Как посол США Мэтлок управлял «перестройкой». Часть 2

Продолжение. Часть 1

«Чебриков время от времени публично выражал недовольство тем, что Соединенные Штаты ведут тайную подрывную деятельность против Советского Союза. Между тем после того как на смену ему пришел Владимир Крючков, подобные публичные обвинения стали редки. В 1990 г. полковники Виктор Алкснис и Николай Петрушенко принялись уверять, будто ЦРУ истратило “миллиарды” на расшатывание Восточной Европы и ее отторжение от советской орбиты. Алкснис еще и заявлял, будто располагает доказательствами тайного плана ЦРУ развалить Советский Союз. …Мелкие группировки сталинистов и крайние шовинисты взялись… даже утверждать, будто Горбачеву, Яковлеву и Шеварднадзе платит ЦРУ. Я понимал, что Алкснис — это нетипичный экстремист, однако подозревал, что куда больше представителей советского офицерского корпуса разделяют его умонастроения, чем нам — или Горбачеву — хотелось бы верить. С горбачевским “уходом вправо” КГБ вновь обратился к широковещательным обвинениям западных секретных служб в попытках расчленить Советский Союз. В декабре Крючков выступил с двумя речами, в которых затронул тему подрывной деятельности США. Эти обвинения были возмутительно неуместны: они… оказались лживыми. В конце декабря я попросил о встречах с председателем КГБ Крючковым. Встреча с Крючковым состоялась сразу после Нового года, 3 января. Крючков слушал меня внимательно. Когда же я умолк, он помолчал, глянул мне прямо в глаза и сказал, что его выступление на Съезде народных депутатов было составлено тщательно и, на самом­-то деле, смягчено» (там же: 370–371).

С середины ноября 1990 г. тональность внутренней политики изменилась: Горбачев стал действовать более жестко. В первой половине этого месяца войска МВД СССР захватили в Риге здание типографии Госиздата. Человеком, отдавшим приказ на эту акцию, называли Бориса Пуго, министра внутренних дел СССР. Горбачев молчал, но все понимали, что без его согласия Пуго не решился бы на этот шаг. Горбачев был вынужден демонстрировать жесткость: его популярность в народе падала. Если в декабре 1989 г. 52% опрошенных заявляли, что они полностью одобряют деятельность Горбачева, то к маю 1990 г. таких было 39%, к июлю — 28% и к ок­тябрю — 21%. В конце 1990 г. по опросу ВЦИОМ «Человеком года» 32% назвали Ельцина и только 19% — Горбачева (там же: 375). Горбачев оказался в ситуации полити­ческого выживания. Он дистанцировался от «демократов», от Ельцина, действовавшего громкоголосо и нахраписто. Дело было не только в том, что он затемнял образ Горбачева в общественном мнении. Горбачев утрачивал поддержку в партии, ЦК КПСС, среди народных депутатов. Могла сложиться ситуация, когда его свергли бы с обоих высших постов — генсека и президента, причем совершенно законным образом. Голоса, призывающие к такому шагу, раздавались уже давно, звучали все громче и настойчивее.

Со второй недели января 1991 г. Горбачев стал зажимать Литву в тиски. 10 января он издал указ, в котором Верховный Совет Литвы обвинялся в нарушении Конституции СССР и стремлении возродить капитализм. Горбачев требовал отменить все законы, принятые литовским Верховным Советом. 11 января советские войска стали занимать здания литовского пресс-центра и литовских служб безопасности. Ночью 13 января спецподразделение КГБ «Альфа» пошло в атаку на телебашню в Вильнюсе и захватило ее. Было убито немало гражданских лиц, сотни — ранены. Готовился штурм парламента. Помню до сих пор то напряжение, которое возникло в обществе в тот день. Все говорили только об этом событии, и у всех на устах был один и тот же вопрос: «Кто отдал приказ?» Хотя ответ был вроде бы ясен: «Главнокомандующий. Без его ведома ни один офицер не прикажет поднять оружие против граждан своей страны. Это — Горбачев». И когда мы услышали слова Горбачева о том, что он такого приказа не отдавал, что он сам узнал о происшедшем среди ночи, никто ему не поверил. Было ясно, что он либо трусит сказать правду и лжет, либо военные и КГБ вышли из-под его контроля. И то, и другое говорило о нем плохо. Его авторитет таял…

Описывая это событие, Мэтлок отмечает в своем дневнике: «Почему так? Горбачев не смог бы получить твердой поддержки Совета Федерации на такую акцию? Начало такой военной акции… отдает либо жутким двуличием, либо (допустимо ли такое?) тем, что решение принимал не Горбачев и события вышли из-под его контроля. Или большая часть этого была спланирована заранее? Мог ли Шеварднадзе знать об этих планах, когда уходил в отставку? Но если так, зачем он продолжал работать, когда это происходило?» (там же: 381). Вот именно — жуткое двуличие. Событие — им спланированное… Думаю, в данном случае удивление Мэтлока искреннее. О Заговоре он, как и все его начальство, не знал. Никто и не должен был знать, несмотря на то что Яковлев был «на крючке» у ЦРУ. Что он мог сообщить своим шефам в самом его начале? Что в высшем руководстве есть группа из трех радикально настроенных человек, которые хотят преобразовать экономику СССР «в рамках социализма», как говорил Горбачев? Здесь не было секрета, поскольку эта цель была официально определена на съездах и пленумах партии. Как далеко пойдет в «перестройке» Горбачев, решится ли он на политические перемены, долгое время было неизвестно. Задача Яковлева как «крота» заключалась как раз в том, чтобы шаг за шагом подталкивать Горбачева к этим переменам. А когда экономика перешла на рыночные (хоть и квази…) отношения, когда была введена частная собственность, стало совершенно ясно, что на очереди — перемены в политической системе.

Лишение КПСС монополии на власть, создание новой площадки высшей политической власти — введение института президентства — вполне соответствовали стратегии «перестройки», в основе которой находились идеи «диктовки» и записки Яковлева «Императивы политического развития» на имя Горбачева. И тут тоже не было никакого секрета. Казалось, что все происходит естественным путем, стихийно. Хаос в умах и жизни общества способствовал такому восприятию действительности. Хотя на самом деле события развивались в русле, взятом в железо и бетон яковлевского замысла. Вероятно, в спорах с Горбачевым, который раз за разом был вынужден уступать логике яковлевских рассуждений, поскольку то в одной, то в другой, то в третьей сферах перемены в экономике уже перешли линию невозврата и противоречить им было столь же глупо, как доказывать, что в Сибири зимой не бывает морозов. Удивления и потрясения, которые то и дело испытывали Рейган, Буш и Бейкер от множества уступок в одностороннем порядке, относились ими на счет «нового мышления», «звездной болезни» Горбачева. Над его наивностью, думаю, они меж собой посмеивались. Одним словом, нередко Горбачев был предателем бессознательным, или поневоле. Но при этом никогда не забывал, что в этой «команде» он — человек №1; что все в конечном счете зависит от его воли, а главное, пока он при власти, у «руля».

«В дни вильнюсских событий еще выше взошла политическая звезда Ельцина. Он заявлял, что наступает диктатура, о которой говорил Шеварднадзе, откровенно намекая на Горбачева, который мешает демократическим реформам. В связи с событиями в Вильнюсе Буш направил Горбачеву письмо, в котором, как пишет Мэтлок, обозначались шаги, “которые придется предпринять президенту США, если сила по-прежнему будет в ходу в Прибалтийских государствах. Текст письма посольство получило в виде телеграммы перед самой полночью 23 января» (там же: 393). На следующее утро Мэтлок обратился с просьбой о встрече с Горбачевым для вручения письма. 25 января Горбачев принял Мэтлока. На встрече присутствовал только помощник Горбачева Черняев. После обмена мнениями Горбачев сказал: «”Постарайтесь помочь вашему президенту понять… что мы на грани гражданской войны. Моя главная задача как президента предотвратить ее”, — пишет Мэтлок. — Временами ему придется делать такое, что могло бы показаться необъяснимым. Следует ожидать периода, когда нужно будет “петлять то туда, то сюда”» (там же: 395–396). Горбачев подчеркнул, что он не является чьим-то заложником, что ему трудно иметь дело с Ельциным; что он будет продолжать действовать так, как обещал. Главное его желание — устроить дома все так, чтобы коренные перемены не сопровождались актами насилия, и он никогда не отойдет от поставленных себе целей. (Вот суть! «Поставленные себе цели»! — И. И.). Ситуация и в самом деле была аховая. 20 января в Москве прошла самая крупная за все времена демонстрация, организованная движением «Демократическая Россия»: на улицы вышли более 300 тыс. человек. Они протестовали против насилия в Литве и Латвии, требовали отставки Горбачева.

