Некогда мы, штатные публицисты газеты “Завтра”, заводили речь о “прикормленной революции”, о “буре в стакане”, организованной модными художниками-концептуалистами (гельманоидами), мнящими себя почему-то авангардом. Их форма жизни в искусстве — полубуржуазная галерейная тусовка с вином, сэндвичами и тем, что зовется информационным поводом, — возгонкой пустоты в ранг события. Бытия опадающего, гаснущего одновременно с золотыми телевизионными софитами, лопающегося, как последняя фуршетная виноградина в челюстях борзого московского журналиста. Искусством в данном случае является некая произвольная (хорошо, если остроумная) выдумка, чей призрак призван к блужданию по странным и запутанным лабиринтам вечно голодных до скандала отечественных электронных СМИ... Да, развращающая роль этих фальсификаторов, изображающих некий прорыв, лжепророков современного искусства, — эта их роль не подлежит сомнению. Они, ведущие нас в тупики суетливых бессмыслиц, похоже, сами заблудились и вопиют о помощи...
Однако и бессовестных реаниматоров неживых традиций, уцепившихся за свой надуманный консерватизм, — их, унылых имитаторов — не восславишь как спасителей культуры! Хмуро бредут они, словно за истуканами, — за образами и формами прошлого. Настоящее их пугает и отвращает, они не видят в настоящем ни нравственного выбора, ни права на какую-то эстетику. Тиражируя елейные пейзажи, под-слащенные натюрморты, они не чураются буквально воровать сюжеты у художников прошлого столетия, писавших на темы библейской или российской истории.
Чу, слышу возмущенные голоса...
-- Да, мы консерваторы. Но зато мы умеем рисовать, умеем воспроизводить формы, передавать черты, копировать природу...
Что ж на это возразить? Ну, во-первых, копировать природу можно с помощью камеры-обскуры, а во-вторых, если художник начнет упирать на свои ремесленные навыки, он столкнется с бесчисленными отрядами интерьерных дизайнеров разной породы, имеющими в запасе несколько тысяч технологий и непревзойденных “фактурок”, без конца пленяющими своей продукцией неподготовленных покупателей.
Нет, господа художники, вы здесь не возьмете ни своим мастерством, ни богатством чужих сюжетов и багетов (тоже чужих — made in Italia)! Понятие “культура” не имеет ничего общего с салоном, расположившимся на втором этаже гостиницы “Савой”.
Переживет ли русский реализм открыточную пошлость сегодняшних дней? Ведь если Москва у них — то непременно старая, как говорится, дореволюционная, якобы кустодиевская — с печными дымами, особняками и церквушечками. Характерные и фантасмагорические трубы-гиганты московских ТЭЦ или мистика жемчужных современных районов — все за борт...
-- Нет-с, это уродство не для нас. Сие не романтично-с. Это, простите, обыденность, современность...
Да уж, такого ведь не подсмотришь ни у Кустодиева, ни у Васнецова, и Илья Сергеевич не научил, как найти в окружающем вас реальном мире и красоту, и Бога...
Если для художника невыносим сам вид стальных опор линий электропередач, если он этот привычный и необходимый элемент сегодняшнего сельского пейзажа вымарывает, оставляя исключительно лубяные избы и золотые маковки, — что же требовать от него понимания и отображения социальной и прочей действительности Апокалипсиса наших дней? Ведь такой художник сломя голову бежит прочь от тяжелого взгляда старика, который, как некое странное утреннее растение, вырастает из пустого мусорного контейнера. Такой художник зажмуривает глаза, когда мимо с шипением мчится красный лаковый “Volvo”, набитый интереснейшими типажами века сего — густопсовыми толстомордыми бандитами, нареченными новыми русскими. И, как “человек в футляре”, подняв воротник пальто, отойдет такой художник подальше от дымной, пьяной молодежной оргии с названием “Подтасуй или проиграешь!”, учиненной ночью прямо под крестами Покровского собора. А если надумает он рисовать Покровский собор — то днем или с фотографии, и ни в коем случае не допустит на холст случайную валютную проститутку, отошедшую от портала гостиницы “Россия”.
И не хочет признать такой художник, что только тогда, когда на мостовой Васильевского спуска бушует адское пламя (эти искаженные лица, прожектора, кривлянья, вспышки — не ад ли это?), только в эти часы над знакомыми маковками и куполами может быть явлен нашему низкому людскому взору невыносимо яркий доспех вечного стражника Божьего алтаря...
Но здесь пора остановиться. Возможно, дело не в персоналиях и не в направлениях... Не так уж глупы, не так уж жадны, не так уж слепы были и есть русские художники. Возможно, локомотив с названием “Русская история”, эта грозная и благословленная Творцом машина, уже несколько лет стоит на запасном пути и работает себе вхолостую, так что пассажирам всего состава уже давно ничего по большому счету не интересно.
Стучат поршни, бряцает двигательный механизм.
-- Дзынь-дзынь, Ель-цынь...
-- Чу-байсссссссс... — шипит вырвавшийся из клапана пар.
А за окном вагона сквозь созвездия капелек воды на внутреннем стекле двойной рамы просвечивают ужасающе неподвижные первоэлементы русского безвременья, открытые некогда гениальным зятем великого Дмитрия Менделеева — ночь, улица, фонарь, аптека...
