лишь беззаветной и безграничной любви...
— Я-то его ищу-свищу, а он вон где меня встречает! — послышался с платформы знакомый голос.
Я обернулся. Подняв приветственно руку над головой, по платформе шествовал мой долгожданный друг.
— Ну вот, товарищ, которого я ждал, приехал, — стал я прощаться с девочкой. — На следующей электричке обязательно приедет и твоя мама... А теперь улыбнись и — до свидания!
Хотя пожелание мое было высказано в явно шутливом тоне, Света робко, одними глазами, но все же улыбнулась:
— До свидания...
ВТОРОГО СВИДАНИЯ с девочкой Светланой не произошло ни в том году, ни в последующее время, и та мимолетная встреча стала уже и забываться. А вот совсем недавно она нежданно-негаданно снова выплыла из небытия.
С той же самой станции, только с другой стороны платформы, я ехал в Москву.
Время было дневное, малолюдное. В вагоне моими соседями оказались две женщины, похоже, мама с дочкой, и франтоватый хлыщ в малиновом, с лацканами до пупа, пиджаке, какие нынче носят так называемые новые русские.
Идеальное занятие в электричке — чтение, но на сей раз я с собой ни книгу, ни газету не взял, и мне ничего не оставалось, как поглядывать в окно, у которого сидел, да — вольно-невольно — слушать сидящих напротив спутниц.
— Но ты же, Света, сама выбрала этот фасон — помнишь, в журнале? — говорила мамаша, женщина средних лет с миловидным, но рыхловатым, словно бы распаренным лицом.
— Когда это было! — вполголоса, приглушенно, и словно бы испытывая неловкость вести почти интимный разговор при посторонних, отвечала русоволосая, с локонами по плечам, дочка. — Это уже вышло из моды.
— А надо, чтобы обязательно до пят? Вон у твоей подружки Таньки до колен не доходит, а ничего, глядится очень даже хорошо.
— Ты еще ее капюшончик похвали!
Похоже, то ли о плаще, то ли о какой другой одежке речь идет. Ничего интересного. Однако же сидящий со мной рядом молодой человек этак внимательно прислушивается. И девушка, как бы в поощрение проявляемого к ее словам интереса, нет-нет, да беглый скользящий взгляд на него кидает.
Мамаша приклоняется к ее уху и что-то шепчет. До моего слуха долетает только ”дешевле” и “больно дорого”.
— Но зато это же фирма! — уже не шепотом, а в голос и с некоторым раздражением восклицает дочка, а чтобы несмышленая, поотставшая от жизни мама ее лучше поняла, добавляет, — фирма “Шик модерн”!
— Извините, что вмешиваюсь в вашу беседу, — преувеличенно вежливо вклинился малиновый нувориш, — но Света права: это одна из самых престижных фирм Европы. “Шик модерн” — это высокий стиль и высокое качество!
Теперь уже не беглым, а долгим благодарным взглядом прекрасных голубых глаз одарила Света своего единомышленника за моральную поддержку.
Я же подивился своей несообразительности: вот только когда эти, небесного цвета, глаза я соединил с именем сидящей напротив девушки. Вот только когда мне ударило в голову: а не та ли самая Света и сидит передо мной?
— Как же мы это раньше-то без заграничного жили? — все еще не сдавалась мамаша. — Никаких фирм не было, а худо-бедно все были обуты и одеты.
— Вот именно: худо и бедно! — уже смело и уверенно оппонировал ей молодой щеголь, по видимости, и сам причастный к одной из расплодившихся ныне фирм “высокого стиля”.
Парень отвечал вроде бы маме, но при этом своими нагловатыми, чуть навыкате глазами почему-то пялился на дочку. Похоже, Света понравилась ему, что называется, с первого взгляда: в вагоне было много свободных мест, однако он подсел именно на мою лавку.
Признаться, я плохо слушал малинового болтуна. Моя голова была занята куда более важным: эта или другая Света плакала у калинового куста?
САМОЕ ПРОСТОЕ и верное — спросить бы об этом девушку, вот она сидит напротив. Но ведь при маме и при этом фирменном нуворише не спросишь. Да и давненько — не меньше десятка лет тому назад это было, помнит ли она, как дожидалась маму — для нее, нынешней, подумаешь, какое великое, из ряда вон выходящее событие!
Так что ничего другого не оставалось, как напрягать память и вспоминать-сравнивать виденное тогда с тем, что видел теперь. Та была худенькая, тоненькая; эта тоже — в вагон вместе входили, видел — не толстушка, стройная. Вместо жиденьких косичек — пышные локоны, но цвет волос все тот же, светлый. И глаза те же самые, разве что на маленькой мордашке они казались крупнее. Вроде бы все сходится. Но черты лица — нос или рот — как вспомнишь, что и с чем сравнишь? Ребенок стал взрослым человеком — поди, отыщи в нем то давнее, детское...
Ну а если уж совсем откровенно, мне и хотелось думать, что передо мной сидит моя знакомая Света, и в то же время что-то противилось этому. Да, с годами черты лица изменяются, и почему бы не посчитать эту синеглазую красавицу за маленькую Свету. Но сколько я ни пытался, не мог, ну никак не мог рыдающую девчушку увидеть в сидящей напротив и пренебрежительно фыркающей на маму девице. Она не только выказывала свою отстраненность, отчужденность, но и словно бы стыдилась перед дорожным знакомцем своей не шибко образованной, плохо разбирающейся в фирменных тонкостях матери. Куда подевалась, куда и когда ушла из ее сердца та горячая любовь, та беззаветная преданность родной маме?!
Вопросы громоздились один на другой.
А может, сама мамаша виновата в том, что не смогла сохранить в дочке тот святой огонек, не сумела воспитать в ней человека? Вряд ли. Вон на ней стоптанные туфли да серенькое, изрядно поношенное платье — от великого ли богатства это? Поварской зарплаты, небось, хватает лишь на то, чтобы ее дочь была одета-обута “не хуже других”. И не в одном ли этом она и видела свою “воспитательную” задачу, поскольку ни на что другое у нее ни средств, ни времени уже не оставалось...
Да и то сказать: разве ныне родители воспитывают детей? Нет, их “воспитывает” телевизионный ящик. Против него даже школа — коллектив профессиональных, не чета маме-повару, педагогов! — и та бессильна. Откуда ребенок узнает, что такое хорошо и что такое плохо? Из ящика, где добро и зло нередко меняются местами. Откуда дочка узнает о постоянно меняющейся моде, о той же фирме “Шик модерн”? И не просто узнает — такое ящиком вдалбливается в юное, еще не окрепшее сознание ежедневно и ежечасно, если не ежеминутно... Надо ли после этого удивляться, что “родство душ” у девицы проявляется не с родной матерью, а со случайным, прошедшим ту же школу воспитания, знакомым.
Электричка подходила к Москве.
Я еще раз внимательным, изучающим взглядом окинул своих спутников, подольше задержался на девице: в конце-то концов — она или не она? И пришел к твердому решению: нет, не она. Мне просто померещилось.
Хотелось думать, что напротив меня сидела другая, совсем другая девушка. А та, которую я когда-то видел под калиновым кустом, хоть и стала тоже взрослой, по-прежнему по вечерам встречает маму и так же горячо, как и в светлые детские годы, любит ее. Ведь так было всегда, так и должно быть. Не на любви ли дочери к матери, сына к отцу держался и пока еще держится род человеческий. Не будет этой любви — и ничего другого не будет.