Как посол США Мэтлок управлял «перестройкой». Часть 1

Книга Дж. Мэтлока «Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза» впервые издана в США в 1995 г. при поддержке Института «Открытое общество», входящего в издательскую империю широко известного в России американского миллиардера венгерского происхождения (этнического еврея) Дж. Сороса (Шульца), который вложил огромные средства в разрушение СССР и России, а также восточноевропейских социалистических стран. Ничего удивительного в том, что Сорос помогает Мэтлоку в публикации его труда, нет, оба они «одного поля ягоды». Между тем мнение посла США в СССР о «перестройке» имеет огромное значение для одурманивания умов тех, кто прочитает его произведение, — хоть американцев, хоть российских граждан. Ведь посол — чрезвычайный и полномочный представитель правительства своей страны, в каком бы государстве он ни действовал. Все указания из «верхов» этой страны, и прежде всего ее руководителя, в зашифрованном виде идут на имя посла. Он — исполнитель воли главы государства, правительства и ведомства, осуществляющего внешнюю политику, в данном случае — Государственного департамента США. Под «крышей» посольства практически автономно работает резидент внешней разведки (Центрального разведывательного управления) со своей шпионской сетью. Посол вовсе не лишен права на собственный взгляд и оценку происходящего в стране пребывания. Он излагает их руководству Госдепартамента и другим ведомствам, обращаясь по мере необходимости непосредственно к президенту США, в том числе во время личных встреч в Вашингтоне.

Послы, как и все люди, бывают разные — по глубине и масштабу ума, чертам характера, уровню различных способностей и профессионализма. И — разные по своему предназначению. Доля одних — годами сидеть, отдыхать и спиваться в каких-нибудь ничего не значащих для экономики и политики его государства «райских» странах вроде Сейшельских Островов. Судьба других — быть на передовой линии внешнеполитической игры на Великой шахматной доске, где США мыслят себя ферзем. Тут нужны особая подготовка, особый ум и особый характер. Дж. Мэтлок был из этой породы игровых фигур. Это был посол-диверсант. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на его послужной список. Мэтлок был послом США в СССР дважды, и оба раза, когда в Советском Союзе «штормило»: сначала потому, что один за другим в мир иной уходили «вожди» (с 1981 по 1984 г.) и будущее Советского Союза было непредсказуемым; затем (с 1987 по 1991 г.), когда «перестройка», вырвав поводья из рук «перестройщиков», понеслась вскачь и вразнос, а надо было, чтобы неслась она в сторону «национальных интересов» США. Мэтлок оба раза, как говорится, оказывался в нужное время в нужном месте. Трудился самоотверженно, не отбывал положенный послу срок, а работал день и ночь, презирая усталость и болезни. Он жил «перестроечными» делами, понимая, что перестройка — это уникальный исторический шанс осуществить вековую мечту США — уничтожить СССР и идею коммунизма; что «перестройщики» взялись за решение задачи, которая выше их сил и способностей, и потому изначально провозглашенная Горбачевым цель «совершенствования социализма» вкупе с его «новым мышлением», суть которого сводилась к идее развития всего мирового сообщества на основе единых «общечеловеческих ценностей», — утопия еще бóльшая, чем коммунизм. Мэтлоку было ясно, что «инициативы» Горбачева в вопросах всеобщего разоружения, тем более одностороннего — это признаки болезни его ума, духовного и волевого бессилия, хотя сам Горбачев, как было видно, выдавал себя за Илью Муромца вкупе с А. Яковлевым (Алеша Попович) и Э. Шеварднадзе (Никита Селянинович), стоявшими на страже интересов и границ своего Отечества.

Мэтлок понимал то, до чего не додумался в ту пору Горбачев и тогда еще не до конца открывшийся ему (Мэтлоку) Яковлев: внешняя политика есть не только продолжение внутреннего состояния страны и ее внутренней политики, но при определенных обстоятельствах внешняя политика начинает определять политику внутреннюю и довлеть над ней. Чем больших «успехов», как казалось Горбачеву, добивался он на международном фронте, тем хуже шли дела «в тылу», тем слабее становился Советский Союз в экономике, социальной сфере; тем быстрее нарастало недовольство населения «перестройкой», социализмом, который «совершенствовался» «прорабами перестройки», но гражданам при этом становилось жить все хуже... По сути дела, Мэтлок был негласным участником Большого заговора по уничтожению СССР, о действительных целях которого он, судя по тексту книги, ничего не знал, но с 1989 г. также оказался в неоговоренном вслух тайном союзе с заговорщиками: Горбачевым, Яковлевым и Шеварднадзе.

Книга Мэтлока написана в чисто дипломатическом духе: как бы так сказать, что-бы ничего не сказать; как бы все обо всем сказать, но не проговориться о главном и тайном. Хотя порой вполне откровенен...

Мэтлок был не просто послом США в СССР и наблюдателем за происходящим в Советском Союзе, нет. Мэтлок был послом Беды, которую несли с его помощью нашей стране Соединенные Штаты Америки. Вместе с президентами США Р. Рейганом и Дж. Бушем-старшим, секретарями Госдепартамента, Советом национальной безопасности, ЦРУ, руководителями Пентагона, тысячами разведчиков и советологов, своими западными союзниками и «пятой колонной» внутри СССР Мэтлок, как и многие политики США, тщательно и долго готовил уничтожение социализма и СССР. Это было ясно давно. Ради чего ж иначе целых полстолетия шла холодная война? И вот уже на третьей странице повествования Мэтлок говорит о «грандиозности происшедшего», о том, что он «ожидал такого исхода», но не способен «до конца объяснить, как все произошло». Однако тут же разворачивает логическую, на его взгляд, цепь доказательств. Цитирую: «…Советский Союз обладал крупнейшей на планете военной машиной, управление которой сосредоточено в руках одного человека. Страною управляла, казалось бы, крепкая как монолит партия, располагавшая не имеющим аналогий аппаратом подавления. Щупальца ее разветвленной бюрократии достигали самых потаенных уголков жизни граждан. Ее идеология похвалялась, что знает, как усмирять приливные волны истории. Как могло такое государство рухнуть само собой? Если бы у меня все же потребовали ответа, я, наверное, сказал бы, что система была изначально порочна и обречена рано или поздно погибнуть; ее руководители ви­новны в ужасающих преступлениях против человечества, а история умеет сводить счеты; экономическая система была иррациональна и неспособна конкурировать в со­ временном мире; идеология утратила силу и не могла больше поддерживать веру; по­ пытка использовать военную мощь для утверждения гегемонии и поддержания “пре­стижа” провалилась и так далее, и так далее…».