Кабинет министров СССР Павлова, назначенного вместо отправленного в отставку Рыжкова, объявил недействительными все пятидесяти и сторублевые банкноты. В течение нескольких дней население должно было обменять их. Павлов в интервью газете «Труд» заявил, что эта акция против заговора иностранных банков, державших (якобы?) у себя 8 млрд рублей, которые они намеревались неожиданно вбросить в оборот, чтобы вызвать резкое повышение инфляции и сбросить правительство, поскольку Павлов отвергал частную собственность, отстаивал плановую экономику. Павлов считал, что такой шаг сорвет замысел заговорщиков. Между тем дела в советской экономике шли все хуже, население страны возмущалось «перестройкой» и лично Горбачевым. Эту ситуацию не мог не использовать Ельцин. 19 февраля 1991 г. как народный герой он выступил по Центральному телевидению, заявив, что Горбачев ведет страну к диктатуре, что он должен уйти в отставку. Ельцин мстил Горбачеву за все унижения, которые претерпел от него: снятие с должности первого секретаря Московского горкома партии, изгнание из состава Политбюро в политическое небытие…

…Хорошо помню этот период, поскольку часто посещал гостиницу «Москва», в которой жил депутат Верховного Совета СССР от Украины, председатель Комитета Верховного Совета по делам молодежи Валерий Цыбух, а через стенку от его номера располагался служебный номер Ельцина как заместителя председателя Госстроя СССР. Ельцин мучился бездельем, охотно соглашался на встречи едва ли не с каждым, кто хотел поговорить с ним. Цыбух несколько раз предлагал мне встретиться с Ельциным, но я отказывался. Мне он был противен по многим причинам. Я знал о Ельцине из рассказов секретаря Московского горкома партии Леонида Ивановича Матвеева, с которым мы в ту пору дружили семьями. По его словам, Ельцин заставил городское управление КГБ установить подслушивающие устройства в кабинетах секретарей горкома партии, а также в «предбаннике» зала заседаний Бюро горкома КПСС, где до начала заседаний и в перерывах собирались и обменивались мнениями члены бюро…

«Что такое» Ельцин, мне рассказывал Владимир Андреевич Житенев, работавший секретарем Свердловского обкома партии в ту пору, когда «первым» в этом обкоме был Ельцин, и они были тогда довольно близки друг другу… Я немало слышал о Ельцине за то время, когда в 1983 — начале 1984 г. работал секретарем парткома Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ. Некоторые работники горкома партии приезжали ко мне для консультаций как к эксперту по молодежным проблемам. Конечно, они могли вызвать меня в горком, но им хотелось пооткровенничать, а делать это в своих кабинетах они опасались… В ноябре 1988 г. гонимый Горбачевым Ельцин выступал в Высшей комсомольской школе. Тогда я был уже директором Научно-исследовательского центра при ВКШ, членом парткома ВКШ. У меня сохранилась аудиозапись его выступления… Сказать одним словом, выступление это — вопль отчаявшегося в политическом изгнании сверхамбициозного человека с интеллектом прораба стройки гражданских объектов. Но это было первое публичное выступление реформатора-скандалиста, на которое собрались десятки журналистов. На следующий день в центральных газетах, в радио и телепрограммах звучала главная мысль: «Ельцин вернулся в политику! Теперь перестройка пойдет совсем другими, ускоренными темпами!..»

...И вот теперь, всего-то через два года с небольшим, Ельцин мстил Горбачеву. По сути дела, он объявлял ему политическую войну. Вот как пишет об этом Мэтлок: «Трещина между Горбачевым и советскими интеллигентами, этими любимцами на первом этапе перестройки, к январю 1991 года пролегла почти окончательно. Всего год назад большинство из них, как и прежде, связывали с Горбачевым свои лучшие надежды на реформу, видя в Ельцине избыток ненадежности, слишком великое усердие потакать толпе для того, чтобы проложить разумный курс. Союз, установленный ими в то время с Ельциным, был скорее тактический, нежели стратегический. Однако в 1991 году, разочаровавшись в Горбачеве, обратившемся к насилию, и задетые за живое призывом Шеварднадзе “вылезти из кустов”, они пачками стали уходить от Горбачева и присоединяться к команде Ельцина. Горбачев, похоже, не в силах был понять причин этого, хотя для большинства они были вполне очевидны. Вместо этого он вскармливал в себе ощущение измены» (там же: 406). На встрече с Черняевым 11 февраля 1991 г. Мэтлок сказал: «Что до нашего восприятия происходящего, то мы попросту не в силах пройти мимо вывода, что являемся свидетелями изменения в политике по сравнению с прошлой осенью. Мы видим все большую опору на средства подавления и все больше уступок тем, кто этими средствами распоряжается. Мы видим откат в переговорах по контролю за вооружениями, даже тогда, когда соглашения уже формально подписаны. Мы видим более суровое обращение с критиками внутри страны, а шаблон правительственных назначений дает основание предполагать более жесткую и консервативную линию» (там же: 408).

В конце февраля 1991 г. Горбачев находился в Белоруссии. Вот как описывает Мэтлок содержание выступлений Горбачева во время этой поездки. «Горбачев, меж тем, занятый мыслями о борьбе с Ельциным и о разладе с реформаторами-интеллектуалами, похоже, забыл, где он находится. Мельком упомянув о Чернобыле, он зато весь свой запал обрушил на реформаторов-интеллектуалов, обвинив их не только в попыт­ках подорвать социализм, восстановить капитализм, но и в прислуживании в качестве пятой колонны враждебным зарубежным силам. Повторяя бездоказательные обвинения, выдвинутые Крючковым в декабре, он заявил, что реформаторы используют фальшивые лозунги “для прикрытия далеко идущих происков, которые в ряде случаев родились в зарубежных “мыслительных танках“ и в чужих головах”» (там же: 410). (Он, конечно, «лукавил», «главный прораб». — И. И.)

Размышляя об эволюции взглядов Горбачева, я (иногда) думаю, что это был чрезвычайно сложный и трудный процесс постепенного раздвоения его сознания и личности. Горбачев-коммунист не переставал спорить с Горбачевым… Кем был становящийся «другим» Горбачев? Диссидентом «инакомыслом»? Да нет, сказать так — мелковато будет. «Другой» Горбачев не только мыслил «не так, как надо»: не по-марксистски, не по-ленински. Этот «другой» Горбачев действовал не так, как надо бы действовать, если он возглавлял 18-миллионную Коммунистическую партию Советского Союза, был неформальным лидером правящих партий десятков стран, в основе идеологий которых лежал этот самый марксизм-ленинизм. Этот «другой» Горбачев возомнил себя умнее Маркса и Ленина, не говоря уже о Сталине. А так ли это на самом деле? Кто назовет научные труды Горбачева, им самим написанные? Доклады, речи и статьи, составившие собрание сочинений Горбачева, созданы прислуживающим ему «мозговым центром». В нем — полтора-два десятка академиков и его помощников, и только. А чем прославился каждый из них в отдельности? А если и обрел какую-то известность, так среди советского народа своими произведениями о социализме и коммунизме… Теперь «другой» Горбачев решил «сыграть» не в социализм, а в другую игру. И вот те же самые участники «мозгового треста» подыгрывают ему. Почему? Потому что Горбачев-коммунист во власти, раздает должности, чины и привилегии, но смысл и цели игры они, кроме трех «посвященных», не знают. Условное название: игра — «совершенствование социализма». Но разве можно себе представить, чтобы США и Ко — злейшие враги СССР, станут помогать ему сделать так, чтобы «усовершенствованный» социализм стал еще крепче, еще могущественней? Даже подумать так смешно! Но ведь помогают!.. Значит, происходящее с СССР, т. е. то, что делает «другой» Горбачев, в их интересах. И кто же тогда ты, Горбачев? Ренегат, оппортунист. Предатель. Это Горбачев-«другой» понимал, и наедине с собой ему наверняка становилось страшно; достаточно потерять власть — и ты у стенки…

Вот тут и вырывался на передний край Горбачев-коммунист, раненый, но еще не убитый. И тогда из уст Горбачева вырывались слова правды о «попытках подорвать социализм», «восстановить капитализм», о «пятой колонне» и «враждебных зарубежных силах». И когда Горбачев-коммунист произносил их, он не врал, был честен и искренен. А когда звонил Буш, приезжали Бейкер или Мэтлок, с ними разговаривал Горбачев-«другой». И он тоже был честным и открытым.

А между тем американцы чувствовали себя в СССР как дома. Не тратя время на всякого рода дипломатические тонкости, они, по существу, управляли процессом завершения «перестройки», сказать точнее — уничтожения социалистического общественного строя за спиной ЦК КПСС, всей партии и всего советского народа, прямо на глазах у Горбачева. В середине марта 1991 г. Бейкер прибыл в Москву. Посольство США пригласило руководителей 12 республик СССР, за исключением Прибалтийских, в Спасо-Хауз (лидеры Литвы, Латвии и Эстонии были приглашены на отдельную встречу). Горбачева на эту встречу не приглашали, и вопрос об участии в ней еще подчиненных «центру» республик с ним не согласовывали. Свое неудовольствие по этому поводу Горбачев выразил тем, что не разрешил присутствовать на этой сходке министру иностранных дел Бессмертных, главному редактору газеты «Известия» Ивану Лаптеву, своим помощникам Вадиму Бакатину и Евгению Примакову. Это все, на что он мог решиться. В своей стране он уже не был хозяином… Ельцин вместо себя прислал Владимира Лукина, председателя Комитета Верховного Совета РСФСР по международным отношениям.

Как пишет Мэтлок, «ужин прошел успешно», настроение было настолько критическим по отношению к Горбачеву, что Бейкер встал на его защиту, напомнив гостям, что этого ужина не было бы без реформ, начатых по инициативе Горбачева» (там же: 411–412). Получив письмо Буша для передачи Горбачеву, Мэтлок вскоре встретился с ним. Им было о чем поговорить. Но главное в другом. «Горбачев… пустился в плохо связуемые рассуждения о том, что нас Ребеккой очень высоко ценят, что люди уделяют нам много внимания и это хорошо, но это означает, что нам следует весьма серьезно от% носиться к политической значимости наших контактов, — пишет Мэтлок. — Хотя прямо этого он и не сказал, но суть, похоже, заключалась в том, что нам не следовало бы слишком уж якшаться с людьми из окружения Ельцина, а вместо этого проводить побольше времени с людьми, которым Горбачев доверяет, — как будто их легко отличить: сегодняшний облеченный доверием советник назавтра мог считаться предателем» (там же: 413–414).

