Авторский блог Редакция Завтра 03:00 10 марта 1997

«СЛЫШУ ГУЛ ПОДЗЕМНОЙ РУСИ… »

<br>
«СЛЫШУ ГУЛ ПОДЗЕМНОЙ РУСИ… » (к 60-летию со дня рождения)
Author: Валентин Распутин
10 (171)
Date: 11–03–97
_____

ВЫДАЮЩИЙСЯ РУССКИЙ
ПИСАТЕЛЬ НАКАНУНЕ СВОЕГО
ЮБИЛЕЯ БЕСЕДУЕТ
С ВЛАДИМИРОМ БОНДАРЕНКО

_____
_____
_____Владимир Бондаренко. Валентин, начнем с того, что скоро — 15 марта — ты будешь праздновать свое шестидесятилетие. Ощущаешь ли ты груз лет? Ощущаешь ли ты культурный объем всего сделанного тобой? Ощущаешь ли свою самодостаточность? Все ли в главном осуществилось? Или многое по разным причинам сделать не удалось?
_____Валентин Распутин. Я не знаю писателя, который бы сказал, что он сделал все, что нужно было сделать. Уже сама наша профессия, которая не имеет определенного задания, заставляет нас сомневаться в полноте творческого результата.
_____Одно десятилетие — 70-х годов — было у меня плотным, хорошим. Написана была едва ли не большая часть всей моей литературной продукции. Следующее десятилетие — и даже больше — ушло, как говорят, на общественную работу. Надо было бороться за Байкал, вообще за экологию, надо было защищать памятники истории и культуры и самою культуру защищать. И вот это “надо, надо! ” — и заставило меня отложить прозу. Хотя все это относительно, разумеется. Были и рассказы, был “Пожар”, была книжка очерков о Сибири. Эта книжка досталась мне трудно, если говорить о сборе материала, но писалось радостно, с вдохновением, и, я думаю, что это очерки из разряда художественных. К сожалению, “Сибирь, Сибирь” была прочитана немногими. Она вышла в начале сентября 1991 года, во время позорных для нашей истории событий, вышла урезанным тиражем и до читателя не дошла, а попала позже к коммерсантам и продавалась за большие тысячи.
_____Однако больше всего и перед августом 91-го, и после августа я занимался публицистикой. Это было время общественных борений и страстей, русские писатели, как всегда, выступали в этой схватке малой колонной, и я не счел для себя возможным устраниться от нее.
_____В.Б. Да, очевидно, чтобы полноценно заниматься литературой, надо только ей и жить. И возникает у многих вопрос: а нужна ли публицистика литературе? Что заставляет писателя отбрасывать замысел романа и обращаться напрямую к народу: “Не могу молчать! ”, “Дневник писателя”, “Остров Сахалин”, “Лад”? Это что — чисто русская черта? Великие писатели сжигают свои романы, отказываются от литературы, обращаются к агиткам или к проповедям. Им мало чисто художественного влияния на общество, они жизненными поступками стараются переломить ход событий.
_____В. Р. Русская литература без публицистики никогда не обходилась и, думаю, не сможет обойтись. Она и начиналась с публицистики. “Слово о полку Игореве”, “Слово о погибели русской земли” — что это, как не публицистика?! Слишком сложна и трагична наша история, слишком напряжена жизнь, слишком велики наши просторы, чтобы слышать спокойное слово. Ни один из наших классиков не обходился без публицистики. Чехов чувствовал себя как бы виноватым перед обществом, пока не написал “Остров Сахалин”. Достоевский в “Дневнике писателя” раскавычил себя как художника и явился русским человеком и великим писателем без всяких оговорок. Не будь “Выбранных мест из переписки с друзьями”. Гоголь остался бы в литературе только как сатирик, отрицатель, человек с загадочной и темной душой — и вдруг эта душа открывается чистой и радостной в молитве. Не будь его лирических, а в сущности, публицистических отступлений — не видно было бы так хорошо Гоголя-патриота.
_____В прозе художник помещает своих героев в выстроенный, вымышленный мир. Он близок к реальному, но не реальный. Этот мир позволяет художнику говорить о человеке и жизни гораздо глубже и больше, чувственней и занимательней, нежели в отклике на действительность. Однако настают в творчестве писателя мгновения, а в жизни народа периоды, когда требуется не художник, а свидетель и мыслитель. Много сейчас можно называть причин, почему мало читают художественную литературу, но в связи с нашим разговором можно указать одну — жизнь страшней, грубей, чем та, которую предлагает литература, и нужно время, чтобы преодолеть эту несовместимость.
_____В.Б. Вспоминается нашумевший орловский пленум писателей, когда разгорелся спор — крайне назревший — писатель и политика. Может ли русский писатель быть вне политики? Или аполитичность — это тоже политика определенных слоев? Этот спор, очевидно, происходит в душе каждого писателя. Ничего хорошего в грязной политике для писателя не найти. Но и уход от политики губителен для любого таланта. Может быть, и не надо писателю Валентину Распутину откликаться на разные политические события, а писать новые рассказы, которые окажут гораздо большее воздействие на читателя?!