Итак, Мэтлок все происходящее объясняет чрезвычайно просто: государство с названием СССР должно было «рухнуть само собой», потому что «система была изначально порочна». Тут можно было бы затеять спор, но по этому поводу уже исписаны тысячи тонн бумаги, и вряд ли я смог бы сказать что-то новое в защиту системы, которой уже нет, но в которой я родился и вырос. Знаю, что у Системы, как у вся% кого общества и государства, пороки имелись (тут Мэтлок и иже с ним правы), но у советского строя были также великие достоинства, которых у других Систем нет и о которых Мэтлок умалчивает, хотя наверняка знает о них. Не стоит, однако, требовать от посла «философского глаза» на мир и его развитие. В конце концов, Мэтлок — всего лишь диверсант, хоть и в ранге посла. Признался бы в том, что сам вытворял на территории СССР начиная с 1956 г., когда он, окончив Институт русских исследований при Колумбийском университете*, поступил на дипломатическую службу рядовым «бойцом» (с сентября 1961 г.) в посольство США в СССР. Побывал в 14 из 15 республик СССР, обзавелся (в те-то годы!) дружбой «на всю жизнь» с десятками нерядовых людей, в основном с писателями, художниками, театральными режиссерами.

* Через два года (в 1958 г.) в Колумбийский университет прибыл на стажировку один из «героев» «перестройки» А. Н. Яковлев. Отметим просто так… Пока.

Вернувшись в Вашингтон, Мэтлок получил должность начальника отдела Советского Союза в Госдепартаменте. А вскоре снова приехал в Москву заместителем главы посольства США и проработал в этом качестве до 1978 г. Был отозван в США на три года. В 1981 г. вновь вернулся в СССР уже послом США. Через год его место занял ставленник нового президента США Р. Рейгана Артур Хартман. Мэтлока отправили послом в Чехословакию. Там было чем заняться в ту пору, но через два года его перевели в Совет национальной безопасности ответственным за отношения с Европой и Канадой, однако с особым уклоном в сторону Советского Союза. Мэтлоку поручили разработать стратегию сокращения вооружений. Рассказываю подробно о послужном списке Мэтлока, чтобы показать: он прекрасно знал, что Система рухнула не сама собой, что в ее разрушении «выдающуюся» роль сыграли США и в определенной мере сам Мэтлок. Теперь пробежимся по страницам труда Мэтлока, посмотрим, чем же был озабочен, чем занимался посол США в «перестроечные» времена? Кто из «перестройщиков» заговорщиков был более всего близок с ним? Есть вещи, о которых он вдруг рассказывает с несвойственным ему откровением, и лучше всего в этом случае приводить слова самого Мэтлока, подчеркивая лишь главное.

«В общении с советскими гражданами, — пишет он, — нам оказывали неоценимую помощь советские средства массовой информации. Когда-то в буквальном смысле слова закрытые для иностранных дипломатов, в особенности для американцев, советские газеты, журналы, телевидение и радио начали брать у нас интервью, и в 1990 году не проходило дня без того, чтобы нас не упоминали в средствах массовой информации. Мы были приятно удивлены, обнаружив, что становимся в Москве частью совет­ского общества. Гости, в основном советские, собирались в нашей резиденции Спасо-Хауз по десять и больше раз в неделю на концерты, фильмы, художественные выставки, завтраки и обеды, а потом и на обсуждение политических и экономических проблем. С образованием нового парламента его члены часто дискутировали за обеденным столом в Спасо-Хауз по вопросам, которые только еще подлежали офици­альному обсуждению. Советские руководители общались с нами более открыто, об­суждали свои планы, надежды, иногда даже спрашивали совета, особенно по части становления демократических институтов и процедур. Благодаря энергичным дипло­матам нашего посольства мы познакомились буквально со всеми видными политическими деятелями в Москве и со многими влиятельными людьми в районах за пределами столицы». Фантастика! В такое невозможно поверить, если бы об этом не говорил сам Мэтлок. Ведь между СССР и США шла война! Да, «холодная», но война! В совершенно секретном документе Совета национальной безопасности США № 68 от 14 апреля 1950 г., утвержденного президентом США Г. Трумэном, говорилось: «…холодная война — это на самом деле настоящая война, в которой на карту поставлено выживание свободного мира» (Главный противник … , 2006: 451).

И вот враги СССР становятся «частью советского общества»! Абсурд. Более того, «советские руководители», «видные политические деятели» за обеденным столом вражеского посольства дискутируют с неназванными разведчиками ЦРУ и дипломатами США (а они по долгу службы и своему назначению те же политические разведчики) вопросы, которые «только еще подлежали официальному обсуждению», делятся своими планами, надеждами, иногда даже спрашивают совета… Все эти «руководители» и «видные политические деятели» — не круглые идиоты, нет! Есть только одно слово, способное точно определить такой способ их поведения, — предательство, а их самих — предателями. Разумеется, они получали желанные советы, заранее подготовленные в спецорганах и научных центрах, отвечающие «национальным интересам» США. И надо ли в этом случае удивляться, что «совершенствование социализма» буксовало с самого начала, а потом «перестройка» заладилась и понеслась в сторону «национальных интересов США» по рельсам идеологии ультралиберализма.

В книге Мэтлока есть нечаянные проговорки в пользу понимания «перестройки» как заговора. Ссылаясь на свою беседу с М. Полтораниным 23 сентября 1992 г., он пишет: «Едва заняв пост генсека, Горбачев поручил составление первоначального проекта “апрельской программы” двум настроенным на реформы соратникам, Александру Яковлеву и Михаилу Полторанину. Их отправили на загородную дачу, дабы они могли несколько недель поработать в тиши и покое, — практика, к которой Горбачев прибегал неоднократно. По словам Полторанина, когда Горбачев ознакомился с их проектом, он “повычеркивал крест-накрест” все пассажи, призывавшие к политическим реформам. “Это на потом, — заметил Горбачев. — Поначалу нам придется маневрировать”» (там же: 17). «Потом» — это цель, замысел. Другими словами, с самого начала в голове Горбачева существовала тайная мысль о неизбежности политических трансформаций, хотя (допустим) он в тот момент не представлял их масштабы и глубину. Предлагалось поначалу (как долго?) «маневрировать», т. е. врать, обманывать партию и народ. В качестве обманного движения по пути «совершенствования социализма» был предложен лозунг «ускорения». Это замечание Мэтлока расходится с тем, что говорит в своих мемуарах Яковлев: в его рассказах Полторанин не присутствует, существуют только его, яковлевская, «диктовка» и многостраничная записка «Императивы политического развития», которую А. Н. Яковлев написал М. С. Горбачеву в самом конце 1985 г., вскоре после избрания его Генеральным секретарем ЦК КПСС. «Реакция М. С. Горбачева на эту записку была спокойной, заинтересованной. Но он считал предлагаемые меры преж­девременными» (Яковлев, 1994: 205). Не преступными по существу, а всего лишь преждевременными. «Час пик» еще не наступил. Между тем, в записке излагалась стратегия уничтожения СССР.