* * *

«Перестройка» еще летом 1990 г. прошла линию невозврата. Яковлев вышел из состава Политбюро, а после ликвидации Президентского совета оказался не у дел. Шеварднадзе отошел от Горбачева еще раньше. Между тем ситуация в экономике и внутриполитической жизни страны продолжала ухудшаться. 9 апреля 1991 г. Горбачев выступал в Совете Федерации Верховного Совета СССР, его речь была исполнена крайнего пессимизма. «Ситуация такова, — сказал он, — что над страной нависла опасность. Это опасность для нашей государственности, советской федерации… Опасность распада экономики со всеми вытекающими отсюда последствиями для интересов народа, обороноспособности страны, опасность разрушения. Сейчас надо действовать… отложив в сторону распри. Действовать, чтобы не допустить скатыва­ния страны к катастрофе» (там же: 420). Неделю назад Горбачев подписал указ о резком повышении цен на товары первой необходимости: хлеб, молоко, яйца и мясо, одежду. Стоимость их возросла вдвое и втрое. При этом денег у многих городских жителей все равно было достаточно, но полки магазинов были полупустыми, в дефиците было едва ли не все, чего ни коснись, даже спички, не говоря об алкогольных напитках. Еще до повышения цен по стране начала катиться волна забастовок. Особенно остро давали себя знать сплотившиеся шахтеры Украины, Казахстана, Новокузнецка и Воркуты — в России. Их требования носили не только экономический, но и политический характер, и прежде всего — отставку Горбачева, который завел страну в тупик, в кризис. 22 апреля Павлов представил Верховному Совету антикризисную про% грамму с прогнозом, что внутренний национальный продукт СССР в 1991 г. упадет на 25%. Из откликов газет, телевидения, радио и социологических опросов следовало, что рабочие больше верят Ельцину, чем Горбачеву, и все меньше в социализм. Тем не менее сторонники социалистического пути развития общества во главе с Лигачевым стояли за возврат к плановой экономике, требовали привлечь Яковлева, Шеварднадзе и Бакатина к ответственности за провалы в идеологии, внешней политике и безопас­ности государства, а также за вступление в заговор с Соединенными Штатами с целью уничтожения СССР.

На этом фоне Ельцин становился все более радикальным. Он требовал еще более урезать военный бюджет, ввести в полном объеме частную собственность, приватизировать государственные предприятия. Это отвечало интересам и целям США, и, поскольку Горбачев все еще не решался на такие шаги, качнулся в своей политике влево, американцы стали размышлять о том, не стоит ли им сделать ставку на Ельцина. «18 апреля, — пишет Мэтлок, — президент Буш принял меня в Овальном кабинете… и большую часть времени я рассказывал ему об отношениях между Ельциным и Горбачевым» (там же: 430). В итоге Буш согласился на встречу с Ельциным, когда он будет в Вашингтоне.

Понимая, что проигрывает Ельцину, Горбачев стал искать компромиссы. Первым его результатом стал так называемый Новоогаревский процесс: 23 апреля на правительственной даче в Ново-Огареве Горбачев собрал глав девяти республик, включая Ельцина. Итогом продолжительной работы стало соглашение о том, что надо заключить новый союзный договор между суверенными государствами. Это была крупная уступка Горбачева республикам, стремление которых к независимости возрастало с каждым днем. Вопрос о независимости Литвы, Латвии, Эстонии, Грузии, Молдовы, Армении и Азербайджана уже не стоял — они отказались от участия в переговорах о новом союзе.

Сторонники жесткой линии в КПСС открыто заявляли, что сбросят Горбачева с должности генсека, а потом и с поста президента. Попытки совершить этот ход были предприняты на очередном Пленуме ЦК КПСС. Но Горбачев начал маневрировать задолго до начала его работы (антикризисный план Павлова, соглашение в Ново-Огареве и др. несколько укрепили позиции Горбачева), и хотя апрельский Пленум проходил в жесткой, яростной борьбе, Горбачев сохранил за собой занимаемый пост лишь угрозой, что он готов уйти, но тогда развалится сами партия, а значит, исчезнут ЦК КПСС и Политбюро… Близился финал «перестройки». Это понимали многие политики, но прежде всего Горбачев со своими ближайшими «соратниками» — Яковлевым и Шеварднадзе, которых он снова вернул во власть: Яковлев получил должность главного советника президента, а Шеварднадзе вернулся на свою прежнюю должность министра иностранных дел. Они начинали, им и завершать задуманное втайне. Для каждого из этой «тройки», как и перед всеми членами горбачевской команды (особенно перед самим Горбачевым), стоял элементарный житейский вопрос: когда и чем закончится «перестройка», а стало быть, где и кем они будут работать, как будут жить дальше? Уже не надо было врать, что цель перестройки — совершенствование социализма, но как закончить ее таким образом, чтобы сохранить за собой высшую власть в новом Союзе, который не имел еще никакого названия и никак не хотел складываться. Думаю, что во всех стараниях Горбачева мысль сохранить Союз хоть в каком-то виде, где он — наверху, на заключительном этапе «перестройки» была главной. Надо полагать, он понимал, что скопировать Соединенные Штаты Америки никак не удастся, хотя главным «помощником» в его «перестройке» были имен% но США…

Что «перестройка» находится на финишной прямой, отдавали себе полный отчет и американцы. Только им, что бы они ни говорили в те месяцы и сейчас, было глубоко наплевать на судьбу Горбачева и Ко. Они были близки к той цели, которую сформулировали их далекие предшественники в начале века и после Второй мировой войны: уничтожить СССР как главного геополитического противника, нанести максимальный ущерб идее коммунизма. И какое значение при этом имеют судьбы нескольких человек и самого зачинщика внутреннего саморазрушения ненавистного советского строя, назовись он хоть Горбачевым и Яковлевым, Ельциным, Кравчуком, Шушкевичем или как-то совсем по-другому, со всеми их амбициями, мечтами и несчастьями? Главное в этот момент — довести эту страну до полного развала. И все, кому положено, старались изо всех сил.

Мэтлок пишет: «Весной и летом 1991 года советско-американские контакты приобрели невиданный размах… Наши министры иностранных дел встречались по не­скольку раз в месяц, а наши президенты беседовали по телефону почти каждую неделю. Когда я был в Москве, я каждый день встречался с одним, а то и с несколькими советскими руководителями — если не с президентом или премьер-министром или министром иностранных дел, то по крайней мере с их старшими помощниками» (там же: 442). Понимая умом, но, не желая принимать душой весь трагизм происходящего, Горбачев все еще продолжал играть роль политической суперзвезды мирового масштаба: просился в состав «семерки» наиболее развитых стран, раздражался, что Буш не едет в СССР на саммит, спорил по поводу соглашений о сокращении обычных вооружений в Европе, просил у США и других стран миллиардные кредиты. В разговоре с Мэтлоком, пришедшим к Горбачеву 7 мая попрощаться в связи с отъездом из Москвы, он неожиданно спросил: «Почему вы решили сейчас уезжать?.. Возможно, вы думаете, что корабль идет ко дну?». Это был невольно вырвавшийся крик души (там же: 444).

* * *

Антикризисный план Павлова не работал. В очередях люди проклинали «перестройку» и Горбачева. И тогда он решил вернуться к программе Явлинского «500 дней». Явлинского направляли в Гарвард поработать с профессором Грэмом Эллисоном. Потом Явлинский, как договорились по телефону Буш и Горбачев, встретится в Вашингтоне с американскими официальными лицами, которые оценят работу. В ходе совместной работы Явлинский сосредоточился над экономическими проблемами, а Элли­ сон — над политическими: подлинной передачей власти республикам, развитием демократии, увеличением открытости в управлении экономикой и финансами, резком сокращении военной промышленности. Кто скажет после этого, что американцы не стремились уничтожить Советский Союз? Все эти меры были направлены на децентрализацию власти, проникновение внутрь экономической и финансовой политики, разрушение военно-промышленного комплекса, где были сосредоточены самые передовые технологии, в том числе опережавшие американские. Явлинский назвал их совместную программу «Окно возмож­ностей», а Эллисон более откровенно и точно — «Великой сделкой» (там же: 454). Забегая вперед, замечу, что и эта программа будет отвергнута Горбачевым. А экономическая ситуация между тем становилась все более ужасающей. Горбачев заявлял, что никакая помощь извне не спасет страну, хотя было ясно, что без внешнего вливания средств уже не обойтись.

В конце мая по личному приглашению Горбачева в Москву приехала Маргарет Тэтчер, уже как бывший премьер-министр Великобритании. После встреч с Горбачевым она встретилась с Мэтлоком. Вот что пишет посол в своей книге: « — Пожалуйста, передайте моему другу Джорджу, — сказала Тэтчер, — что мы должны помочь Михаилу. Конечно, вы, американцы, не можете и не должны делать все сами, но Джордж должен возглавить эти усилия, как было с Кувейтом. — Помол% чала и затем пояснила, почему она так считает: — Всего два-три года тому назад мы с Роном отдали бы все на свете, чтобы здесь произошло то, что произошло сейчас. Теперь, когда Горбачев помог покончить с холодной войной и проложил курс для подлинных реформ, история не простит нам, — продолжала она, — если мы его не поддержим. Вечерний разговор с Горбачевыми убедил Тэтчер, что Горбачев готов полностью восстановить права собственности, хотя, возможно, он еще не считает, что настало время объявить об этом публично. Но у нее также создалось впечатление, что политически он в отчаянном положении. Тэтчер ратовала за приглашение Горбачева в Лондон на встречу “семерки” и считала, что нельзя допустить, чтобы он уехал оттуда с пустыми руками. По мнению Тэтчер, все союзники должны объединиться и помочь, но требуется нажим со стороны Соединенных Штатов, “чтобы они выполнили свой долг”. Она в курсе того, что Гер% мания уже обещала существенную помощь, но считает, что немцы могли бы сделать больше, поскольку до сих пор они лишь расплачивались за свое воссоединение. А японцев следует убедить подождать со своими территориальными притязаниями, пока в Советском Союзе не стабилизируется обстановка. Если Горбачев уступит сейчас их требованиям, он может слететь, а это риск, на который не следует идти ни японцам, ни остальному свободному миру» (там же: 455).

