Авторский блог Редакция Завтра 03:00 23 июня 1997

ЗДЕСЬ ВСЕ - РОДНЯ

<br />
ЗДЕСЬ ВСЕ - РОДНЯ 
Author: Роман Горич
25(186)
Date: 24-06-97
_____
_____ Написать эти заметки о моем любимом современном писателе Евгении Попове меня подвигнула скромная телепередача “Гнездо глухаря”, где ведущий был вынужден отвечать на вопрос: “А кто этот господин с окладистой бородой и родимым пятном под глазом, что среди именитых у вас сидит и так мило шутит? Юморист Попов? Такого не знаем. Мол, Альтова знаем, Хайта, Жванецкого — само собой разумеется, а вот Попова — не пришлось.
_____Может, и впрямь масоны виноваты, как уверяют иные достойные, но не в меру ретивые господа. Все-таки Попов — русский, православного вероисповедания.
_____Ну что мы годами не видим Белова и Распутина — ладно. Тут все ясно. Еще не известно удостоили бы они своим присутствием велеречиво-болтливую киселевско-доренковскую братию, даже если бы те их пригласили. Не часто заворачивает туда Александр Проханов — тоже понятно. Но Попов-то вроде в особых симпатиях к непримиримой оппозиции не замечен, как и подобает порядочному человеку, не всех нуворишей равно привечает.
_____Как всегда, в случаях крайнего недоумения я обратился за помощью к своему кающемуся лирико-публицистическому герою великому импровизатору, в прошлом яркой звезде постмодерна Александру Дмитриевичу Сдвигову (представлен литературной общественности “Независимой газетой” как раз накануне расстрела “Белого дома” цивилизованными варварами), а ныне просто хорошему поэту, с отвращением читающему жизнь свою постмодернячью — Александру Бригову. Александр Дмитриевич печально посмотрел на меня, недоумка и, по-видимому, сжалившись, преподнес мне очередной свой шедевр. На этот раз на тему “Двух единств” великого Тютчева:

“СВИНСТВО И ЕДИНСТВО”
_____
_____“Из полной с верхом нечистотами параши
_____Грязь плещет и на нас, и мы уж тонем в ней.
_____Дерьмо зальет и вас,
_____ о, благодетели вы наши!
_____Мир испоганенных, сомкни ряды тесней!
_____Единство —
_____ порешили так дракулы наших дней, —
_____Должно быть спаяно унынием и кровью.
_____А наш припай — гнев праведный с любовью.
_____Ужель не очевидно, что прочней?”
_____
И тотчас же недоумение сместила ясность. Впрямь, сколько можно риторически вопрошать, когда только слепому не видно, что в числу прочих падений: как-то производства, морали, нравственности, перестройка добавила еще и катастрофическое падение вкуса...
_____Есть два типа ироников, или, если хотите, — юмористов. Один тип — это ироник, который упивается абсурдностью испоганенного человеческой самодостаточностью мира, преподнеся этот печальный факт как собственное откровение, хотя мир этот абсурден по определению, ибо “во зле лежит”, и не столь уж важно тоталитарный он или демократический (демократия, кстати, тоже может быть тоталитарной). Другой тип — это ироник, который за попущенной Господом за грехи наши абсурдностью человеческого существования видит мир Божий, а в гражданине, измордованном “князем мира сего”, — образ Божий.
_____Первый восхищается своим умением эту абсурдность продемонстрировать, давая потребителям своей продукции всего лишь релаксацию — временное облегчение от причастности к осознанию подобного невеселого положения вещей, и только. Другой, слегка перефразируя древнего автора Теруллиана (“верую, ибо абсурдно”), как бы говорит: “верую, ибо вокруг все абсурдно”. И вносит таким образом в наши души катарсис-очищение. Стоит ли особенно удивляться, что Евгения Попова, яркого представителя второго типа ироников, многие не знают.
_____В день публикации, с благословения незабвенного Шукшина, первых рассказов Евгения Попова в “Новом мире” конца 60-х не было, пожалуй, ни одного читателя разных вкусов и пристрастий (по крайней мере, я таких не знаю), который не сказал бы: наконец, явился писатель милостью Божией. Воистину, юродивые писания Попова как бы препарировали нагнетаемую мастерами подковерной борьбы параноидальную тьму общественного сознания тех времен, являя зачумленному миру то, о чем он, казалось бы, совсем забыл — дух истинной любви к ближнему. Не прокламируемый безжизненный “моральный кодекс” разлагающейся вместе с несчастным старичком-генсеком брежневщины и не спешащую ему на смену торгашескую мораль гуманизма “истинного”, а именно тот Дух, который дается за исповедание, что Бог есть любовь.