Есть и другие свидетельства того, что Мэтлок, вероятней всего, в той или иной мере был посвящен в «заговор двоих» — Горбачева и Яковлева. Кем? Конечно, Яковлевым, слова которого Мэтлок скупо цитирует в своей книге. «Как вспоминал позже Яковлев, Горбачев поразил его “искренностью и ясностью позиции”, — пишет Мэтлок. — Оба они пришли к согласию: “Так дальше жить нельзя”. Не прошло и нескольких месяцев, как Яковлев был вызван в Москву» (Мэтлок, 2003: 55). Нет сомнения, что Яковлев рассказывал Мэтлоку о встрече Горбачева и Яковлева в 1983 г. на ферме министра сельского хозяйства Канады, где они наговорились вдосталь и сошлись во взглядах на настоящее и будущее СССР, а потом обсуждали эти вопросы в ходе шестидневной поездки по Канаде. О чем они говорили? Яковлев в своих мемуарах упоминает об этом несколькими строками. Горбачев нигде не произносит ни слова. Как много и что рассказал Яковлев Мэтлоку о своих и горбачевских замыслах и планах — тогда, в 1983 г., когда они еще не были столь многозначащими политическими фигурами, можно только гадать. Во всяком случае, следом за приведенной мною цитатой следуют не менее важные строки, в которых Мэтлок высоко оценивает труд Яковлева на ниве предательства СССР. Он пишет: «В декабре 1984 года Яковлев входил в состав небольшой группы, сопровождавшей в Лондон не совсем еще руководителя СССР Горбачева в его первом наскоке на дипломатию высшего ранга. Если признание Маргарет Тэтчер “Человек, с которым мы сможем дела делать” стало результатом советов Яковлева, то он недаром ел свой хлеб» (там же).

Согласно нормальной логике вещей Яковлев, человек №2 в партии, не имел права откровенничать с послом враждебной страны, тем более по вопросам конфиденциальным и секретным. Но Яковлев выворачивал перед Мэтлоком свою душу наизнанку, поскольку Мэтлок был для него не врагом, не чужим, а своим. Знал ли Мэтлок о стажировке Яковлева в Колумбийском университете в 1958 г. и о том, что председатель КГБ В. А. Крючков обвинял его в связях с ЦРУ? Конечно, знал. Уверен. Это была все% союзная сенсация. Такого рода публикации тут же оказывались на столе посла. Ни опровергнуть, ни подтвердить такую информацию Мэтлок не мог. Возможно, он даже не знал, что Яковлев — «крот». И он выходит из пикантной ситуации несложным образом — отстраняет Яковлева от себя, более того, поносит его. «Хотя, несмотря на длительное пребывание Яковлева в Северной Америке, наши официальные лица хорошо с ним знакомы не были, — повествует Мэтлок, — все же они знали о нем… И то, что они знали в 1985 году, хорошего не предвещало. Яковлеву вполне доверяли в руководстве Коммунистической партии, чтобы направить его на Запад в качестве одного из пионеров освоения советскими студентами и аспирантами этого враждебного пространства (речь идет о стажировке в Колумбийском университете. — И. И.). За десятилетие дипломатической службы в Канаде он открыто не выказал никакой склонности поставить под сомнение традиционную советскую политику. Его опубликованные работы были злобно антизападными» (там же: 56).

Между тем в этом нет ничего удивительного. В своих мемуарах Яковлев многократно признается, что еще с молодых лет, особенно после ХХ съезда партии, ненавидел советский строй, коммунистическую идеологию. Но чтобы выжить и двигаться вверх по партийной лестнице, он бесконечно «лукавил», проще говоря, безостановочно врал, думал одно, говорил другое, а делал третье. В 2005 г., отвечая на вопрос корреспондента журнала «Итоги»: «В 1985 году Вас уже можно было назвать антикоммунистом?», Яковлев сказал: «Да. Но я не хотел выдавать себя» (Яковлев, 2009: 363). Парадокс состоит в том, что именно в 1985 г. Горбачев назначил Яковлева заведующим идеологическим отделом ЦК КПСС. Несомненно, тем не менее, что Мэтлок и Яковлев прекрасно знали друг друга: Яковлев был председателем Комиссии ЦК КПСС по международным отношениям и, как пишет Мэтлок, «разрабатывал теоретическое обоснование для утверждения советской внешней политики на новой основе» (Мэтлок, 2003: 55). Как же им не дружить, как не советоваться друг с другом, если цель у обоих — одна: внешняя политика СССР должна отвечать национальным интересам США? Вспомним также, что в 1984 г. Мэтлок работал в Совете национальной безопасности США и отвечал за отношения с Европой и Канадой «с особым уклоном в сторону СССР». Как минимум два человека в Канаде могли рассказать Мэтлоку о Яковлеве очень много: премьер-министр Канады Пьер Эллиот Трюдо, находившийся с Яковлевым в тесных дружеских отношениях, и посол США в Канаде. Они то знали, что Яковлев — человек не «злобно антизападный», а злобно антисоветский, антикоммунистический.

Надо признать, что Мэтлок очень точно определяет обманный ход «перестройщиков» под названием «гласность», породивший в сознании советских людей иллюзию свободы слова и печати. На самом деле «гласность» имела к свободе слова лишь некоторое отношение и была ею в какой-то мере. Однако главный замысел Яковлева, по% лучившего вскоре в народе и за рубежом титул «отца гласности», был совершенно в другом. Как один из двух заговорщиков, он, думаю, лучше Горбачева (заговорщика №1 по должности) понимал: прежде чем говорить о каких-либо серьезных переменах, особенно в переустройстве советской плановой экономики и политической системы общества, надо затуманить, замутить сознание народа по поводу существовавшего общественного строя, ударить теоретическими «разоблачениями» по коммунистической идеологии, ее творцам и вождям. Одним словом, поколебать веру в социализм, вбить клин между народом и властью. Сам Агитпроп (Отдел пропаганды и агитации, которым восемь лет руководил Яковлев до «ссылки» в Канаду и, как уже говорилось, был вновь назначен Горбачевым на должность вскоре после того, как вытащил его в Москву) сделать это не мог по многим причинам, хотя имел в своем распоряжении огромную сеть политического просвещения, командовал огромными по масштабам средствами массовой информации. Но это были совсем «не те» СМИ, которые были необходимы Горбачеву и Яковлеву. Диверсанту (по военной службе) Яковлеву были нужны в СМИ диверсанты-редакторы, диверсанты-журналисты. Подрывники. Люди талантливые в этом деле. Не было нужды в том, чтобы их было много. Главное — абсолютная преданность «делу», т. е. «перестройке», лично Яковлеву и — полная свобода рук, т. е. мнений. Гласность была оружием, ей отводилась роль артиллерии, она должна была провести артподготовку перед главными боями по уничтожению СССР.