Мэтлок пишет, что он привел ряд аргументов, общий смысл которых состоял в том, что «вливание денег в страну в такое время не даст ничего хорошего и может принести только вред» (там же). «— Вы говорите как дипломат! — Тэтчер метнула на меня гневный взгляд, — продолжает Мэтлок. — Находите объяснения для бездействия. Почему бы не подумать, как положено государственному деятелю? Нам необходима политическая решимость поддерживать этот процесс, который в самой высшей степени наших общих интере­сах» (там же). Заступничество Тэтчер возымело действие. Президент Франции Миттеран и канцлер ФРГ Коль поддержали «железную леди», убедили Буша в том, что Горбачева необходимо пригласить на встречу «семерки». В июне Горбачев получил официальное приглашение от премьер-министра Великобритании Джона Мейджора, но не в качестве участника, а гостя.

* * *

Между тем Явлинский продолжал работать с Эллисоном над программой «Ве­ликая сделка». Завершив ее, авторы направили копию в Вашингтон, а оригинал — в Москву. В своей книге Мэтлок (со слов Явлинского) рассказывает об одном из фрагментов тайных отношений администрации Белого дома с правительством СССР. Явлинский доложил Горбачеву, что если Буш и Бейкер, а также американские специалисты одобрят программу, то в своем выступлении в Берлине Бейкер произнесет определенную фразу, означающую, что документ одобрен. И Бейкер произнес ее… Однако Горбачев, не читая, передал «Великую сделку» своему помощнику для использования содержащихся в ней идей при доработке правительственной «антикризисной программы» Павлова…

* * *

На встрече «семерки» было решено, что СССР будет ассоциированным членом Валютного фонда и Всемирного банка, которым поручалось «разработать программу помощи Советскому Союзу в переходе к рыночной экономике». Перед отъездом в Лондон «Буш письменно сообщил Горбачеву о том, какую помощь может оказать его страна: создать проект приватизации и оптовой торговли продовольствием в отдельно взятом регионе, направить миссию для анализа возможностей конверсии обо­ронной промышленности и другую миссию для изучения сектора энергетики. В письме содержалось предупреждение, что если Горбачев сохранит административный контроль, как предусматривалось в «антикризисной программе», то это крайне затруднит оказание помощи. Горбачеву рекомендовалось также приватизировать систему распределения продовольствия и прояснить ситуацию с энергетическими ресурсами, чтобы привлечь иностранные инвестиции» (там же: 466–467). Мэтлок воспроизводит речь Горбачева на встрече с Бушем 17 мая за обедом в американском посольстве в Лондоне. Самым любопытным в этой речи мне кажется вопрос Горбачева, заданный Бушу: «Каким хотят Соединенные Штаты видеть Советский Союз?» И продолжение: «И вот странно: нашлось сто миллиардов долларов, чтобы справиться с одним региональным конфликтом (война Ирака с Кувейтом. — И. И.), деньги находятся и для других программ, а здесь речь идет о таком проекте — изме­нить Советский Союз, чтобы он достиг нового, иного качества, стал органической частью мировой экономики, мирового сообщества не как противодействующая сила, не как возможный источник угрозы. Это задача беспрецедентная» (там же: 468).

Поразительные слова! Руководитель супердержавы — СССР сам предлагает руководителю другой супердержавы — США, еще вчера своему главному и злейшему врагу, до сих пор, если говорить всерьез, находящемуся в состоянии холодной войны, условия полной капитуляции. По дешевке — за 100 миллиардов долларов. Сдает врагу все: идеологию вместе с Марксом, Энгельсом, Лениным и Сталиным; реальный социализм вместе с Великой Победой над фашизмом, десятками миллионов погибших и искалеченных, вместе с множеством его достижений в образовании и науке, тысяча% ми заводов и фабрик, военной техникой и космонавтикой — Королевым, Гагариным; вместе с трехсотмиллионным народом, с необозримыми земными, лесными и водными пространствами, недрами с третью всех полезных ископаемых планеты. Присутствовавший на этой встрече Мэтлок отмечает в своей книге: «Это был всхлип отчаявшегося человека, который заметно теряет контроль над страной и — что хуже — уже не понимает, чего пытается достичь» (там же: 469). Буш был обескуражен тоном и смыслом горбачевской речи, насупился, но сдержался и продолжал орудовать вилкой. А когда Горбачев завершил свою тираду, отделался общими, полными лжи словами о том, что никто в США не хочет, чтобы в СССР «произошла экономическая катастрофа», что «крах Советского Союза противоречит американским интересам» (там же: 469). И все в таком духе.

Но, по крайней мере, сейчас-то все, кто хочет знать, знают, что американцы, и Буш в том числе, с радостью и злорадством наблюдали за разрушениями в СССР и делали все, чтобы, не дай бог, в какой-то момент «перестройки» верх взяли те, кто планировал «совершенствовать социализм», поддерживал Горбачева лишь в том, что ускоряло самоубийственный процесс. В СССР уже случились все виды катастроф: духовная, экономическая, политическая и прочие. Страна агонизировала, конец был уже зрим. И с какой стати вкладывать в эту безнадегу сто миллиардов долларов?.. Можно ли подумать, будто Горбачев не понимал этого, верил сказанному Бушем? По логике вещей не мог: ведь он был политик, а главное, сам врал и юлил ежедневно. Но кто знает доподлинно, что представлял собой Горбачев в сущности, в глубине своей души и своего ума вообще? Ведь если мыслить в логике его поступков всех предшествующих лет, то он говорил чистую правду. Просто, присутствуя на встрече «семерки», он окончательно осознал: «друг Буш» никогда не был его другом.

О том, что произошло в этот день между Горбачевым и Бушем, размышлял и Мэтлок. Прелюбопытнейшие, скажем так, домыслы. Представляю их глазу и уму читателей с некоторыми сокращениями. Мэтлок пишет: «В то время — как и не раз потом — я раздумывал, могло ли все произойти иначе. С одной стороны, между Бушем и Горбачевым возникли беспреце­дентно близкие отношения. Со времени встречи в верхах на Мальте они общались напрямую, как два человеческих существа, а не далекие друг от друга руководители государств. Между ними возникло личное, удивительно глубокое, хотя и не безграничное доверие. И, однако же, по наиболее важному вопросу общения не получилось. Казалось, они разговаривали друг с другом как двое глухих. Горбачев не мог заставить себя сказать напрямик, что занимало его мысли, по крайней мере, с 1989 года. Он был психологически не способен высказать свою затаенную, возможно, подсознательную мечту, а если бы он это сделал, тем самым он подписал бы себе, как политическому деятелю, смертный приговор. Но что бы он сказал, если бы мог? Никто не знает этого наверняка…

Будучи человеком, близко наблюдавшим его на протяжении нескольких лет, я полагаю, это было бы что-то вроде нижеследующего — во всяком случае, 95 процентов из приводимого мной я в то или иное время от него слышал, а 5 процентов являются моими догадками: “Моя страна никогда не знала подлинной свободы и никогда не жила в условиях демократии. Ею всегда правили сверху. Это ее трагедия и корень нынешних бед, как экономических, так и политических. Глядя на остальной мир, я вижу, что преуспевают те страны, которые живут в условиях свободного общества, — общества, где правит закон, защищающий права граждан и способствующий развитию их творческих возможностей. Этого я хочу и для своей страны, потому что если в ней не произойдет перемен, она отстанет от остального мира. Не только Соединенные Штаты, Западная Европа и Япония отодвинут нас на задний план — мы не сможем шагать в ногу даже с Южной Кореей, Тайванем и Сингапуром, если останемся в том положении, в каком находимся сейчас. Я никогда не смогу сказать это публично, но я дейст­вительно хочу перестроить мою страну по вашему образцу… Мы должны покончить с нашей старой системой… И не думайте, что я обладаю в нашей стране большой поддержкой моих замыслов. Большинство населения либо не понимает меня, либо выступает против — особенно те, кому старая система что-то дала. Мне придется маневри­ровать и перехитрить последних и воспитать первых, поэтому некоторые мои действия могут показаться странными… Мне надо только быть уверенным, что они (коммунисты. — И. И.) не разделаются со мной до того, как я приму меры. Трудно сказать, кто победит, но не думайте обо мне плохо, если порой мне придется говорить разными голосами.

Что же мне нужно от вас? Понимание и уважение. Я пытаюсь сделать то, о чем вы молились со времени окончания Второй мировой войны: ликвидировать советскую военную угрозу, сделать мое общество открытым, установить господство закона, начать создание демократических институтов и двинуться к рыночной системе — так ваши идеологи предпочитают именовать капитализм, но, надеюсь, вы понимаете, что я не могу пользоваться таким языком, во всяком случае, пока. А ведь это как раз то, о чем вы мечтали десятилетия, но безо всякой надежды, что это когда-либо произойдет. Я преисполнен решимости, чтобы это произошло, но не потому, что вы этого хотите. Я поставил себе такую цель” (Вот истина! Не съезды и пленумы ЦК КПСС, а он, человек по фамилии Горбачев, “поставил себе такую цель”. — И. И.).