_____В. Р. Для литературы, может быть, пользы было бы больше. Для меня — да, потому что ничто так не убивает человека, как борьба с какой-то невидимой и всеобъемлющей силой, которая часто не имеет адреса, но давай представим себе: если бы в 9192-х годах не было бы ни тебя, ни меня, ни Белова, ни Розова и Власова, ни Кожинова и Куняева, если бы мы все сочли более удобным и спокойным для себя заниматься только литературой — можно представить себе, какие бы мнения господствовали сегодня в России и каким языком заставили бы Россию говорить! Вспомним: “патриотизм — это свойство негодяев” (Черниченко). “Россия способна плодить только рабов” (Ю. Афанасьев), вспомним, с какой издевкой говорили о фронтовиках Великой Отечественной, как в Лужниках собирались устроить концлагерь для патриотов — ведь все это уже было близко к тому, чтобы стать государственной идеологией и государственным действием. Разумеется, не одни литераторы этого не допустили, но общими усилиями не позволили, и никто нас в этом деле заменить не мог, и если нынешняя власть, антинациональная без всяких оговорок, вынуждена говорить сегодня о национальной идее — так это ведь не заслуга Гарвардского университета, а заслуга газеты “День” и “Завтра” общая наша заслуга, заслуга тех, кто во имя России оставил письменный стол или лабораторные опыты.
_____А писатели-фронтовики, не вернувшиеся с войны? Где от них было больше пользы? Нет, Россия лучше знает, как нам распорядиться, кого куда призвать.
_____В.Б. Не случайно сегодня все претенденты на власть: от Ельцина и Черномырдина до Лебедя и Зюганова, до Лужкова и даже Чубайса замыкаются на патриотизм…
_____В. Р. Приходится быть патриотом. Особенно Чубайсу. Уж не думаем ли мы, что у него это от искреннего сердца? Где был его патриотизм, когда он, как Иуда, за сребреники продавал Россию налево и направо?
_____У русской литературы есть существенные отличия от всякой другой литературы. У нас литература была шире искусства, являлась выражением народной судьбы, она существовала не для развлечения читателя, а для его собирания в духовное национальное тело.
_____В.Б. Получается, что у нас в России и в царские времена, и в советские литература не была частным делом, она всегда была на острие политики, она пророчествовала, предрекала, анафемствовала, проклинала, обличала и возвеличивала, прозревала… Писатель никогда не был частным человеком. Поэтому его так уважали и так боялись. Гонения на литературу, репрессии всех времен — это же и одновременно высшее признание ее, доказательство ее высокого социального статуса. Сегодня же, особенно в демпрессе, идет призыв — долой литературоцентричность. Писательство — это сугубо интимное индивидуальное занятие.
_____В. Р. Да, конечно, писатели могут считать себя чем угодно, какие угодно провозглашать принципы, но к русской литературе никакого отношения иметь не могут. У них другие сердца, другие слова, другие происхождения, их таланты отрицательного, глумливого свойства. Или, в лучшем случае, личностное, эгоистическое исходное, от русской национальной почвы далекое и неуместное.
_____Естественно, чтобы провозгласить себя наследниками русской литературы, им потребовалось объявить о ее смерти, сейчас на все лады самыми разными группами и личностями назойливо повторяется один и тот же мотив: русская литература приказала долго жить (т. е. исчезла как духовное и нравственное течение, имеющее своим истоком народную судьбу). Она вся в прошлом, а настоящее занято топчущимися по ее высохшему руслу гениальными одиночками.
_____Помните, несколько лет назад перед началом нового строительства храма Христа Спасителя на месте бассейна там собрался шумный шабаш сатанистов и сексуальных извращенцев. Что они только не выделывали, как ни кощунствовали, чтобы испоганить святое место! Но храм вырос, подняты были кресты — и сатанистов как ветром разметало. Кроме, разве что, Ростроповича, который надел православную личину.
_____Так и с русской литературой. Ее и хотели бы отменить, да ничего не получится. Пока жива Россия — будет жить и русская литература.
_____В.Б. Подземная Русь, которая тебе так слышна, является главной хранительницей России. Она выходит навстречу в годы бедствий, в Великую Отечественную войну. Она русифицирует любые космополитические проекты преобразований. Какие бы перевороты сверху ни проходили, движение подземной подлинной Руси идет своим путем, она русифицировала обкомы и горкомы, она врастала в армию, проникала в ракеты и в открытый космос, благословляла полигоны и научные городки. И всегда литература — была и есть рупором этой подземной Руси, ее выразителем. Пришли в октябре семнадцатого к власти троцкисты-интернационалисты с идей мировой революции, Россия должна была исчезнуть. Минули десятилетия, и вновь всплыла национальная Русь. Я уверен, то же произойдет и сейчас. Подземная Русь вновь повернет ход событий. Верховная власть легко была разрушена в семнадцатом году, и вся внешняя петербургская аномалия вылетела в Париж и в Лондон, в Прагу и Харбин, отказавшись от имперского величия. А подземная Русь собрала новую, еще более красивую и величественную русскую империю. Сейчас вновь легко была разрушена верховная, уже коммунистическая, власть, вновь голоса уныния и паники, вновь вся верхняя импозантная часть государства оказалась лишена воли к сопротивлению. Кстати, поэтому народ и не стал ее поддерживать. Он чувствовал ее гниль и обреченность, но это не значит, что сам народ лишен воли к сопротивлению. Он ждет своего часа, он ищет требуемый поворот событий. Это все та же древняя притча об Антее.