_____Столько лет прошло, а так и стоит в памяти врезавший постовому в глаз “влюбленным кулаком” бедолага, потревоженный на несанкционированном месте свободной любви — городском скверике — и отправившийся за столь превратное представление о чести и достоинстве на отсидку, под сокрушенный рефрен старушки-матери: “Дурак, дурак, ох, дурак!” (“Жду любви не вероломной”). Или финал другой истории — об искалеченной жизнью супружеской паре (“О барабанщике и его жене барабанщице”): после дикого скандала “она посадила его в тазик с теплой водой и стала обмывать, а он, как ребенок, пускал пузыри и блаженно улыбался”. А трогательные “аниськины”, или, как из сейчас презрительно кличут, “менты”, уморительно рассуждающие о вероисповедной принадлежности притчи во языцех сибирского базара, этаком будущем мафиози регионального масштаба Тюрьморезове, мол, кто он: “молокан или иудеец”. (“Портрет Тюрьморезова Ф. Н.”). И уж совсем изумительный полковник Жестаканов, “с криком: “Я этих пидарей спасу для ответа перед судом народных заседателей”, бросившийся в воду на поиск мистически-таинственно исчезнувших из рабочего поселка парочки еще нечастых тогда “голубых” из рассказа “Водоем”.
_____Здесь все соткано из любви, нежности и сострадания. Добродушное подтрунивание успешно соседствует с самоиронией, предохраняя автора от греха осуждения ближнего. Здесь все — родня.
_____Сколько на эти вольные темы изготовлено уже постперестроечных сочинений. И ничего, кроме отвращения или в лучшем случае равнодушия, они не вызывают. Полистайте, если найдете, книжки Попова и вы обнаружите, что уже тогда он поставил и решил многие из так называемых “проклятых” вопросов. Поставил, потому что они требовали ответа в обществе, истомившемся от вынужденной лжи и не подозревающего еще, что вскоре на него обрушится ложь во сто крат более изощренная. Решил, потому что не изобретая велосипедов, исповедовал Того, кто “отца лжи” попрал. Он, без малейшей проповеднической нотки, а всей органикой своих писаний как бы говорил грядущим перестройщикам наперед:
_____“Да, “несть женщины и несть мужчины”, как несть эллина и несть иудея”. Но только во Христе, а не около — не в регионе человечьих прав. Там в этом смысле — смысле движения на пути к истинной любви — ничего приличного, кроме кино- и русофобов, педерастов и лесбиянок, как бы ни старались, вы не найдете. И не обнадеживайтесь, будущие господа, истинный Господь, конечно же, милостив, однако сказано Апостолом: “Ни блудники, ни мужеложцы Царствия Божия не наследуют”. Как, впрочем, и иные бузотерящие диссиденты, что того гляди бросят коммунистам клич — покайтесь! Тоже мне еще “иоанны крестители” нашлись. Не так страшны атеисты, как проповедующие имя Божие не освященными устами. “Врачу — исцелися сам”.
_____Вполне понятно, что столь открытый миру любви художник от Бога не пришелся ко двору многим власть имущим тех времен и обласканный творческой интеллигенцией прозападнического толка из породы тех, которым на роду было написано сегодня сетовать, по пословице, за что боролись, на то и напоролись, скоро украсил страницы самиздатского альманаха “Метрополь”. Издания — небезынтересного, но до умопомрачения амбициозного. А после скандала, искусно спровоцированного самими же метропольцами и долженствовавшего создать им хорошую рекламу за рубежом, был выброшен из профессиональной писательской среды в андеграунд.
_____С перестройкой, когда андеграунд устроил свой затянувшийся “пир победителей”, не отдавая себе отчета от упоения хорошо организованным успехом в том, что гнилушки светятся только в темноте, а на свету — гаснут, Попов издал все, что написал до Горбачева. И это было лучшее. Написал и издал много нового. И это было — худшее.
_____Заявив себя юродивым на “фронте культуры”, так как тогда истинная духовная жизнь находилась под спудом, со временем, когда аморфное религиозное сознание худо-бедно, но начало обретать свои конфессиональные черты, предоставляя “властителей дум” самим себе и устремляясь к Властителю дум истинному, Евгений Попов оказался перед выбором. Или более ответственно отнестись к своему дару, оградив его, по мере возможности, от всех соблазнов и искушений воспринятой как своеволие перестроечной свободы, или продолжать юродствовать, не желая замечать, что в новых условиях (общественной эйфории) юродство закономерно оборачивалось ерничеством.
_____Посмеиваться над побежденными, тем паче не над зараженными ренегатством вождями, а рядовыми гражданами, что не замедлил сделать Попов на первых порах ельцинщины в “Рассказах о коммунистах” (“Новый мир”), было не в пример менее нравственно продуктивно, чем посмеяться над самими “прорабами политического нюха”, что так бездарно попытались вернуть Россию “на круги своя”. Если, разумеется, и впрямь пытались, а не только вид делали.
_____Впрочем, следует отдать должное Евгению Анатольевичу, он тут же, как бы в отместку самому себе за уподобление какому-нибудь желтопресному хохмачу из ореала “МК”, начинает писать свою первую повесть “Накануне, накануне”, где немало утонченных плюх навешивает шизодиссиде всех мастей первых лет перестройки: от брюзгливо надутых сахаровцев и социалистов с человечьим лицом до дур феминисток и уже совершенно безумных “апрелевцев”. И именно это, а не “композиционная рыхлость”, как заметил один ведущий современную “букериаду” сталкер, явилось причиной недооценки повести нашей литературной элитой.