…Плод воображения? Конечно. А насколько точный? Я в этом абсолютно уверен» (там же: 470–472). Я полностью согласен с Мэтлоком. Ведь он «воображает» на основе того, что он своими ушами неоднократно слышал от Горбачева, а я читал «диктовку» и записку Яковлева «Императивы политического развития», которую он передал Горбачеву в 1985 г. Еще и еще раз скажу: в них была изложена стратегия и главная цель «перестройки». «Фантазии» Мэтлока по сути своей полностью совпадают с текстами обоих документов. Хотя их разделяет шесть лет (с начала и до конца «перестройки»), а если счет вести от начала «перестройки» до выхода книги Мэтлока в 2003 г., то не меньше пятнадцати лет…

Между тем национализм и сепаратизм разрывали Советский Союз на части. Попытки Горбачева подписать новый союзный договор срывались одна за другой из-за капризов то одной, то другой республики, прежде всего России и Украины. 12 июля Верховный Совет СССР одобрил текст договора. Но руководители ряда республик опять заартачились. В конце концов Горбачев объявил, что 20 августа Российская Федерация, с которой он нашел компромисс, Казахстан и Узбекистан подпишут договор, и он будет открыт для подписания в дальнейшем другими республиками. Однако у коммунистов текст договора вызвал крайнее возмущение и ярость: ни в его названии, ни в самом тексте не было слов «советская» и «социалистическая»; кроме того, республики получали, на их взгляд, чрезмерно большие права в ущерб правам «центра». Это можно было понимать лишь как ликвидацию Советского государства. С другой стороны, против данного договора выступили радикальные реформаторы, призвавшие Ельцина не подписывать этот договор. 4 августа Горбачев уехал в Крым на отдых.

Сегодня, когда известно, что 19 августа в СССР был создан Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), который объявил о введении в СССР чрезвычайного положения на шесть месяцев, в сознании абсолютного большинства граждан России и других бывших советских республик это событие расценивается как государственный переворот. Известно, что путч провалился, что все его участники были арестованы, а те, кто проявил хоть какие-либо колебания, были сняты со своих высоких постов. В этом случае Горбачев выглядит пострадавшей стороной, а сам путч считается главной точкой развала остатков СССР, окончания каких-либо переговоров о новом союзном договоре. Однако существует и иное мнение: Горбачев был тайным инициатором этого псевдопереворота, а по сути дела, его участником. Один из важнейших сторонников такой точки зрения — ближайший личный друг Горбачева и один из трех членов главного Заговора — Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. В своих мемуарах, изданных в России в 2009 г. в переводе с немецкого языка, он рассказывает о разговоре с Горбачевым, в котором принимал участие и Яковлев. Шеварднадзе пишет: «Это был тяжелый разговор, при котором я не щадил ни себя, ни Горбачева. Я высказал ему все, что за долгие годы накопилось на душе: как он сам разрушил дело своей жизни и предал своих соратников, как он окружил себя бесцветными льстецами, которые, в конце концов, и связали ему руки. Я напомнил, как призывал его к компромиссу с Ельциным, как просил трезво взглянуть в лицо изменившейся реальности и действовать соответственно, как требовал ясности в борьбе против теневого правительства, уничтожавшего его политику и едва не отстранившего от руководства его самого. “Вы стали человеком, который — намеренно или непроизвольно, это неважно, спровоцировал путч, и у меня есть все основания предпола­гать, что Вы приняли участие в заговоре”, — заявил я без всего смущения. Яковлев тоже высказал все, что лежало на сердце… Яковлев имел сходные с моими представления о перестройке и о ее последствиях» (Шеварднадзе, 2009: 211–212).

Почему бы не допустить мысль о том, что именно Горбачев был главным инициатором введения в СССР чрезвычайного положения? Экономика лежала в развалинах. Советский Союз был фактически разрушен. Народ в основной своей массе ненавидел Горбачева и его «перестройку». Запад и «друг Буш» в серьезной финансовой поддержке отказали. Да и зачем она? Мертвому припарки. Но как выйти из этой смертельной для его авторитета и жизни ситуации? Признать, что «перестройка» не удалась? Неизбежно встанет вопрос: «Кто виноват?» Конечно, это будет он, Горбачев. Уже со всех сторон несется: «Предатель!» Таким будет и приговор суда, который непременно устроят его бывшие соратники по партии во главе с Лигачевым. А дальше — пуля в лоб и вечный позор в народной памяти. Да разве такого исхода он ожидал?..

Но если взглянуть на положение дел с другой стороны, все не так уж плохо. Тай% ной цели своей он достиг, дело всей своей жизни осуществил: КПСС развалена, ком% мунизм опозорен, Советский Союз при смерти. Крючков и Ко уже не раз намекали на возможность силового смещения его, Горбачева. Но кто может возглавить перево% рот? Да сам Крючков! Ведь это он — председатель Комитета государственной безо­ пасности. Стоящая перед государством опасность реальна и очевидна всем. И если кто-то, а не он, Крючков, возглавит заговор, то в любом случае — при его удаче или неудаче — отвечать ему, Крючкову. В ходе подобных рассуждений Горбачеву не могла не прийти на ум старая истина: если не можешь противодействовать ситуации — возглавь процесс. И почему бы ему не встретиться тайно с Крючковым и не сказать (пофантазируем): «Владимир Александрович, ситуация безвыходная. Надо вводить чрезвычайное положение. Но сделать это сам я не могу: навсегда потеряю лицо перед Западом, США. А нам с этими... (пауза) в любом случае придется иметь дело. Да и народ взбесится. Может начаться гражданская война. А что, если нам разыграть спектакль? Настроения Янаева, Пуго, Павлова, Язова и многих других мне известны. Они пойдут на сговор, если за его организацию возьметесь вы. Я уйду в отпуск. Вы объявляете меня больным, не способным исполнять обязанности президента. Кто знает: отдыхаю я или очень болен и лечусь? Формально обязанности президента станет исполнять Янаев — парень амбициозный, он не откажется. Разумеется, надо будет обратиться к народу, разъяснить, что да как... Ввести войска в Москву, другие крупные города… Но — без крови!.. А потом… Продумайте детали на будущее. Главное — через какое-то время вы вернете мне власть, и я — даю честное слово! — найду правильное объяснение вашим действиям, отблагодарю, как могу. Вы будете народными героями. А я подкорректирую курс перемен с учетом всего, что говорили вы, Лигачев и другие истинные коммунисты… Честное слово. Призываю вас к этому шагу. Одно нерушимое слово с моей и вашей стороны: ни один человек, кроме нас двоих, никогда не узнает о нашей встрече и нашем разговоре…».

На том, допустим, и сошлись. Поверил ли Крючков Горбачеву? Вполне вероятно. Ведь он регулярно направлял ему записки о том, что положение в экономике и настроениях населения страны становится все хуже, но чувствовал, что тот не хочет знать правду. Крючков дважды специально встречался с Горбачевым, информировал, что Яковлев «на крючке» у американцев еще с той поры, когда был послом СССР в Канаде, и еще раньше — с 1958 г., когда стажировался в Колумбийском университете США. Ведь осенью 1990 г. Горбачев, вроде бы, повернул «влево». В январе 1991 г. силой была захвачена телебашня в Вильнюсе… Вводил войска в Москву… Вот-вот, казалось, введет прямое президентское правление в «капризных» республиках и областях России… Горбачев знал, что большинству населения осточертела его «перестройка», что простые люди его ненавидят и ждут не дождутся, когда его скинут со всех постов… Возможно, до Горбачева что-то дошло, он взглянул на действительность трезвым взглядом?.. Почему бы и не поверить?..

Любопытно то, что в некоторых книгах и мемуарах подготовка к «государственному перевороту» описывается в деталях, как это сделал и Мэтлок. А вот Крючков в своей книге «Личное дело» даже не вспоминает о ГКЧП. И Горбачев говорит о путче лишь в том смысле, что он поставил точку в перестройке. Критики ГКЧП подчеркивают, что все участники путча были якобы людьми неумными, безвольными, пьяницами (Павлов, Янаев) и все в таком духе, поэтому и не сумели хорошо организовать переворот, не решились на использование армии и милиции в своих целях. Но так ли это? Вот Крючков… До назначения на должность председателя КГБ он возглавлял Службу внешней разведки, которая была сильнейшей в мире. Говорить о том, что в разведке работали люди умные — значит ломиться в открытую дверь. Руководили огромной разведывательной сетью люди не менее умные, способные плести тенета многочисленных разведывательных операций. Составить план «переворота» для Крючкова не представляло никакого труда. Способности Крючкова высоко оценивал сам Горбачев. Ведь это он рекомендовал его на должность председателя КГБ СССР!..

Мэтлок пишет: «Четвертого августа Горбачев уехал из Москвы отдыхать в Крым. Крючков тотчас отправил небольшую команду на конспиративную квартиру КГБ в подмосковной деревне Машкино для разработки планов введения чрезвычайного положения. Однако когда команда доложила Крючкову 8 августа, что ситуация не вызывает такой необходимости, председатель КГБ возразил, что медлить с этим нельзя, так как после подписания Союзного договора ввести чрезвычайное положение будет уже невозможно. И Крючков отправил команду назад в Машкино для дальнейшей работы над планом. При этом он сказал Алексею Егорову, одному из сотрудников КГБ и члену команды, что чрезвычайное положение придется ввести без Горбачева, поскольку он психологически не способен справиться с ситуацией. В пятницу утром, 16 августа, проекты объявления о создании Государственного комитета по чрезвычайному положению и введении чрезвычайного положения в стране легли на стол Крючкова. Он немедленно дал указание своему заместителю отправить в Крым техников для отключения средств связи Горбачева. Тем не менее весь заговор состоял лишь из планов. И несколько ключевых фигур еще не были подключены» (Мэтлок, 2003: 490–491).

Из допроса, проведенного Генеральным прокурором России после провала «переворота» известно, что лишь 17 августа (за два дня до возвращения Горбачева из отпуска!) Крючков пригласил в баню КГБ в Москве премьер-министра Павлова, министра обороны Язова, руководителя аппарата Горбачева Болдина, секретарей ЦК КПСС Бакланова и Шенина. Мэтлок пишет: «…Крючков предложил создать комитет, который введет чрезвычайное положение в стране, а затем послать делегацию к Горбачеву, чтобы получить его поддержку, если же он откажется, изолировать его в Крыму и объявить, что он не способен дальше управлять страной. Исполняющим обязанности президента станет Янаев, после чего Лукьянов созовет Верховный Совет и узаконит это» (там же: 492).