_____В. Р. И в 17-м, и в 91-м году к власти пришла антинациональная революционная верхушка. В 17-м у нее хоть идеи были, а в 91-м — только аппетиты. При Брежневе партия из коммунистической превратилась в карьеристическую, сдержать напора либеральной “пятой колонны” она не могла и позорно бежала. Ельцины, Яковлевы, Гайдары, Бурбулисы, Чубайсы — ведь это же все коммунистические мутанты, беспринципные как на одном фланге, так и на другом, то, что они являлись объединенной группой, ничего удивительного нет. Но непостижимо, как огромная страна оказалась под их началом. Объяснения, разумеется, представить можно, и они представляются, но и сами эти объяснения перед фактом свершившегося события кажутся ничтожными. Никогда еще национальная Россия за всю свою историю не проявляла такого постыднейшего безволия, как в конце 80-х — начале 90-х.
_____В.Б. Валентин, а как ты сам считаешь, твое хождение во власть, участие в президентском совете у Горбачева оказалось полезным для тебя ли, для общества? Я понимаю твои чувства, когда ты согласился на президентский совет. Кто-то должен делать, кто-то должен влиять в национальном направлении. Эта попытка удалась? Ты повлиял на какие-то события? Или это все было напрасно?
_____В. Р. Мое хождение во власть ничем не кончилось. Оно было совершенно напрасным. Я со стыдом вспоминаю свои разговоры с Горбачевым (дважды мы ходили к Горбачеву вместе с Василием Беловым и раза три я разговаривал с ним наедине) — разговоры о культурном и нравственном перевороте, который предшествовал перевороту государственному, встречал, казалось бы, полное понимание, но ничего не менялось.
_____Я, кстати, не верю в то, что Горбачев с самого начала, с приходом на первую роль в государстве задумал разрушение государства. Но он был слаб для задуманной им (конечно, не им) “перестройки” (а Форос в августе 91-го показал, что и труслив) и сдавал позицию за позицией. Кроме того, он был неимоверно честолюбив, и слава самого заметного человека в мире вскружила ему голову, во имя ее он снова и снова жертвовал интересами России, тогда Союза, жертвовал своими соратниками, предостерегавшими его об опасности — и дожертвовался до того, что им откровенно помыками и извне, и изнутри.
_____Ты упомянул о национальном влиянии, т. е. о влиянии в то время национальной элиты. Но в том-то и штука, что ее наверху в сплочении не существовало. Вспомни писательский съезд 1989 года, на котором, по отпущенной тогда квоте, избирались так называемые народные депутаты. Вспомни, как локтями и зубами пробивались в этот список наши либералы и как упирались мы. Меня туда чуть не силой затолкали, не сразу согласился пойти в депутаты Виктор Астафьев, раздумывал Василий Белов (он проходил по другому списку). Евтушенко, Черниченко писательским голосованием не прошли, но тут же кинулись выдвигаться в территориальные округа — и поспели, разумеется, пострелы. Я хочу этим сказать, что антинациональная сила готовилась к перевороту, она сразу почувствовала, какие возможности открываются у нее, если демократию оседлать и сделать из нее жертвенную карусель, а мы, люди беззлобные к своей стране, да и немало наивные, ушами хлопали. Мы о справедливости рассуждали, а они в это время создали межрегиональную группу, диверсионный, вполне “демократический” штаб по развалу Союза.
_____В.Б. Ну а как литературный раскол, разделивший нас на две разбегающиеся галактики, сотворивший две нигде не пересекающиеся литературы, он был неизбежен? И хоть он был организован не нами, а Евтушенко и его сподручными, может, теперь пусть так и будет? Спокойнее жить в своей среде, встречаться с единомышленниками? Необходимо ли нам новое сближение, новое срастание писательских союзов?
_____В. Р. Раскол был неизбежен — как и при всякой революции. Он вызывался антинациональной направленностью событий 89–91 гг. Если одна часть литературы, космополитическая, откровенно издевалась надо всем национальным и даже над русским именем, а вторая составляла содержание и дух этого национального — какое тут может быть братание?! По телевидению была устроена бессменная вахта черниченок и евтушенок, чтоб ни на минуту не умолкал поток проклятий по адресу советского и русского. К расправе призывали, в том числе и над нами с тобой. Разбитым очкам Анатолия Курчаткина в существенном физическом столкновении, к которому наша сторона отношения не имела, предано было такое же значение, как взятию Зимнего или поджогу рейхстага. Анатолий Курчаткин — интересный писатель, но литературой ему уже никогда не затмить славы своих разбитых очков — так стенал о них весь цивилизованный мир.
_____Раскол в литературе был неизбежен и, думаю, полезен. Каждая литературная партия приняла свою сторону, никто не скрывает теперь ни принципов своих, ни целей, нас не перепутать, мы служим разным богам, и сходиться снова в одни ряды, я считаю, рано, не получится. Между нами — разрушенная и опозоренная Россия. С бешеными не получится, а с писателями умеренных взглядов и незлых талантов у нас и теперь хорошие отношения, к какой бы группе они ни принадлежали.