Вот что пишет по этому поводу Мэтлок: «И еще одно ключевое слово вошло в моду в то лето (1986 г. — И. И.): “гласность”, что буквально значит “оглашение”, или широкое извещение о фактах. У этого русского слова в английском языке нет прямого эквивалента, что и привело в Соединенных Штатах к путаным толкованиям того, что же на самом деле означает названная этим словом политика. Она не означала свободы слова или свободы печати, как-то склонны были считать некоторые иностранные наблюдатели. Означала она то, что официальные учреждения должны действовать с некоторой долей открытости, и таким образом соотносилась с нашей концепцией прозрачности. Цель ее состояла не в том, чтобы дать свободу средствам массовой информации, а в том, чтобы развернуть более эффективную пропаганду политики пере% мен. Горбачев с самого начала рассматривал гласность как рычаг против официаль­ных лиц, противоборствовавших его программе реформ» (там же: 41). Яковлев, зная многих людей еще со времен прежней работы в Отделе пропаганды и агитации, до отъезда в Канаду, теперь имел все полномочия и особый интерес в том, чтобы начать «чистку» в стане главных редакторов теле и радиостанций, газет и журналов в Москве, убирая неугодных и назначая «своих». Журнал «Огонек» возглавил В. Коротич, «Литературную газету» — Ф. Бурлацкий, журнал «Новый мир» — С. Залыгин, журнал «Знамя» — Г. Бакланов, газеты «Известия» — И. Лаптев, «Московские новости» — Е. Яковлев. Особо радикальные перемены шли на радио и телевидении. Они и стали главными инструментами «перестройки» в руках Яковлева.

Однако пора перейти к самым главным вопросам, которыми занимался посол США в СССР, — внешнеполитическим отношениям между двумя странами в их полном объеме. Здесь СССР проиграл абсолютно все, причем часто по доброй воле или

при первой же угрозе пальчиком с «той стороны». Мэтлок исполнял в этой игре далеко не последнюю роль. Однажды его осенила светлая мысль: изложить на бумаге свои соображения по улучшению отношений с СССР и предложить их президенту США. Не долго мучаясь, он обозначил рамки предстоящих переговоров Рейгана с Горбачевым в трех аспектах: «(1) сокращение — в конечном итоге прекращение — “угрозы силой и применения силы в решении спорных международных вопросов”; (2) сокращение “огромных завалов накопленных вооружений” и (3) “установление более благоприятных рабочих отношений” путем уважения прав человека, соблюдения соглашений, расширения контактов и осуществления свободного взаимообмена информацией и идеями. В последующем третий пункт был разделен на два: права человека утверждались самостоятельным аспектом переговоров, — и все это вместе получило название “программы из четырех пунктов”» (там же: 64). Рейган включил «четыре пункта» в свою речь 16 января 1984 г. «В конечном счете, политике, зародышевые основы которой были заложены этой речью, — восторженно сообщает Мэтлок, — предстояло работать так, как нам и не грезилось в самых безум­ных мечтаниях» (там же: 66). Велась подготовка саммита в Женеве. Позиции обеих сторон в 1984 и 1988 гг. были, казалось, непримиримыми. И вдруг Горбачев в разгар лета выступил с неожидан­ным предложением о моратории на ядерные испытания, которое американские официальные лица сочли пропагандистской уловкой (там же: 71).

Однако был ли ход Горбачева такой большой неожиданностью для США? В тот момент министром иностранных дел СССР вместо А. А. Громыко был назначен Э. А. Шеварднадзе — человек №3 в Большом заговоре, преданный Горбачеву и Яковлеву, но абсолютный новичок во внешнеполитических отношениях. Его появление на международной арене было настоящим сюрпризом для всех в СССР, как и для американцев. И все же Шеварднадзе быстро очаровал их. «Седовласый, оживленный человек с не сходящей с лица располагающей улыбкой вошел в комнату, пожал руки американцам и начал встречу с обращения к своим помощникам на русском языке с грузинским акцентом: “Я в этом новичок. Обязательно поправьте, если я дурака сваляю”. Кашлянув, он перешел к делу. Когда встреча закончилась, Шеварднадзе повернулся к своим сотрудникам и спросил: “Ну, ребята, как у меня получилось? Сколько блох насчитали?” И прежде чем они успели произнести слова похвал, министр рассмеялся и сказал: “Постойте, скажете мне, когда из комнаты выйдем”. Пожал руки всем вокруг и удалился» (там же: 54).

Небольшое авторское отступление от общей логики изложения… Однажды, кажется, в 1972 г., я встречался с Шеварднадзе в Тбилиси. Тогда он был первым секретарем компартии Грузии, а я работал в ЦК ВЛКСМ и явился к Шеварднадзе, чтобы доложить о результатах проверки работы республиканской комсомольской организации. Результаты эти были малоутешительными. Помню рукопожатие ватной и влажной руки, большие, навыкате глаза. Из долгой речи Шеварднадзе после моего сообщения не могу вспомнить ничего существенного, в том числе и потому, что говорил он каким-то вкрадчивым и настолько тихим голосом, что, даже напрягая свой слух, я то и дело пропускал то слово, то целую фразу… До избрания первым секретарем ЦК компартии Грузии Шеварднадзе работал председателем КГБ этой же республики, «боролся» с коррупцией, а она только нарастала. Но об этом просто так, к слову… А еще помню, что первым в стране славословить Брежнева начал Шеварднадзе, да так высоко и красиво вознес его к небесам, что вступивший с ним в дуэт велеречивости Гейдар Алиев, первый секретарь ЦК компартии Азербайджана, как ни пыжился, так и не смог перепеть Эдуарда Амвросиевича…

«Новое мышление» Горбачева предполагало переворот в мозгах и душах не только советских людей, но также всего человечества, включая глав государств и правительств, Организации Объединенных Наций. Всех, всех поголовно! Горбачев, вероятно, полагал себя Мессией, дабы разом образумить, разоружить и спасти род человеческий. Поэтому, видимо, он не особо погружался во внутренние дела и заботы своей страны, трудноразрешимые, не столь благодарные, а рвался за ее пределы, где невнятные слова «гласность» и «перестройка» кружили головы миллионам людей, напуганным западной пропагандой страшной угрозой коммунизма. «К январю 1989 года тенденции развития стали очевидны, и я считал, что более активная сфера позволит ускорить советские реформы в направлении, отвечающем нашим интересам», — пишет Мэтлок в главе «Вашингтон примеряется». После того как в должность президента США вступил Дж. Буш, кое-кто из республиканцев пытался убедить его в том, что Горбачев ведет двойную игру, что «перестройка является гигантским розыгрышем, задуманным для того, что укрепить Советский Союз в военном отношении, одновременно разоружив Соединенные Штаты и Запад. Данное суждение не опиралось ни на какие факты, и оно противоречило логике, поскольку перестройка ослабляла, а не усиливала Советский Союз в военном смысле», — пишет Мэтлок (там же: 155).