Парадоксально, но факт: в этот момент о плане заговора еще не знали министр МВД СССР Пуго, Председатель Верховного Совета СССР Лукьянов и вице-президент СССР Янаев, участие которых в заговоре делало его хоть в некоторой степени законным (там же). 18 августа 1991 г. накануне «переворота» в Форос для переговоров с Горбачевым вылетала группа в составе Болдина, Бакланова, Шенина и генерала Варенникова. Прямо скажем, не самые авторитетные личности для переговоров с Горбачевым из числа заговорщиков. Янаев, Крючков, Павлов, Пуго остались в Москве. Причем Янаев еще не дал согласие стать №1 в заговоре, а Лукьянов и министр иностранных дел Бессмертных наотрез отказались войти в состав группы. Делегация от ГКЧП старалась убедить Горбачева в необходимости введения чрезвычайного положения, передать на время свои полномочия вице-президенту, но Горбачев не согласился поддержать ГКЧП и выпроводил посланцев. Политика — всегда игра. «Лукавство»…

Мне трудно представить себе, будто введение чрезвычайного положения, а тем более «государственный переворот» подготавливались столь несерьезно. Но если все происходило именно так, то такая трактовка говорит в пользу моей версии: Крючков отыгрывал свою роль, придуманную Горбачевым, а Горбачев играл свою, но не ту, которую (якобы) нарисовал Крючкову во время их тайной встречи. Он обманул Крючкова. Вот почему последний молчит о ГКЧП в своей книге «Личное дело» — стыдно признаться, что его, как мальчишку, обвели вокруг пальца… ГКЧП просуществовал 72 часа. За это время советское общество резко поляризовалось. Действуй гэкачеписты решительно и жестко, чрезвычайное положение удалось бы ввести, основные разрушители советского государства были бы нейтрализованы, на сторону ГКЧП встали бы новые силы, хотя и без того значительно большая часть населения, руководители Азербайджана, Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана, Белоруссии, многих областей России, ЛДПР и, разумеется, основная часть коммунистов всех республик поддержали указ №1 Государственного комитета по чрезвычайному положению. Но Крючков помнил уговор (если он был) с Горбачевым — «обойтись без крови». Никто из «демократов» и «либералов» не был даже арестован.

А что же Горбачев? 21 августа он вернулся в Москву. Думаю, что миллионы живших в то время людей еще помнят телетрансляцию из аэропорта: растерянный Горбачев медленно спускается по трапу самолета; его пресс-конференцию 22 августа — спутанность сознания при ответах на вопросы журналистов. Горбачев защищал компартию и утверждал, что он «убежденный сторонник социализма», а в своем обращении к народу вечером того же дня уже не вспоминал ни о партии, ни о социализме… На следующий день Горбачев обвинил в предательстве свое правительство и руководство компартии. 25 августа подал в отставку с поста генерального секретаря ЦК КПСС, а до этого запретил деятельность КПСС в армии, КГБ и прочих организациях, контролирующих законы, а также во всех государственных организациях…

В СССР начался «парад суверенитетов». В конце сентября 1991 г., за исключением России, Казахстана и Туркмении, все остальные 12 республик СССР объявили о своей независимости…

* * *

В главе «Общие интересы с Западом» Мэтлок пытается говорить с читателем в духе худших дипломатических правил «как бы так сказать, чтобы ничего не сказать», а получается шиворот навыворот: стремясь не сказать ничего, говорит все, что хотел скрыть. Он пишет: «Внешняя политика Горбачева подверглась нападкам в 1991 г. и еще в большей мере потом за излишне многочисленные уступки Западу, и в частности Соединенным Штатам. Некоторые противники Горбачева даже обвиняют его в заговоре с Соединенными Штатами по развалу Советского Союза. Для любого человека, уважающего факты, такие обвинения представляются абсур­дом. Казалось бы, должно быть ясно, что внешняя политика Горбачева была блиста­тельно успешной. С самого начала перестройки ее задачей было уменьшить напряжен­ность, существовавшую в отношениях с остальным миром, с тем чтобы сосредоточить внимание и ресурсы на реформах в стране. Горбачев достиг этой цели, создав политику, которая служила интересам как Советского Союза, так и его западных противников. Не политика Запада привела к развалу Советского Союза, а просчеты в политическом процессе, который шел в самой стране. Когда Советский Союз больше всего нуждался в помощи, его окружала чрезвычайно благоприятная атмосфера. В Азии, Европе и Северной Америке наблюдалось желание помочь руководству Советского Союза в избранном им трудном пути перехода от одной формы экономики к другой, а не стремление воспользоваться его трудностями, чтобы усугубить их.

Выгода, которую Советский Союз получил от внешней политики Горбачева, стала особенно очевидна осенью 1991 года, когда страна начала разваливаться. Запад под­держивал, как мог, перемены, а не отнесся к ним враждебно, что позволило народам Советского Союза самим решить свое будущее без вмешательства со стороны. Хотя сочувствие и поддержка со стороны Запада не могли возместить недостатки политического процесса, происходившего в стране, нельзя не признать, что Советский Союз легче пережил период своего распада в дружелюбной международной атмосфере, чем если бы она была враждебной» (там же: 524–525). Посол издевается... Цинизм Мэтлока потрясает даже сейчас, более чем через четверть века после уничтожения СССР, когда весь мир говорит о лжи и обмане, двойных стандартах, на которых строится вся внешняя политика США. Все в тексте Мэтлока поставлено с ног на голову. Сочинительствовать в таком духе — непростая задача, и Мэтлок, как правило, не справляется с ней: из каждой фразы торчат уши двуличия. Как понимать первую же фразу о нападках «за излишне многочисленные уступки Западу?» Беда (по Мэтлоку) не в том, что уступки были многочисленными. Это он считает нормальным. Для российских консерваторов и антиреформаторов, полагает он, плохо только то, что они были «излишне» многочисленными. Тем самым Мэтлок признает сам факт многочисленных уступок, которые делал Горбачев. Тут и возникают вопросы: «Почему он делал эти уступки?» В чьих интересах? Необъяснимая уступка вражеской стороне, даже разовая, — уже предательство интересов своей страны, а многочисленные уступки — свидетельство сговора.

Основным переговорщиком со стороны Запада были США. Почему же надо удивляться тому, что по логике вещей сама по себе возникает мысль о заговоре? И тут не надобно искать секретных договоров «Горбачев — Рейган», «Горбачев — Буш». Горбачев «в духе доброй воли» шаг за шагом сдавал страну, а противник (вот странное дело!) не сопротивлялся этому. Только и всего. В этом смысле, безусловно, «внешняя политика Горбачева была блистательно успешной». Для «его западных противников». Мэтлок прямо так и вываливает «секрет». Вдумаемся в тираду Мэтлока: «…Когда страна начала разваливаться, Запад поддерживал, как мог, перемены (т. е. развал. — И. И.), а не отнесся к ним враждебно…» Фарисеи всех времен, просыпайтесь! В ваш клан пришел настоящий Учитель. Скажите, можно ли отнестись враждебно к своей вековой Мечте, когда она наконец-то сбывается? Можно ли нанести ей «удар милосердия», когда она восходит к своему совершенству, а не корчится в предсмертных муках? О да! Международная атмосфера была ненавистно дружелюбной, когда Советский Союз доживал последние дни, это правда. Запад радостно скорбел по Уходящему… Осуществив в классическом стиле свою очередную, как говорят в блатном мире, «разводку» советского и мирового сообщества под названием «путч», Горбачев спешил «уступить» США то, чего не успел сделать прежде.

Мэтлок пишет: «Перестав потворствовать сторонникам жесткой линии среди военных, Горбачев быстро решил проблемы, остававшиеся нерешенными в советско-американских отношениях: когда Бейкер в сентябре посетил Москву, он, наконец, сумел договориться о прекращении поставок оружия всем группировкам в Афганистане. Горбачев согласился также отозвать с Кубы находившиеся там советские войска. А несколько недель спустя Вадим Бакатин — в качестве жеста доброй воли — передал моему преемнику Роберту Штраусу схемы подслушивающих устройств, установленных КГБ в новом здании американского посольства» (там же: 526–527). В середине ноября Эдуарда Шеварднадзе наконец уговорили вернуться в переименованное Министерство внешних сношений и руководить им в последние, как оказалось, недели его существования. К тому времени Ельцин настаивал на сокращении персонала министерства на 80%, но прежде чем это произошло, министерство СССР было слито с российским министерством, и во главе был поставлен Андрей Козырев, который незадолго до того был одним из младших помощников Шеварднадзе. Козырев стал позором внешней политики России: он служил США еще преданней, чем это делал Шеварднадзе.

* * *

14 ноября в Ново-Огареве вновь собрались руководители республик, которые согласились создать «союз суверенных государств — конфедеративное государство». Горбачев сохранял пост президента, правительство во главе с премьер-министром, Верховный суд, Арбитражный суд, Генерального прокурора. Подписание договора было назначено на 25 ноября на заседании Государственного совета. Однако в этот день Ельцин, Шушкевич и Каримов отказались от подписания документа. Горбачев был взбешен. Начались споры. Выйдя из себя, Горбачев заявил, что собравшимся больше не нужен президент. Андрей Грачев, один из помощников Горбачева, приводит такие его слова: «Я не понимаю, как вы собираетесь дальше жить, — ведь, создав богадельню вместо единого государства, вы замордуете общество. Мы уже и так захлебываемся в дерьме!.. Если вы отвергнете конфедеративное государство, то дальше двигайтесь без меня!» (Заседание Государственного … : Электронный ресурс). И выбежал из помещения.