_____Евгений Попов, смею заверить, — писатель абсолютно самобытный. Он, повторяю, — юродивый в культуре. А если вспомнить, что даже в Церкви подвиг юродства (“быть безумным, чтобы быть умным”) большая редкость, то можно представить, насколько редки такие художники в литературе. Мысленно просматриваю историю российской словесности — и не нахожу. Расхожее уподобление его сочинений Зощенко и Платонову — нонсенс. Зощенко мучил Хам (кстати, тот самый хам первого пооктябрьского десятилетия, что, обернувшись “образованщиком” Солженицына, сразу же после объявленной перестройки воспрял и запрудил почти все СМИ), как Гоголя — черт, мешая обрести Царствие Божие, что внутри нас. Платонов насквозь пропитан ядовитыми испарениями живоцерковниченства, осужденного и преданного анафеме Православной Церковью. Что мучит Попова, мы не знаем. Как и подобает православному, он не выставляет своих болячек на “творческий показ” и всегда весел (даже название его книжек — “Веселие Руси”, “Прекрасность жизни”). Он и здесь как бы говорит: “Да ну попустил нам Господь по грехам нашим быть чудаками на букву “м”, как говаривал Василий Макарович Шукшин. Так что же, мы за это бояться и любить Его перестанем, что ли? Полноте, господа-товарищи, на все воля Божия. А не пытаясь понять, в чем она и за что, т. е. без внимательного отношения к Божественному Промыслу, своими только усилиями, мы, как бы ни старались, лучше не станем”.
_____Совсем недавно я узнал, что Евгений Попов ведет еженедельный обзор культурной жизни в “Неделе”. Сначала поскорбел: что делать одному из самых одаренных русских писателей в этой бульварной “веселящейся единице”? Однако, полистав подшивку, был приятно удивлен, что даже и здесь, в периодике далеко не первого разбора, Попов не изменяет своему таланту. Затаенная ирония сквозит почти в каждом его пассаже о жизни нашего “света”.
_____Ну и пусть он, отдавая последнюю дань уважения почившему Андрею Донатовичу Синявскому, спорному, но незаурядному художнику и смелому человеку, единственному, кто в либеральной среде поднял голос против расстрела российского парламента, со свойственной ему хитрецой переборщит, заявив, что Синявский “избавил русскую литературу от смертного греха уныния” (“Неделя”. “Тем, кто не помнит”). Зато он тут же, сообщая о том, что панихиду по почившему “вел священник о. Владимир, в миру Владимир Вигилянский, известный ранее в Москве как талантливый литературный критик, литературовед, ведущий сотрудник перестроечного “Огонька”, вольно или невольно заронит в душу читателя, искушенного в перестроечном маразме, благочестивое сомнение: не лихо ли — вчера еще автор пресловутого перестроечного “Огонька”, а сегодня — уже священник? Не одна ли это из наших бед, что вал производственный былых времен мы явочным порядком заменили на вал духовный, а качество как тогда было не шибко, так и сейчас — не ахти? Или там же, рассказывая о венчании замечательных поэтов старшего поколения Семена Липкина и Инны Лиснянской, вызовет очередное недоумение: это как же так? Писали, писали, и последнее время все больше о Христе, а сами столько лет в блуде жили? Не дело.
_____Впрочем, эту мысль, как не прошедшую испытания на благочестивость, читатель скорее всего сразу же прогонит, вспомнив, что заповедано: “Не судите да не судимы будете”...
_____А совсем недавно позвонил мне Попов и сообщил, что только вернулся из Израиля, куда ездил на поклон ко Гробу Господню. На мой вопрос пишет ли еще, или, как писатель Александр Кабаков “пребывает в творческом сомнении на тему, что лучше — литература или деньги” (“Неделя”. “В ожидании вишен”), засмеявшись успокоил, что, конечно же, пишет. И, возможно, скоро новым сочинением порадует. А пока суд да дело, прочитал стишок, предназначенный для “Недели”, который он привез из Земли Обетованной:
_____“Снова замерло все до рассвета
_____Начинается снова ШАБАТ.
_____Только слышно на улице где-то
_____Неизвестный воюет солдат”.
_____
Согласитесь, пустячок, а стоит иной проповеди на тему: “Суббота для человека, а не человек для субботы”. Тему, что уж там греха таить, — актуальную.
_____Кому много дано, с того много и спросится. И хочется верить, что Попов не даст посрамиться тем, кто его истинно любит, т. е. любит в Боге.
_____И ценит. А стало быть, и привлечет ко Христу и того Фиму неверующего, о котором я говорил, и многих других. Тем паче, что Евгению Попову не грозит радикализм в оценке своих писаний, как Гоголю: сарказмом он не страдает. Возводящему свою литературную родословную скорее к Лескову, Евгению Анатольевичу достаточно вспомнить, что задержка в либерализме истинно одаренного русского художника чревата для него изменой Тому, кто дар сей отпустил.
_____
1.0x