_____В. Б. А что происходит с самой литературой? Почему ее почти не читают? Куда делись миллионы читателей? С другой стороны, почему многие талантливые писатели молчат? Почему у многих пропала сама воля к писанию? Писатели почувствовали исчерпанность идей, не о чем писать, ибо не знают, что будет завтра. Не знают, куда идет Россия. Кончилась целая цивилизация. Советская цивилизация. Что будет дальше — сейчас никто не знает. То ли монархия, то ли парламентская республика, то ли диктатура национальная, то ли колониальная. Даже на полгода мы не можем предвидеть. Писатель не знает, куда вести своих героев. Не знает нового языка…
_____В. Р. Чтобы писатель работал, он должен чувствовать потребность в своих книгах. Литература — это двусторонний процесс отношений между автором и читателем, писатель опустил руки, потому что читатель не поднимает руки, чтобы взять книгу. Россия за несколько лет погружена в гнетущую атмосферу стыда, страха и беспрестанной боли. Не говоря уж о необходимости беспрестанно колотиться, где и как добыть кусок хлеба.
_____Сама атмосфера истязаемой страны и истязаемого человека не располагает к чтению.
_____Заметили ли вы, как у пишущих изменился почерк, стиль письма. Он стал нервным, отрывочным, тревожным — все не на месте: и душа, и сердце.
_____Кроме того, читатель стал бояться книги. Это неправда, что нас полностью перевели уже в другую систему ценностей и вкусов. Бесстыдство, сатанизм, жестокость, пошлость, ложь о России, новых кумиров в образе бандитов и проституток российский читатель, кроме особой породы развратников, не принимает. А рынок предлагает ему по большей части именно такую литературу. Реклама навязывает ее же, коробейники-распространители также несут ее. Что вы хотите от читателя? — он правильно поступает, отказывая в доверии книге вообще, принимая ее за одного сорта ягоду.
_____Читать будут, как только жизнь вернется в более или менее спокойное русло, как только литература покажет свою добропорядочность, свою заинтересованность в судьбе народной, свою любовь и сострадание к человеку — читатель вернется. Но это уже будет другой читатель, который потребует от литературы иного, осмысленного новой качественностью, отображения жизни.
_____Да и после 1917 года литературе пришлось заново утверждать себя. Но появились Шолохов, Есенин, затем Булгаков, Платонов, которых нельзя было не читать, так и нам придется писать, если мы хотим, чтобы нас читали — Россию от книги не отлучить.
_____В.Б. Ты говоришь, что после революции появились Шолохов, Маяковский, Есенин, Платонов, Булгаков — их нельзя было не читать. Но есть ли сегодня такие новые имена, кого уже нельзя не читать? После десяти лет перестройки есть ли у нас новое поколение русской литературы? Или у тебя просто предчувствие нашей новой литературы?
_____В. Р. Я не знаю этих имен, но это не значит, что их нет. Но это будет, я думаю, следующее поколение после Юрия Козлова и Александра Сегеня. Это будут художники, в расцвете лет перевалившие в третье тысячелетие и воспринявшие те картины и истины, которые нам уже не дадутся.
_____В. Б. А кого ты считаешь своими литературными собратьями, своим литературным братством? Кого бы ты поставил рядом с собой в литературе?
_____В. Р. Василий Белов, Владимир Крупин, Виктор Лихоносов, Виктор Потанин, Юрий Сергеев, в Оренбурге живет замечательный писатель Петр Краснов, люблю прозу Владимира Личутина с ее волшебным русским языком, чудным староречием.
_____В.Б. Демократы любят говорить о чистом искусстве. Но что может быть чище прозы Владимира Личутина. Даже в сюжет можно не вникать, а перед сном почитать для наслаждения несколько страничек Личутина — красоте слова поразиться.
_____В. Р. Личутину повезло с местом рождения. Его сторонушка богата кудесниками слова, тот же Шергин. Русский Север, слава Богу, до последнего времени сохранял живой русский дух — и язык, и обычаи, и нравственную крепость, и всю богатейшую обрядность жизни. Владимир Личутин под новыми веяниями не согнется. Если даже весь мир будет переговариваться с помощью компьютеров, Личутин один не перестанет оглашать вселенную архаикой русского языка.
_____Я не упомянул еще Леонида Бородина, Сергея Есина, художников очень серьезных.
_____Я никогда не поверю, что весь этот список имен — доживающие остатки старой русской литературы, эхо ее. Нет, это ее продолжение, а не окончание, которое потянет за собой новое продолжение.
_____В.Б. Что ты думаешь о месте Александра Солженицына? Он сегодня тебе интересен?
_____В. Р. Всякая большая величина всегда вызывает к себе сложное отношение. А Александр Исаевич — величина очень большая. Тут для меня сомнений не было — от появления “Одного дня Ивана Денисовича” и до последнего дня. Очень хорошо, что он вернулся в Россию и снова врастает в нее — ведь для того, чтобы слышать токи родной земли, правду ее и боль, нужно по самое сердце в нее врасти. И Солженицын сегодня уже далеко не тот, в сравнении со ступившим на русскую землю после двадцатилетней разлуки. Его оценки, высказывания, последние статьи говорят об этом. Ниспровергатели коммунизма, оказавшись сегодня у власти, оказались ниспровергателями России. Солженицын еще не признал, подобно Владимиру Максимову, эту прямую зависимость, но не понимать ее, я думаю, он не может.
_____Но и с ним приходится соглашаться, с его работой “Как нам обустроить Россию”. Время показало, что он прав.
_____В.Б. Он там призывал к федерации России с Белоруссией, Украиной и Северным Казахстаном. Мы только можем мечтать сегодня об этом. Он оказался прав в своих прогнозах.