После этого Шушкевич и договорился с Ельциным о встрече в Беловежской Пуще с приглашением на нее Кравчука. А за день до отъезда Ельцин встречался с Горбачевым, они обсуждали ситуацию, сложившуюся вокруг Союзного договора. Надо полагать, Горбачев знал в общем и целом, зачем собираются встречаться лидеры трех крупнейших республик СССР. По логике вещей ему бы стоило сказать: «Уважаемые, а давайте и я присоединюсь к вашему разговору: ситуация слишком сложная для того, чтобы я стоял в стороне». Однако он не сказал этого. Через день, в воскресенье, Горбачеву позвонил Назарбаев, прилетевший по делам в Москву, и сказал, что его приглашают на встречу в Беловежскую Пущу. Горбачев отсоветовал ему ехать. Назарбаев так и поступил, почувствовав сам (или услышав нечто от Горбачева), что тайные переговоры, если на них будет принят какой-то важный документ, могут быть расценены как заговор. Так оно и произошло: Ельцин, Шушкевич и Кравчук подписали декларацию и Соглашение «Об образовании Содружества Независимых Государств». В Соглашении был пункт о том, что Союз Советских Социалистических Республик прекращает свое существование. Горбачев счел этот пункт неуместным, но отметил, что в целом в Соглашении есть и положительные моменты. Против Соглашения в его полном объеме выступили многие демократы, руководители республик. Однако Верховые Советы России, Белоруссии и Украины почти мгновенно ратифицировали Соглашение, а правительства этих республик запретили своим депутатам участвовать в работе Съезда народных депутатов и Верховного Совета СССР. Деятельность этих государственных органов была парализована из-за отсутствия кворума.

21 декабря 1991 г. руководители всех бывших республик СССР, за исключением Литвы, Латвии, Эстонии и Грузии, приняли в Алма-Ате Декларацию о своей приверженности Содружеству Независимых Государств — СНГ. Оставался не решенным единственный вопрос: когда Горбачев заявит о своей отставке? А для меня в данный момент возникает вопрос о том, как расценить горбачевскую волокиту с Союзным договором? Можно думать, будто Горбачев хотел сохранить Советский Союз хоть в каком-нибудь трансформированном виде, а себя — во власти президентом. Но уже давно — с тех пор как из состава СССР фактически вышли Прибалтийские республики и Грузия, когда во главе России встал взбалмошный Ельцин, на Украине — перестроившийся из коммуниста в националиста — Кравчук, а в Белоруссии хитрец Шушкевич, — Горбачев не мог не понимать, что в любом случае новое «образование», как его ни назови, будет маломощным и беззащитным перед Западом, а лично ему — не долго властвовать. И зачем тогда затевалась «перестройка», зачем вся эта возня с Союзным договором? Она выглядит не иначе, как финальная «разводка» общественного мнения. И тогда «заговор» тройки был в интересах Горбачева: он ставил жирную точку в «перестройке». И все козни Ельцина были ему на руку. Оставалось договориться с ним и «другом Бушем» о том, на какие средства и в каком звании доживать свой век…

Горбачев обратился к руководителям республик, собравшимся 21 декабря в Алма-Ате, с призывом провести заседание Верховного Совета и формально распустить СССР, но его предложение проигнорировали…

А если такие мои рассуждения ошибочны, то почему, спрашивается, Президент СССР Горбачев, расценив в своих выступлениях Беловежское соглашение как заговор, как незаконный государственный переворот, равнозначный августовскому путчу, не арестовал Ельцина, Шушкевича и Кравчука и не предал их суду? Ведь армия и органы безопасности все еще были в его подчинении. Разумеется, это до предела накалило бы обстановку в стране, вероятно, привело бы к столкновениям куда более кровавым, чем в Литве, Грузии и других регионах страны в предыдущие годы. Да, кровь пролилась бы… Но власть дается для того, чтобы властвовать, а это значит, что в исключительных случаях использовать и силу, быть жестоким. Тем более что большинство республиканских правительств выступали против радикальной экономической реформы. «Центр», т. е. Президент СССР Горбачев, мог бы дать в их руки рычаги, с помощью которых можно было свести к нулю все усилия по уничтожению СССР. Ведь только несмышленым людям не было понятно, что Ельцин — не созидатель. Последующие события подтвердили это.

* * *

На политическую деятельность Горбачева, конечно, накладывались личные черты его ума и характера. В литературе о нем встречаются мысли о том, что Горбачеву мешали его упрямство, неспособность постичь движущую силу национализма, приверженность идее социализма, авторитарные черты в характере (В. Старков, С. Станкевич). Вячеслав Старков считает, что Горбачев был «всего лишь прыщиком на коже российской истории, а не подлинным реформатором» (цит. по: Мэтлок, 2003: 553). Он инициировал определенные перемены для возвеличивания собственной власти, и если перемены вели к реформе, то в результате усилий других людей, а не Горбачева. Горбачев якобы не противостоял советскому строю, а погряз в нем. Он был продуктом этого строя, и просто-напросто исторической судьбе было угодно, чтобы он оказался у власти, когда строй рухнул безо всякого на то личного вклада со стороны Горбачева.

Если не Горбачев, то кто же тогда? Ельцин? Но до начала 90-х годов он был малозначительной фигурой в политической жизни СССР и был известен лишь тем, что критиковал Горбачева, требуя ускорения и радикализации «перестройки», которую объявил и возглавлял Горбачев начиная с 1985 г. Решающую роль в развале СССР Ельцин сыграл в конце 1991 г., когда Советский Союз находился уже на грани гибели. Но до этого состояния его довел Горбачев. Рахитичная структура, которую пытался создать Горбачев в результате подписания Союзного договора, уже не имела бы в своем составе пяти республик — Литвы, Латвии, Эстонии, Грузии, Молдавии и, как выяснилось вскоре, потеряны были бы и Украина, Белоруссия… Советский Союз и КПСС были уже уничтожены им, цель, которую он ставил себе в Заговоре, уже была достигнута.

Кто еще? Лигачев? Рыжков? Яковлев? Каждый из них до определенного момента «перестройки» находился в команде Горбачева и (в разное время и по разным причинам) был отстранен им от власти: Лигачев и Рыжков — полностью, Яковлев с марта 1990 г. служил ему в качестве советника и консультанта. Другое дело, что без Яковлева перемены в СССР начались бы позднее или, возможно, не произошли бы вообще. А если бы и состоялись, то в виде очередной реформы, не ставящей цели уничтожения КПСС и СССР. Как не могла случиться Великая Октябрьская социалистическая революция, не мог быть создан Союз Советских Социалистических Республик без коммунистической идеологии, сотворенной Марксом и Энгельсом, так не могла бы начаться «перестройка» без записки Яковлева «Императивы политического развития», в которой содержались ее опорные идеи стратегии, тактики и конечная цель — уничтожение СССР. Не случился бы и Заговор, в реализации тайных целей и задач которого все остальные его участники в их великом множестве (правительство, партии и движения, весь советский народ, руководители советских республик и областей России, ЦК КПСС и все коммунисты, новые лидеры иностранных государств, включая лидеров США) действовали вслепую, были использованы «втемную».

Думаю, что на первых этапах «перестройки», пока в обществе и ближайшем окружении Горбачева не вызрел протест в связи с ухудшением состояния экономики, недостаточным обеспечением населения продуктами питания и товарами первой необходимости, Яковлев подталкивал в сторону радикализации перемен и самого Горбачева. Конечно, Яковлев мог влиять на Горбачева настолько, насколько это тот позволял, но были вопросы, в которых Горбачев разбирался гораздо хуже, чем Яков% лев. Это прежде всего вопросы рыночной экономики и марксистско-ленинской идеологии. В своих избранных «перестроечных» интервью Яковлев говорит об этом не раз. Буш и Бейкер также отмечали у Горбачева такой недостаток, как слабое знание рыночной экономики. Короче говоря, я ставлю Яковлева выше Горбачева, поскольку именно он был идеологом «перестройки», а Горбачев — ее организатором. «Сначала было слово». Другое дело, что любое принципиальное решение обретало силу только после того, как Горбачев ставил на нем свою подпись.

Я не считаю Горбачева, Яковлева и Шеварднадзе агентами Запада, конкретно — США, да еще оплачиваемыми. Слишком это пóшло. Они были предателями по идейным соображениям и негласными союзниками по конечным целям, потому и действо% вали как единый, целостный механизм. Множество переговоров и встреч на разных уровнях, споры, обмен угрозами и прочие «штучки» были необходимыми моментами затяжной двухсторонней игры: «перестройка» не могла быть осуществлена разом, это был неизбежный процесс, растянутый во времени для того, чтобы довести народ до отчаяния, но не до всеобщего взрыва, и — не дай Бог! — до гражданской войны. Народ надо было охмурить обещаниями сладкой жизни, довести обманной политикой до состояния, когда он «сам обманываться рад»… И надо было быть достаточно осторожными, так «лукавить» и маневрировать, чтобы оставаться на вершине власти. Иначе — конец «перестройке» и конец заговорщикам. Вот поэтому, как говорили и говорят те, кто был рядом с Горбачевым, он спокойнее чувствовал себя с иностранцами, а не с соотечественниками, был ближе к Рейгану, Бушу, Шульцу и Бейкеру, чем к когда-то близким друзьям Лигачеву, Рыжкову и даже единоверцам — Яковлеву и Шеварднадзе.