Пытаясь наставить на путь истинный нового президента США и его внешнеполитическую команду, Мэтлок информировал Вашингтон о растущем влиянии США на развитие событий в Советском Союзе, в то время как тактика Буша больше напоминала враждебные захватнические действия. Мэтлок отправил в Белый дом три послания, которые касались развития внутренних процессов в Советском Союзе, развертывания советской внешней политики и рекомендуемых подходов в политике Соединенных Штатов. «Я был убежден, — пишет Мэтлок, — что внешняя политика Советского Союза вырастает из его внутренней политики, а потому, прежде чем анализировать поведение страны за границей, следовало понять, что происходит внутри ее самой. Внутри же этой страны происходила не более и не менее как революция… Формальный отказ от идеологической подоплеки в борьбе с Западом привел в движение силы, наносившие невосполнимый урон старому строю» (там же: 157). Вместо того чтобы сдерживать Горбачева, «нам следовало побудить его к попыткам реформ в направлении, отвечавшем интересам США и тех советских людей, чьи подлинные инте­ресы не противоречили нашим. Даже если сомневающиеся окажутся правы, мы ничего не потеряем, если решим как можно больше проблем, пока Горбачев находится у власти» (там же).

Мэтлок понимал, что уследить за всеми событиями в такой огромной стране, как СССР, только из посольства в Москве и генконсульства в Ленинграде невозможно. И он предложил Белому дому «открыть несколько небольших учреждений, со штатом из четырех-пяти американцев в каждом, в административных центрах регионов. От них требовалось: следить за развитием событий и обозначать присутствие США, что (якобы! — И. И.) не предполагало ни секретной документации, ни защищенных комнат для бесед, ни шифропереписки. Если нашим представителям потребуется послать конфиденциальное сообщение, они смогут приехать в Москву и отправить его из посольства» (там же: 161).

В основу своей внешней политики Горбачев якобы положил идею замены силы и угроз, на основе которой СССР строил свои отношения с другими государствами, на сотрудничество и добрососедство. Почти ежемесячно он выезжал на переговоры в страны Западной Европы (Лондон, Бонн, Париж, Страсбург, Хельсинки, Рим), ускорял переговоры между НАТО и Варшавским Договором о крупном сокращении военных вооружений в Европе. «Ряд западных предложений, — пишет Мэтлок, — делались в расчете на то, что Москва никогда их не примет» (там же: 163). Но Горбачев принимал эти предложения с шокирующей западных переговорщиков быстротой. При этом он давал знаки руководителям соцстран Восточной Европы, что ожидает от них действий, опережающих скорость перемен в СССР. По мнению Мэтлока, многие сомневались тогда, отдает ли он себе отчет в последствиях того, что делает. Мэтлок считал также, что Горбачев недооценивал хрупкость советских позиций в Восточной Европе, не понимал, что коммунистические режимы во всей Восточной Европе тут же падут, как только СССР уберет из соцстран свои войска… Все удивительное и непонятное для Мэтлока стало бы вмиг понятным, знай он, что Горбачев действует именно так не по наивности и неразумению, а вполне сознательно, по замыслу; что руководители внешней политики — министр иностранных дел Шеварднадзе и руководитель Комиссии ЦК КПСС по международным делам Яковлев —участники заговора, цель которого заключалась и в том, чтобы запустить в соцстранах «перестроечные» процессы на самоуничтожение. Но Мэтлок этого не знал. Как не знал и того, что в этой тройке заговорщиков есть суперрадикальный «крот» ЦРУ — идеолог «перестройки», направляющей ее процессы в сторону интересов США и западного мира. «В декабре в ООН Горбачев объявил о крупных односторонних шагах по сокращению оружия и утверждению оборонительной позиции, однако вместо того, чтобы пройти свою половину пути навстречу, новая администрация США, казалось, прикарманивала любую уступку с его стороны, да только и делала, что ужесточала свои тре­бования» (там же: 168).

С просьбой об официальной встрече с Мэтлоком обратилась группа (шесть человек) народных депутатов из Литвы, представлявших «Саюдис». Мэтлок решил, что надо встречаться открыто, в Спасо-Хаузе, дабы избежать подозрений в подрывной или тайной деятельности, а депутатов — в государственной измене за разглашение иностранной державе того, что у них было на уме. А речь шла как раз о плане выхода из СССР, новой Конституции Литвы и т. п. Когда депутаты спросили, как отнесутся США к этому шагу, Мэтлок выразил личное мнение, что США отнесутся к Литве с симпатией, другое дело, что надо будет подождать с признанием этой независимости. Литовцы съязвили: «Значит, вы — за демократию и самоопределение, а мы — сами за себя?» Мэтлока это задело за живое: «Наша реакция будет резкой. Я не говорю, что ничего не будем делать…» В ближайшие месяцы Мэтлок был «в постоянном кон­такте с этими и другими лидерами “Саюдиса”» (там же: 187). Ну и как же назвать эти действия американского посла? Конечно, это была поддержка и обещание помощи в будущем, если власти СССР отреагируют на сепаратизм силой. С 1987 г., когда Горбачев остановил попытки Эстонии утвердить свой суверенитет, к февралю 1988 г. все три Прибалтийские республики сделали свои национальные языки «государственными языками». Затем заявили о своей экономической автономии. В 1988 г. открыто зазвучали призывы о выходе из СССР. В октябре 1989 г. к Мэтлоку с просьбой об официальной встрече от имени эстонского Национального фронта обратилась группа депутатов Верховного Совета СССР (там же: 218). Они так же, как и литовцы, говорили о своей твердой позиции в борьбе за независимость Эстонии. Как и литовцы, они хотели знать, какой будет политика и реакция США, и получили те же разъяснения.

Мэтлок в своей книге, как и положено дипломату, облекает свои ответы в обтекаемые формы, но в это плохо верится. Когда речь заходит о коммунистах, он называет их «неандертальцами», «наймитами коммунистической партии» и другими грубыми словами. За это его никто из «высшего света» и демократических кругов не упрекнет, не призовет к ответственности.