_____В. Р. Но есть “пункты”, позиции, по которым я продолжаю не соглашаться с А.И. Солженицыным. Не могу понять и принять его благословение книги “Стремя “Тихого Дона”, благодаря ему она разошлась по всему миру и на старых дрожжах выстряпала вновь подозрения против Шолохова. В России великая литература, и сколько бы ни было в ней великих писателей, им в ней не должно быть тесно.
_____Не соглашусь я с ним и по поводу Чечни отдавая Чечню, мы отдаем весь Северный Кавказ, отдавая Северный Кавказ, мы льем не воду на мельницы, а бензин в костры всех сепаратистов по Волге и Сибири, и тем самым ставим под сомнение будущее России.
_____… Да, перечисляя писателей, которые, несмотря на всю мерзость сегодняшней жизни и несмотря на болезни и возраст, продолжают работать, я не упомянул еще Евгения Носова. А он сейчас в очень хорошей форме.
_____В.Б. Даже талантливый критик дает лишь свою интерпретацию произведениям писателя. А каков был замысел — знает только автор. Каков же был замысел “Живи и помни” и “Прощания с Матерой”? Получилось ли то, что задумывалось?
_____В. Р. В сущности, получилось. Но у каждого писателя по-своему происходит процесс замысла и его исполнения. У меня обычно не бывает ни четкого плана предстоящей работы, ни полного круга действующих лиц. Есть лишь толчок — о чем писать. В “Живи и помни” это было лицо Настены, женщины самой что ни на есть русской души, женщины незаметной, доброй, верной, самоотверженного житья. В “Прощании с Матерой” это было событие, уничтожение старой деревни. Я ступал в свой замысел, как на незнакомую землю, зная только, зачем я сюда пришел, написал главу — прошел часть земли, встретил ее жителей, присмотрелся к ним, решая, кому чем быть, и дальше… и так до самого финала. Ни в одной из своих повестей у меня не было заготовленного финала, не было его и у большинства рассказов. Я доверял чутью, и оно меня, как правило, не обманывало.
_____Больше всего мы подсекли Россию уничтожением старой деревни. “Неперспективная” деревня — это все равно что “неперспективная” Россия, к этому дело велось разными Полад-Заде и Заславскими, реформаторами широкой руки еще в доперестроечные времена.
_____В.Б. Мне кажется, это и есть твоя главная тема. Ты слышал голоса подземной подлинной Руси и доносишь их читателю. Как ты думаешь, сегодня удается тебе слышать голоса подземной Руси? Или они уже почти исчезли?
_____В. Р. Думаю, кое-что слышать удается, Русь не взывает: “Ах, пожалейте меня, звоните во все колокола, чтобы объявить всему миру: как я раздавлена, унижена, заляпана кровью, обезображена! ” — она говорит: “Поймите меня, у меня достанет сил и подняться, и выпрямиться, но вы дадите мне эту силу своею любовью. Вы должны осознать меня как Родину, поместить в свои сердца — и увидите, как преобразятся ваши сердца! ” Сейчас очень нужна теплая и светлая книга-повествование о негромкой, чистой, жертвенной, всеобъемлющей любви к России, рассказанной незамысловато, но точно, чутко. “Для этого, — скажете вы, — надо, чтобы герой этой книги с луны свалился”. Пусть валится с луны, но скажет нам незамутненные и неизбитые слова, имеющие первоначальное значение. Пусть свалится с луны — хватит нам своих героев подымать из преисподней, мы сколько угодно можем сетовать и возмущаться тем, что вся Россия засматривается мелодраматическими мексиканскими сериалами, но это доказывает еще, кстати сказать, такое качество русской души, совсем не дурное для нашего жестокого века, как чувствительность, мягкость русской души. Надо дать ей благодетельное и добротворное родное чувство, спасительное для России.
_____В.Б. Когда-то мы все — левые и правые — жаловались на засилье цензуры. Не будем ее реабилитировать. На самом деле, все эти цензоры немало пакостей понаделали, а сейчас верно служат цензорами у Ельцина. Один палач русской литературы Солодин чего стоит. Но все-таки, здорово ли тебе мешала цензура как художнику? Дала ли тебе нынешняя бесцензурная свобода что-то существенное? Многое ли ты недосказал из-за цензуры в своей прозе? Не дисциплинировала ли цензура художника, заставляя образно выразить все, что никакой цензуре неподвластно? Удавалось ли сказать все сокровенное? Может ли талантливый художник обойти цензуру?
_____В. Р. Конечно, может. В царской России была цензура, а литература чуть не сплошь была “критического реализма” и “революционно-демократическая”, напитавшая умы революционным брожением. Советская цензура не помешала Виктору Астафьеву написать свои лучшие книги. Она бы не пропустила “Прокляты и убиты”, но правда о войне в этой книге — правда бесшабашная, злая, только зло и раздражение, да еще отчаяние на сердце и оставляет и ставит под сомнение такие понятия, как “патриотизм” и “отечественная война”, Л.Н. Толстой, как известно, не признавал патриотизм, но его “Война и мир” и, особенно Бородинское сражение, — это величаво пропетая великая слава русскому солдату лучшей книги о патриотизме у нас нет. Патриотичен “Архипелаг ГУЛАГ”, в нем боль о происходившем в России, а не злорадство.
_____Мы все в советское время дружно жаловались на цензуру, но ведь литература-то была — и какая литература! Цензура была бессильна против художестенности мы знали прекрасно, что для того, чтобы сказать что-то подпадающее под цензурный параграф, надо сказать хорошо, не голо, зашифровать для цензора и оставить понятным читателю. А это и есть условия литературы — сказать хорошо. И читатель читал не поверхностно, а внимательно, глубоко, отслеживая, читал подтекст — иногда даже и там, где его не было.