Крючков… Многие абсолютно уверены, что именно он, организовав ГКЧП, сорвал переговоры по Союзному договору, что и привело к развалу СССР. Допустим, что он сделал это по собственной воле, не следуя совету-указанию Горбачева. А кто еще должен был подумать о безопасности страны? Ведь Крючков возглавлял Комитет госу­дарственной безопасности. Видя, что Горбачев неадекватно реагирует на его информацию (доклады, записки) о внутренних и внешних угрозах и опасностях, об ухудшающемся настроении народа, он был вправе решить, что главная опасность исходит от бездействующего, хуже того — действующего в интересах разрушительных сил президента, и принять соответствующие меры. В данном случае это было создание ГКЧП. Это был шаг в сторону спасения СССР. Не ясно, что же помешало Крючкову довести дело до логического конца… Совсем иного мнения о Крючкове Мэтлок: «От людей и вправду зависит кое-что повернуть по-иному, а такой человек, как Владимир Крючков, очень многое повернул по-своему. Советский Союз мог бы существовать сегодня в каком-либо измененном виде, если бы КГБ в 1990–1991 годах управлял другой человек» (Мэтлок, 2003: 565).

* * *

В главе «Роль Запада» Мэтлок пишет: «Чтобы яснее вникнуть в вопрос об ответственности (за развал СССР. — И. И.), необходимо четко различать три преобразова­ния: конец холодной войны, конец коммунистического правления в Советском Союзе и конец самого Советского Союза. Невзирая на очевидные связи и тот факт, что ко­нец холодной войны привел в движение процессы, приведшие к двум другим событи­ям…» (там же). Парадоксальное утверждение! Война закончилась прежде, чем противник сдался (или повержен)? Как это так?.. «Цели США в отношении России» (так называли на Западе СССР) в ходе холодной войны, которая в секретных документах Совета национальной безопасности США определялась как «самая настоящая война, от исхода которой зависит судьба свободного мира», предполагали настоящую ядерную войну с бомбежкой сначала десятков, а в 1957 г. — 300 городов СССР и уничтожением десятков миллионов человек… Но Горбачев затеял самоубийственную внутреннюю революцию под названием «перестройка», и это был, конечно же, более подходящий вариант, поскольку он исключал ответный удар со стороны СССР.

«Горбачев с самого начала пребывания на посту советского руководителя знал, что успеха в проведении внутренних реформ ему не добиться до тех пор, пока напряженность в отношениях между Востоком и Западом будет оставаться высокой. Поначалу он пытался умерить напряженность одними сделками по контролю над вооруже­ниями. Когда это не сработало (поворотным пунктом стал, вероятно, саммит в Рейкьявике в октябре 1986 года), он стал действовать по всему спектру программы США из четырех пунктов. Впрочем, это не было, прежде всего, уступкой Соединенным Штатам: события на родине убедили Горбачева, что для воплощения задуманных им реформ необходимо открыть советское общество для остального мира и начать процесс демократизации. Таким образом, американская и западная программа стала совпадать с его собственной. По мере успешного продвижения по всем четырем направлениям программы конкретные вопросы решались с ускоренной быстротой: именно это и предусматривала поощрять американская политика» (там же: 567).

«…Если бы политика определялась на Западе теми, кто намеревался поставить контроль над вооружениями во главу угла отношений, подчинив ему все остальное, вряд ли холодная война завершилась бы с той быстротой, с какой это произошло. Соглашения по контролю за вооружениями были бы подписаны, возможно, скорее (хотя даже за это ручаться нельзя), зато реформы внутри СССР были бы, вероятно, отложены, возможно, на годы и годы, пока советские руководители не убедились бы, что одним сокращением военного бремени им не избавиться от более глубоко лежащих трудностей. Между тем, не будь четко обозначенной идеологической подвижки, останься по-прежнему классовая борьба основой советской внешней политики, заключенные соглашения, вероятно, становились бы источниками дальнейших споров и доводов, а не основой для укрепления доверия. В руках скептиков, сомневающихся, что советские руководители когда-либо станут способны заключать справедливые соглашения и соблюдать их, политика также помешала бы скорому концу холодной войны. Не будь Соединенные Штаты и их западные союзники готовы быстрее продвигаться к достижению соглашений на разумной основе, усилия Горбачева прийти к согласию с Западом остались бы втуне, что, возможно, вынудило бы его свернуть реформы еще раньше и еще насильственней, чем он это проделал (?! — И. И.).

В общем, я верю, что холодная война окончилась потому, что в середине 80-х сошлись воедино западная политика, совмещавшая силу и твердость с готовностью к честным переговорам, и советское руководство, наконец-то осознавшее, что страна больше не может по-старому жить, что ей нужно меняться внутренне, но что сделать это она сумеет лишь в сотрудничестве с внешним миром. Да, администрация Рейгана озвучила стратегию окончания холодной войны, но у нее не было плана, как положить конец коммунистическому правлению в Советском Союзе. Не то чтобы это считалось целью нежелательной, а просто потому, что входившие в администрацию понимали: Соединенные Штаты не в силах — извне — сва­лить советский режим. Как может коммунистический режим развиться в свою противоположность? Несомненно, американцам должно быть известно, что демократия, свобода передвижения и доступ к информации полностью несовместимы с продолжением коммунистического правления. Либо новые свободы окажутся мошенничеством, либо коммунистическое правление не устоит.

Да, абстрактно мы это знали. Но Горбачев жил не в мире абстракций, и мы в нем тоже не жили. Никому не дано знать, какого количества свободы (если свободу можно измерять) окажется достаточно для свержения строя, не дано знать и того, сумеет или нет — с течением времени — строй явить неожиданную способность к самоиз­менению. В конце концов, руководители, начавшие реформы, были коммунистами, пусть политика Запада их поощряла и вдохновляла, но избрали они курс реформ по своим собственным причинам, исходя из того, что считали своими собственными интересами. Циники издавна сомневались в том, что любой лидер, взращенный советским строем, способен понять, что есть истинная реформа (того менее — настоять на ней). Многие из тех же циников отказывались верить в перемены тогда, когда они происходили. Но, невзирая на циников, Горбачев состоялся — и Шеварднадзе, и Яковлев, и Ельцин. И многие другие. Они вряд ли были демократами джефферсоновской школы, все же были намного ближе к Томасу Джефферсону, чем к Иосифу Сталину. Это их, а не нашим, делом было пользоваться случаем и приспосабливаться, и сделай они это с успехом, ни Соединенные Штаты, ни Западная Европа не были бы в претензии, даже если бы они пожелали по-прежнему звать себя коммунистами, а свой строй социалистическим.

Говоря, что конец коммунистического правления в Советском Союзе не ставился открыто в задачу политике США, следует иметь в виду, что Соединенные Штаты и другие демократические страны служили основными факторами его приближения. Только было это результатом не столько их политики, сколько их существования. Советский строй оказался неспособен изменяться с такой быстротой, чтобы достойно противостоять внешнему воздействию в состязании за души и умы своего на­рода. Не имеет значения, что людям в Советском Союзе зачастую зарубежные пастбища казались куда более зелеными, чем-то оказалось бы при ближайшем рассмотрении. Вот оно, одно из следствий десятилетий лжи: люди привыкают верить в противоположное тому, что им говорят» (там же: 568–569).

На самом деле с умами и душами советских людей все было в относительном порядке, хотя идеализировать ситуацию не стоит. Проблема была, грубо говоря, с «желудками» — руководству страны даже в 60-е и 70-е годы, уже в относительно далекий послевоенный период, все никак не удавалось насытить магазины высококачественными продуктами в широком ассортименте. Не меньшей была проблема с товарами широкого потребления, в частности с одеждой и обувью. Огромная доля бюджета страны уходила на военные нужды. Сталину было известно о плане Черчилля «Немыслимое» — начать третью мировую войну с 1 июля 1945 г. в союзе с Америкой, затем о планах 1948 г. «Тоталити» и «Чариорити» и, наконец, о плане 1949 г. «Дропшот», когда Трумэн собирался сбросить на города СССР 300 атомных и 29 тыс. обычных бомб. Гонка вооружений в СССР была вынужденной, а на сотнях заводов ВПК работали лучшие ученые, управленцы, рабочие и использовалось лучшее оборудование. Здесь все было качественным. Но народ — дитя. Люди наивно полагали, что, если бы вожди захотели, то все задачи решали бы так же хорошо, как военные и космические. На этом психологическом заблуждении и играли наши противники, возбуждая протестные настроения, высевая семена разрушения внутри советского общества. СССР был в цейтноте, зажат в тисках необходимости. Прошло бы время, и все наладилось бы. Но пришел Горбачев, за ним Яковлев, Шеварднадзе и затеяли «перестройку»…

Мэтлок пишет: «Тем не менее, если и относить крах коммунистического правления в Советском Союзе на счет кого-то одного, то пришлось бы назвать Михаила Гор­бачева. Именно он, в конце концов, настоял на переменах, которые напрочь сбросили Коммунистическую партию с ее главенствующей позиции, именно он отказался санкционировать применение силы во имя сохранения старого строя» (там же: 569). «Горбачев, Рейган и американские союзники — все они в полной мере заслуживают признательности за необходимый вклад, внесенный каждым в этот процесс. Никто в одиночку его не вытянул бы, и нет такого человека, кто в одиночку сделал бы это. Однако сценарий был написан в Вашингтоне, и сомнительно, чтобы он мог писаться в Москве — даже таким искусным руководителем, как Михаил Горбачев» (там же). А вот что сказал сам гражданин Горбачев, выступая с лекцией в Мюнхене 8 марта 1992 г.: «Понимали ли те, кто начинал, кто осмелился поднять руку на тоталитарного монстра, что их ждет? Мои действия отражали рассчитанный план, нацеленный на обязательное достижение победы… Несмотря ни на что, историческую задачу мы ре­шили: тоталитарный монстр рухнул…» (Горбачев, 1992: 193).

Игорь Михайлович Ильинский — советский и российский историк, философ, социолог. Кандидат исторических наук, доктор философских наук, профессор

Источник: журнал «Знание. Понимание. Умение» № 1 2017