20 декабря 1989 г. съезд КП Литвы провозгласил ее независимость от КПСС. Менее одной пятой делегатов не согласились с этим, покинули съезд и заявили, что сохраняют свои связи с Москвой. Горбачев тут же созвал экстренный Пленум Центрального комитета для поисков выхода из кризиса, устроенного литовцами. Несмотря на то что съезд литовской партии пользовался в Литве поддержкой подавляющего большинства ее членов, Горбачев упрямо противился их решению и категорически настаивал на сохранении единой Коммунистической партии, а не на перестройке партии на федеральных началах, как убеждали его некоторые, в частности Яковлев. Слова Горбачева были полны драматизма. «Разве не ясно, что в случае если мы перейдем эту черту (заменив единую структуру партии федеральной структурой), то, можно сказать, сознательно поведем дело к расчленению СССР, а это исторический тупик для всех народов Советского Союза?» (Правда, 1989: 1).

25 декабря 1989 г. Горбачев выступил на Пленуме ЦК с пространной речью. Устроив разнос «Саюдису» и раскольникам из числа литовских коммунистов, Горбачев обвинил их в том, что они пытаются «интернационализировать» вопрос, «стучась в двери» американского посольства в Москве и Белого дома в Вашингтоне. Раньше в заявлениях прибалты обвинялись в погоне за советом из-за рубежа, но на сей раз Горбачев впервые публично упомянул о встречах прибалтов с американцами. Эти кон% такты явно раздражали его. А поскольку Мэтлок был намерен продолжать их, то он задумался, получает ли Горбачев точную информацию. Его слова пробудили у Мэтлока подозрение, что КГБ препарирует свои доклады, дабы «доказать», что литовцы и другие прибалты действуют по наущению США (Мэтлок, 2006: 231). Но настолько искренен был Горбачев и — с чего бы вдруг? Просто он не мог не «разносить» «Саюдис» и Бразаускаса, ибо был Генсеком КПСС. Лукавил! У меня нет никаких сомнений в том, что посольство США в СССР было главным штабом «пятой колонны» и всех оппозиционных сил. В этом смысле интересна запись в дневнике помощника Горбачева А. И. Черняева, сделанная 14 марта 1991 г.: «Вчера я ему (Горбачеву. — И. И.) послал записку: Мэтлок по указанию Бейкера созывает на “партсобрание” к себе в посольство президентов союзных республик и председателей их Верховных Советов. Те уже “завели двигатели” в самолетах. Позорище! М. С. пришел в бешенство. Велел утром Бессмертных и Дзасохову сесть за телефоны. Сам стал обзванивать республиканские столицы. “Мероприятие” Мэтлока удалось сорвать. А мне, между прочим, пришлось “разъяснять” Яковлеву, Бакатину и Примакову, что и им туда идти не следовало бы...» (Черняев, 1997: 61). В 1989 г. Мэтлок совершил продолжительную поездку по Сибири и Дальнему Востоку.

Выступая с новогодним обращением к народу 31 декабря 1989 г., Горбачев заявил, что 1989-й был «труднейшим годом перестройки», и признал, что хозяйственная ре% форма столкнулась с «непогодой», но выразил уверенность, что 1989 г., со всеми его болями, заложил фундамент для будущего мира и процветания. Окончание холодной войны позволит 1990%м годам стать «самым плодотворным периодом в истории цивилизации». Больше всего нужны теперь «разум и доброта, терпение и терпимость». «Теперь мы яснее представляем себе цель, к которой стремимся. Эта цель — гуманный, демократический социализм, общество свободы и социальной справедливости» (там же: 242). Пожалуй, политизированные люди, а такими в ту пору было едва ли не все взрослое население страны, обратили внимание на то, что впервые за все времена в обращении Горбачева ни разу не были упомянуты Ленин, коммунизм, коммунистическая партия. Но вряд ли кто-нибудь тогда придал этому факту большое значение. Никто не мог тогда даже подумать, что существует записка Яковлева Горбачеву «Императивы политического развития о необходимости всестороннего реформирования советского общества» (Александр Яковлев … , 2008: 28–38) и «Тезисы А. Н. Яковлева «Об основных слагаемых перестройки» (декабрь 1986 г.) (там же: 63–69) по поводу разделения КПСС на две партии, что наступает пора «бить Плехановым по Ленину», открещиваться от ленинизма; что четыре года назад, прочитав записку Яковлева, Горбачев только и молвил по этому поводу всего одно слово: «Рано». А для народа какая разница: коммунизм или социализм, да еще «гуманный, демократический». Тем более год назад, 31 декабря 1988 г., Горбачев говорил о «возрождении ленинского понимания социализма», об «ответственности ленинской партии». Не понял народ, что 31 декабря 1989 г. состоялось прощание с Лениным и ленинизмом.

26 ноября 1989 г. в газете «Правда» было опубликовано эссе «Социалистическая идея и перестройка» за подписью «М. Горбачев», без каких-либо титулов. В этой статье ничего не говорилось о классовой борьбе, о необходимости движения в сторону рыночных отношений, введения частной собственности, но защищался «социализм» как общая идея. Думаю, Горбачев вдруг увидел пропасть, в которую скоро грохнется страна, народ и он сам со своей камарильей, и испугался своего конечного замысла. Решил вильнуть, втихаря слукавить, да так сделал это, что даже Яковлев ничего не понял. Как отмечает он в своих мемуарах и интервью, «Горбачев так и не созрел до высот либерализма, остановился, видимо, на социал-демократии. Не дано». Мэтлок отмечает в своей книге, что «у Горбачева были смутные и порой неверные представления о капиталистической экономике». В ходе обсуждения советской экономики во время саммита на Мальте «Буш с Бейкером были поражены тем, насколь­ко слабо разбирается Горбачев в рыночной экономике. Так, он утверждал, что на Западе бóльшая часть собственности является коллективной: к примеру, принадлежит корпорациям» (Мэтлок, 2003: 222).

К 1989 г. КПСС уже выполнила свою очередную (и главнейшую!) задачу: «запустила» процесс политической перестройки. С того момента возврат к прежней системе управления страной был возможен только через применение силы, а более вероятно — через гражданскую войну. Решиться на такой шаг Горбачев не мог. Но компартия была уже ему не нужна: она мешала уничтожению СССР. Политический процесс надо было вывести из-под ее опеки, но сделать это было не так-то просто. Как и во всех сложных ситуациях, Горбачев «лукавил»: думал — одно, говорил — другое, а делал третье. Обращаясь к партии, он, как прежде, говорил, что она — авангард общества, и тут же заявлял, что общество меняется быстрее, чем партия. Иначе говоря — отстает от общества, движется в хвосте перемен, и, стало быть, авангард на деле не партия, сдерживающая перемены, а общество. Но тогда зачем такая партия? Можно было, как советовал Яковлев Горбачеву еще в 1983 г., разделить КПСС на две партии — реформаторскую и консервативную, возглавить «перестроечную» часть и… А дальше предстояла затяжная борьба за… Мыслимая партия «перестройки» была таковой в потенции, пока не знала истинной цели «перестройки» — уничтожение СССР, а значит, и цели самой этой партии. Предать эту тайную цель публичной огласке — пойти на самоубийство.