_____В. Б. А были ли такие сюжеты, замыслы, которые, в силу цензурных или политических ограничений, так и не удалось осуществить?
_____В. Р. Были. Но они не доводились до конца по собственно авторским соображениям. Если работа под каким-то замыслом у меня не пошла — я насильно ее не тащу и бросаю. На одну из таких работ убил около года, и все-таки бросил.
_____В.Б. Когда ты ощутил себя писателем? Когда решил пойти в литературу?
_____В. Р. После университета, после филологического факультета я пошел работать в газету. Иркутск — литературный город, у нас там пишут все, попробовал и я, получилось не сразу, но в конце концов получилось, я думаю, благодаря напитанности моей души деревенским детством рядом с Ангарой и тайгой.
_____В.Б. Ты не начинал, как и все, со стихов? Как Белов, как Личутин, как Проханов?
_____В. Р. Нет. Стихов никогда не писал.
_____В.Б. Фамилия Распутин — откуда она взялась? С каких мест?
_____В. Р. Это — северная фамилия. Из ваших северных краев. Одна ветвь пришла из Мурманской губернии, вторая — из Архангельской.
_____В.Б. Так мы, значит, по предкам северным — земляки!
_____В. Р. Да, у нас по Ангаре было две деревни Распутиных. У нас никого этой фамилией не удивить и не испугать.
_____В. Б. А откуда взялись Распутины при царе? Этот придворный Распутин не имеет никакого отношения к вашему роду? И как ты вообще относишься к своему известному однофамильцу? Не дразнили в детстве?
_____В. Р. От села Покровское под Тобольском и до нашей Ангары —три с половиной тысячи километров. Никакой связи.
_____В. Б. А может быть, и те, тобольские, Распутины из Архангельской губернии, все из того же нашего родного севера шли?
_____В. Р. Вполне может быть. Фамилия самого обычного и приличного происхождения, это уж после, когда либералам надо было скомпрометировать царскую семью, сделали из нее пугало.
_____Интерес, конечно, у меня к Григорию Распутину был. Все-таки фамилия громкая. Так или иначе, ты несешь ее отзвук. Когда Валентин Пикуль написал роман “У последней черты”, я был одним из тех, кто не совсем принял эту работу. Трактовка Григория Распутина не устраивала меня. Она показалась мне слишком однозначной, одиозной. Недавно историк Олег Платонов выпустил интересную работу по архивным материалам о Григории Распутине. В ней он убедительно показывает, для чего тогдашнему “передовому обществу” понадобилось демонизировать моего однофамильца.
_____В. Б. И все-таки, я думаю, это совпадение фамилий не случайно. Григорий Распутин и Валентин Распутин — символизируют все ту же подземную Русь. Все ту же Сибирь. Что сегодня тебе видится в Сибири? Чем страшит ее будущее на наших общих развалинах?
_____В. Р. Москва, центр делают все, чтобы усилить в Сибири сепаратистские настроения. Сибирь никогда не переставала быть колонией, бесконечным донором и для царской России, и для Советского Союза. Но никогда еще хищничество по отношению к ней не было столь откровенным, продается безудержно все, что воздвигалось “стройками коммунизма” и было гигантами промышленности. Из пяти крупнейших в мире алюминиевых заводов — четыре России, в сущности, уже не принадлежат. О судьбе норильского комбината известно. Продается на корню все — золото, нефть, уран, медь, лес. Губернаторы зачастую в растерянности — что принадлежит губернии и что гражданам Израиля, братьям Черным. Из Америки уже дважды поступили предложения продать Сибирь, подобно Аляске, от Енисея до океана. Отсюда и настроение — чем быть проданными федеральной властью, не лучше ли бежать от чубайсов и распорядиться своей судьбой самостоятельно?! Эти настроения пока еще сдержанные, но они начинают гулять по Сибири все настойчивей.
_____В.Б. Как ты думаешь, Валентин, есть сегодня опасность гражданской войны? Или убережемся от этого?
_____В. Р. У меня ощущение, что убережемся. Этого можно было ожидать после 93-го года, теперь едва ли. Все голодают (я имею в виду тех, кто мог бы подняться за свои права), все бастуют и все ограничиваются нищенскими подачками. Уж и не понять: то ли это мудрость, инстинкт самосохранения, то ли потеряна жизненная сила. Впрочем, если Запад нам посоветует устроить гражданскую войну, мы ее, разумеется, устроим не снизу, а сверху. А Ельцин стянет лауреатом Нобелевской премии мира.
_____И народная сила, и лидеры являются по вызову яркого и решительного исторического момента. Будем считать, что он еще не наступил. Два с половиной века татарского ига тоже казались необратимыми. Однако откуда-то восстала Русь. Да и народу было поменьше, чем сейчас. В смуту XVII века бояре предали, казаки торговались, одни монастыри стояли, но потребовалось — нашлись и Минин, и Пожарский, и собралось народное ополчение. Та подземная Русь, о которой мы с тобой говорим, она не спит, она спасала себя терпением, быть может, даже неосознанно готовит себя к порыву. Как это не парадоксально звучит, Русь спасалась всегда несчастьями, невзгодами, требовавшими народного подъема.