Логика диктовала шаг, который также еще в 1983 г. подсказывал в своей записке Яковлев: создать базу власти вне партии — ввести в стране должность президента, Горбачеву стать главой государства. Начало подлинных выборов и создание Съезда народных депутатов обеспечили ему некоторую защиту, однако не слишком надежную. Центральный комитет мог добиться отстранения Горбачева как главы государства, отозвав его со Съезда, поскольку депутатское место на нем он получил как представитель партии. В качестве президента, всенародно избранного на определенный срок, он не был бы зависим от подобных махинаций. Создание президентской системы побудило Горбачева ослабить Коммунистическую партию, оставаясь ее генеральным секретарем (там же: 260). Стать президентом СССР значило возглавить общество как авангард «перестройки», оставаясь в кресле генсека ЦК КПСС, чтобы и далее как можно быстрее ослаблять роль Политбюро, ЦК КПСС, партии в целом в расчете на то, что в ней заработает механизм саморазрушения. И это произошло: коммунисты стали покидать ряды КПСС. Прежде всего это были люди, оказавшиеся в ней случайно, из карьеристских соображений, понявшие, что состоять в «этой» партии нет никакой выгоды. Горбачев между тем говорил о недопустимости раскола партии и изредка демонстрировал это на деле.

25 декабря Пленум ЦК КПСС осудил попытки литовской компартии отделиться от КПСС. Горбачев решил посетить республику и убедить литовских коммунистов остаться в составе КПСС. 11 января Горбачев прибыл в Вильнюс, два дня общался с рабочими, интеллигенцией, руководителями КП Литвы, но не добился успеха. Тем не менее это был знак: генсек — за единство КПСС. Что думал в эти дни Горбачев на самом деле, никто не знает. Говорил он правильные слова о том, что советские народы связаны тесными узами, о недопустимости этнических раздоров и тому подобном. А что ему оставалось делать? Наступали решающие дни «перестройки», а ЦК КПСС был еще в силе и мог лишить его должности генсека

Но Горбачев и Яковлев готовили серьезные изменения в управлении партией и страной — Горбачев решил пойти на разрыв с «консерваторами», главой которых считался Лигачев, и сблизиться с реформаторским крылом, которое сосредоточилось в так называемую Демократическую платформу КПСС, во главе которой стояли все те же лидеры Межрегиональной депутатской группы — Ельцин, Попов, Афанасьев, Шостаковский. Демплатформа была создана 20–21 января 1990 г. За спиной ее организаторов тенью стоял Яковлев, хотя на конференции он не присутствовал. 5 февраля состоялся Пленум ЦК КПСС. Главными пунктами речи Горбачева на нем была мысль о преимуществах президентской системы управления, внедрение которой в СССР следовало бы изучить. Стало ясно, что он готовит для себя должность, власти и авторитета которой ему будет достаточно, чтобы в скором времени покинуть пост генсека ЦК КПСС.

Еще в 1989 г. Горбачев, Яковлев и Шеварднадзе пытались убедить членов Политбюро ЦК КПСС отменить статью 6 Конституции СССР о монополии партии на власть, но поддержки не получили. Этот вопрос обсуждался позднее на декабрьском Съезде народных депутатов, который также отверг эту идею. Парадокс состоял в том, что председательствовавший на съезде Горбачев вопреки своему убеждению тоже выступал за сохранение статьи 6 в Конституции. «Лукавил»… Теперь настало время раскрыть карты по обоим вопросам. Развернулась ожесточенная дискуссия, продолжавшаяся все три дня заседаний. Дело в том, что оба предложения до дня открытия Пленума ЦК держались в глубокой тайне, были для членов ЦК большой неожиданностью. Именно тактика внезапности использовалась Горбачевым всякий раз, когда надо было решить какой-нибудь важный вопрос: не позволить людям вдуматься в него, широко обсудить, не дать возможности объединиться тем, кто не согласен с идеей или мерой. Эта тактика принесла успех и на сей раз: после трехдневных споров оба предложения были приняты большинством голосов. Обе меры были воистину революционными. В одном случае (исключением статьи 6 из Конституции) КПСС лишалась монополии на власть и права управлять государственными органами и общественными организациями, во втором — создавалась высшая политическая власть абсолютно независимая от КПСС. Через некоторое время, словно очнувшись от гипноза, члены ЦК КПСС, депутаты Верховного Совета и даже члены Межрегиональной группы стали выступать против введения президентской системы управления, указывать на то, что в принятом решении Пленума ЦК КПСС президенту дается слишком много власти. 27 февраля Верховный Совет СССР проголосовал за созыв 12 марта Чрезвычайного съезда народных депутатов, где были приняты изменения в Основной Закон СССР о создании президентской системы управления.

Став вскоре Президентом СССР после избрания Съездом народных депутатов 15 марта 1990 г., Горбачев сосредоточил в своих руках всю полноту политической, государственной и военной власти. Странно, что Политбюро и Пленум ЦК КПСС приняли оба этих предложения, гибельных для партии и самих членов Политбюро и ЦК КПСС, но это произошло. И хотя многие из них уже подозревали Горбачева в двойной игре, зломысленное в его действиях большинством воспринималось как ошибки, естественные и неизбежные в массе дел, которыми был занят генсек. Сбивало с толку понимание политики Горбачева как однозначно предательской и то, что Горбачев все еще занимал (якобы! — И. И.) жесткую позицию в отношении сепаратизма компартий в Прибалтийских республиках, отстаивал принцип демократического централизма в построении партии и управления ею, выступал против легализации фракций в КПСС, а главное (!) — отвергал (якобы! — И. И.) частную собственность и отстаивал (якобы! — И. И.) идею социа­лизма. О том, что это игра, догадывались немногие. Зачем Горбачеву, занимавшему высшие должности в государстве и партии, такая игра? Уж слишком высоки ставки в этой игре — от потери постов до смертной казни. И все же он играл! Ибо, на его взгляд, ставка в этой игре была больше, чем жизнь: оставить след в мировой истории или уйти в небытие как неудачник.