_____В.Б. Вернемся к русской литературе. Кто оказал на тебя влияние? Кого ты считаешь своим учителем? Кого из классики русской и мировой больше всего ценишь? Кем был увлечен, а кому, может быть, и подражал в молодости?
_____В. Р. В молодости я подражал и Фолкнеру, и такому малоизвестному немецкому писателю, как Борхерт, и, пожалуй, Хемингуэю. Такая была пора — 60-е годы, когда к нам пошла переводная литература, первые два-три рассказа у меня “не мои”, но я быстро отказался от чужих влияний, поняв, какое мне Бог дал богатство — народный русский язык. С ним прямая дорога была в “деревенскую” литературу, помимо нее как писатель я едва ли бы состоялся. Это было естественное возвращение на русскую почву, совпавшее как раз с гибелью старой деревни, что требовалось писателю-”деревенщику”? Русский язык, знание традиций, даже и не знание, а существование их в тебе, чувство природы, боль за родную землю… Все это было. А Господь был на нашей стороне, он вручил нам инструмент точного слышания и воспроизведения. Еще требовалась любовь к России. Деревенское происхождение напитывало нас этим даром вместе с воздухом. Влияние русской классики было, вероятно, обширным, поэтому мне трудно назвать два-три имени. Всегда любил перечитывать Достоевского, Бунина, позже Лескова, еще позже Шмелева, и что еще важно: я читал словари. Я не заставлял себя читать их, я отдавался им с редким удовольствием. Читал и Даля, и областные словари, и древнерусские. Мне кажется, что я напился русским словом только теперь.
_____В. Б. А были какие-то мощные влияния сверстников, старших собратьев по перу? Скажем, я, когда начинал как критик, чему-то учился у Золотусского, чему-то у Лобанова, восхищался Аннинским… Я заимствовал чуть ли не противоположные качества, пока не пришел к своему стилю. Как у тебя было такое перекрестное влияние друзей — Шукшина, Белова, Астафьева?
_____В. Р.Да, конечно. Быть может, не столько влияние, сколько обогащение. Я был “деревенщиком” младшего поколения и, разумеется, впитывал в себя книги и Сергея Залыгина, и Василия Белова, и Виктора Астафьева, и Федора Абрамова. Не однажды входил в “прекрасный и яростный мир” Андрея Платонова. Булгакова читал спокойнее, тут дело, очевидно, в разнострунности, в выразительных несовпадениях.
_____В.Б. Валентин, а ты никогда не задумывался над тем, почему вдруг в Иркутске, в один период, одного возраста, возникла целая плеяда первоклассных писателей? То Вологда становится литературным центром России, то Иркутск — Александр Вампилов, ты, где-то рядом писал Леонид Бородин, и так далее… Человек пять-шесть стали достаточно интересными писателями. Что это за аура Иркутска?
_____В. Р. Это случайность и не случайность. Это говорит о том, что в действительности людей с писательскими задатками рождается больше, чем затем проявляется. Когда же создаются условия для проявления — сразу всплеск, как в Вологде или в Иркутске.
_____Феномен Иркутска, если его можно назвать феноменом, в том, что наш город имеет давние литературные традиции. У нас не оттаскивали таланты, а искали их, десятилетия подряд проводя каждый год конференции начинающих литераторов. В пору моей молодости там жили Георгий Марков, Константин Седых, Павел Магеревский, Юрий Левитанский, Анатолий Преловский, Светлана Кузнецова. Молодых холили, но и к ним предъявляли высокие требования.
_____Я напечатал свой первый рассказ в 1961 г. в альманахе “Ангара”. Редактором альманаха тогда был Франц Таурин. Рассказ он взял, но разговор со мной состоялся серьезный, после него я четыре года не написал ни строчки, исключая “газетные статьи”, и только в 1965 г. вернулся к рассказам.
_____В.Б. Как ты сейчас относишься к своим первым опытам? Тот же первый рассказ ты вставляешь в свое “Избранное”, в собрание сочинений? Или отметаешь эти свои первые шаги, как некую разминку?
_____В. Р. Тот самый первый рассказ я похоронил окончательно, а вместе с ним и еще несколько. Из тех же, с какими поехал в Читу на совещании молодых писателей Сибири, переиздаю “Василий и Василиса” и изредка “Рудольфио”.
_____В. Б. А что сейчас на письменном столе? Ты, думаю, обрадовал своих читателей тем, что заявил о своем новом литературном этапе. Все ждут. Чего?
_____В. Р. Рассказов. Допишу книгу рассказов из нового времени, о сопротивлении человека тем ценностям, которые сейчас навязываются. А уж затем перейду к повести, но планы теперь лучше не строить. Лучше просто работать, не заявляя о предстоящей работе.
_____В.Б. Но ареал твоего пространства определен? У тебя нет желания выйти на новые темы, на новых героев, скажем, на историческую прозу?
_____В. Р. Нет, я бы, пожалуй, не смог хорошо это сделать. Мой нерв — современность. Мир изменился, его в последнее десятилетие постарались перевернуть с ног на голову и внести в наше сознание и сердце, в быт, в саму атмосферу жизни иные ценности, ценности жестокости, грубого и грязного мира. Чтобы им противостоять и чтобы спасти Россию от полного закабаления — нужна волевая личность. Действительность показывает, что нам ее недостает.
_____В.Б. Немцы говорят, что их обманула русская литература. Они не видели в ней героев и двинули на Москву. Но герои-то были. Кто-то создавал столетиями имперское пространство, строил города, покорял Сибирь, осваивал моря, ныне потерянные, запускал корабли в космос, брал Берлин. Где этот героический русский человек, будь то монах, казак или купец? Где комбат из пылающей Чечни, где Стенька Разин и Ермак? Супердержава кем-то создавалась веками. Не Чичиковым и не чеховскими персонажами.
_____В. Р. Совершенно верно. Помнишь, замечание Ивана Солоневича, что не Обломовы, а Дежневы, не Плюшкины, а Минины, не Колупаевы, а Строгановы, не “непротивление злу”, а Суворовы строили Русь.
_____В. Б. И даже в Православной Церкви было наступательное Православие, строящее монастыри на Валааме и на Соловках, в таежных лесах и на просторах Аляски, а было так называемое резервационное, загоняющее всех послушников в русское гетто, смиренно склоняющееся перед разорителями… Кстати, как ты считаешь, сумела ли Церковь ныне занять надлежащее ей место в жизни общества?
_____В. Р. Нет. Может быть, рано предъявлять ей обвинения в слабости, она только что вернулась на свое место. Наша церковь испытывает сейчас разрушительную работу сотен и тысяч различных сект, учений и религий, враждебных ей и слетевшихся в Россию со всего мира. Бжезинский недавно прямо заявил: после крушения коммунизма главным врагом Америки осталось Православие. Церковь посеяла тревогу в сердцах многих верующих, когда прошлым летом она открыто призвала голосовать за президента. Лучше бы с такой же открытостью она защищала себя и тем самым Россию. В словах Бжезинского заявлена поэтапность уничтожения России: сначала коммунизм, затем Православие. Ельцин ему не помеха.
_____Не мне судить Патриарха, но высказывать свое недоумение, надеюсь, я могу. Церковь сейчас — последняя твердыня России, и страшно наблюдать, как ее рушат со всех сторон.
_____В. Б. А как ты сам пришел к вере? Все мы — дети советской эпохи, мало кто из нас рос в православной среде, и в разное время мы вновь открывали для России Православие. Я крестился в Оптиной Пустыне, там же рядом служил в армии, и даже водил ребят на экскурсию в разрушенный монастырь. Где ты крестился?
_____В. Р. У меня все-таки, Володя, деревенское воспитание, а там корни Православия сильнее. Родная почва всегда ставила на место даже зарвавшихся атеистов. Я ощущал себя всегда русским человеком, но не могу сказать, что я достаточно воцерковлен. Я понимаю необходимость веры для русского человека. Без Православия русский — не совсем русский, а может быть, и совсем не русский. Я крестился в юбилей поля Куликова в старинном (старше Москвы) русском городе Ельце, где тогда еще были живы ученики оптинских старцев.
_____В.Б. Ты считаешь свою прозу христианской? Или она все же не подходит под такое определение?
_____В. Р. Пожалуй, нет. Христианская проза — это Иван Шмелев, его “Лето Господне” и “Богомолье”. Это Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков в “Соборянах”. А я буду рад и тому, если заметится, что моя проза есть мировоззрение православного человека.
_____В.Б. Валентин, переключимся на твою юбилейную дату. Ты ощущаешь сакральность этой даты — шестидесятилетие? Чувствуешь право подвести итоги? Право взглянуть на будущее…
_____В. Р. Я просто ощущаю, что патронов осталось немного. Поэтому очередями палить уже не стоит…
_____В. Б. А какой период жизни ты считаешь наиболее творческим?
_____В. Р. Я думаю, если человек нормально развивался, если ему не приходится в зрелом возрасте добирать то, что положено знать с юности, то наиболее творческий плодотворный период с тридцати пяти до пятидесяти лет. Десять лет еще можно поддерживать форму. А с шестидесяти — это жизнь на сухарях. Но и на сухарях можно еще многое сделать.
_____В.Б. Что ты пожелаешь на свой юбилей читателям газеты “Завтра”, своим читателям?
_____В. Р. Что пожелать? Читателям и дальше читать, не оставлять без своей поддержки то лучшее, что было, есть и будет в русской литературе. Литература — это, как известно, улица с двусторонним движением, без читателя она развиваться не может.
_____Газета “Завтра” говорит горячим глаголом, но таково сейчас время и этот глагол сегодня оправдан. Желаю читателям вашей газеты дождаться того завтра, когда самые тяжелые беды с России спадут!
_____В.Б. Что тебя привлекает в мире других искусств? В музыке, в живописи?
_____В. Р. Я не могу сказать, что хорошо разбираюсь в живописи или в музыке. Я скорее чувствую ее, доверяюсь ощущениям. Люблю музыку Георгия Свиридова, Валерия Гаврилина. Я говорю о современниках. Есть Татьяна Петрова, есть Евгения Смолянинова, замечательные исполнительницы русской песни и романса. Есть театр Татьяны Дорониной, есть Малый театр. Когда хочется освободиться от усталости и поднять настроение, ставлю духовную музыку.
_____В.Б. Желаю тебе в юбилейный год творческого настроения и новых литературных побед. Газета “Завтра” всегда готова тебе помочь. Мы помним, как ты вошел в редколлегию “Дня” в самые суровые времена, несмотря на вой наших недоброжелателей и осторожность иных наших общих друзей. Мы помним твою поддержку. Мы ценим твою дружбу. Всегда вместе!
1.0x