Первый импульс к сепаратизму в СССР дали Прибалтийские республики — Литва, Эстония, Латвия. 23 августа 1987 г., в годовщину подписания секретного протокола «Молотов — Риббентроп», с разрешения властей в республиках прошли немногочисленные демонстрации протеста против их «добровольного» вхождения в состав Советского Союза. Однако с этого момента численность сторонников движения за независимость стала быстро нарастать. Поначалу тон задавали эстонцы. В республике был учрежден Национальный фронт в поддержку перестройки. Якобы. В июне 1988 г. в Литве была создана подобная организация «Саюдис» (по литовски — «движение»). Вскоре их примеру последовала Латвия. В Эстонии и Латвии восстановили флаги и гимны республик, существовавшие до их «вхождения» в состав СССР. Горбачев и Политбюро были в замешательстве. Для успокоения прибалтов в августе Политбюро рекомендовало Горбачеву посетить эти республики. И он согласился, но за несколько часов до отъезда отказался от этой затеи. В Литву и Латвию был направлен Яковлев. Чем закончился визит Яковлева, скажем чуть позже. А сейчас порассуждаем (предположительно) о том, почему произошла эта ничем не мотивированная замена.

К сепаратизму и национализму в республиках Горбачев относился (в принципе) отрицательно, потому что (опять-таки, в принципе) в этом случае надо было применять силу. Решись он на такой шаг, это означало бы разрыв тех благоприятных отношений, которые начали устанавливаться с США и другими западными странами. Это означало бы возврат на рельсы холодной войны и — конец «перестройке» в том виде, как она была задумана заговорщиками. Ведь ни Буш, ни Тэтчер, ни Миттеран, ни Коль — никто из руководителей стран Запада не знал о действительных замыслах Горбачева и Яковлева. Разве могли они сказать своим коллегам: «Мы затеяли пере­ стройку, чтобы уничтожить социализм и реставрировать капитализм»? Уничтожение СССР должно было выглядеть в глазах всего мира как самопроизвольный, естествен­ный распад страны, неспособной преодолеть внутренние пороки и противоречия. Рас­пад неизбежный во времени, не важно — раньше или позже. Национализм, стремление к независимости республик Прибалтики и Закавказья были началом этого распада. Лигачев и другие члены Политбюро не исключали силового решения проблемы. Их поддерживали руководители КГБ и армии… Поездка Горбачева как генсека ЦК КПСС имела смысл лишь в том случае, если бы ему удалось утихомирить прибалтов. Но такой гарантии не существовало. Вернуться в Москву с поражением он не мог: в таком случае он был бы вынужден встать на сторону «консерваторов», использовать внутренние войска, а то и армию для наведения порядка. Отказаться от применения силы было равнозначно признанию: «Я за развал СССР. Вот заявление об отставке…» Маневр был найден после тайного совета с Яковлевым: в Литву и Латвию едет не Горбачев, а Яковлев, задача которого — вернуться с благой вестью: «В Прибалтике все хорошо. КГБ драматизирует ситуацию».

Надо думать, Яковлев встретил это поручение с энтузиазмом. С самого начала он был гораздо более радикальным, чем Горбачев, умеренность которого в темпах «перестройки» порой бесила Яковлева, хотя он понимал, что утрата чувства меры, присущая Горбачеву, была спасительной для затеянной ими грандиозной авантюры. В поездке по Литве и Латвии Яковлев встречался в основном с представителями вновь созданных националистических организаций, в речах был мягок, демонстрировал понимание намерений прибалтов отделиться от СССР. Его поведение вдохновило литовцев и латышей, они расценили его как поддержку их чаяний лично Горбачевым, хотя, по сути дела, оно было провокационным, разогревало националистические чувства. Вернувшись в Москву, Яковлев доложил Политбюро о ситуации в Литве и Латвии в спокойных тонах, сообщил, что литовцы и латыши стоят за «перестройку». На некоторое время обстановка разрядилась. Но это была только видимость, прибалты делали все более широкие шаги к обособлению. В ответ Горбачев дал задание подготовить поправки в Конституцию СССР с целью ограничить права республик на отделение. Ситуация вновь резко обострилась. 16 ноября Верховный Совет Эстонии принял декларацию о независимости. В ответ Горбачев собрал Президиум Верховного Совета СССР и призвал его принять эту декларацию недействительной. Эстонский акт был аннулирован.

Накал националистических страстей в республиках Прибалтики имел под собой некоторую объективную подоплеку: все три республики оказались в составе СССР не по доброй воле, а в результате договора о ненападении, подписанного между СССР (В. М. Молотов) и Германией (И. Риббентроп). «Добровольное» вхождение в состав СССР было хорошо отрежиссированным спектаклем. Это правда. По существу, Эстония, Литва и Латвия были оккупированы советскими войсками: таким образом И. В. Сталин решил чрезвычайно важную стратегическую задачу подготовки к неизбежной войне с Гитлером — отодвинуть западную границу СССР от границы с Германией. Но какое дело было жителям Прибалтийских республик до сталинской стратегии? Да и зарубежным странам? США так и не признали присоединения Литвы, Латвии и Эстонии законным актом — все сорок с лишним лет вплоть до «перестройки». В ходе холодной войны спецслужбы США, как могли, подогревали националистические побуждения прибалтов. Теперь же, когда согласно «новому мышлению» Горбачева Советский Союз все больше открывался навстречу западной идеологии и западным ценностям, ЦРУ и пропагандистская машина США нацелили свои усилия на самое слабое звено Союза Советских Социалистических Республик — на Прибалтику. В сентябре 1987 г. председатель КГБ СССР Чебриков обвинил западные разведывательные службы в том, что они будоражат сознание национальных республик.

7 марта 1990 г. лидеры «Саюдиса» попросили Мэтлока о встрече. И она состоялась. Мэтлок пишет: «Поставив гостей в известность, что, к сожалению, мне скоро придется удалиться, я заметил (для подслушивающих устройств КГБ, равно как и для литовцев), что все мы должны с особым тщанием следить за тем, чтобы эта встреча и подобные ей не были неверно поняты. Мы, американцы, не собираемся одарять их советами, как решать и поступать в конкретных случаях, и ничто из сказанного нами не следует воспринимать как такие советы. Для обеих наших стран важно, чтобы не складывалось впечатления, будто все происходит по американской указке. Развитие политической ситуации в Советском Союзе, добавил я, идет быстрыми темпами, а это означает, что все участники должны поступать с величайшей осмотрительностью. После этого я спросил, каковы намерения гостей. Ландсбергис объяснил, что они пришли проинформировать нас о готовящемся созыве на выходные литовского Верховного Совета, который, скорее всего, провозгласит независимость. У литовцев два вопроса: во-первых, как отнесутся Соединенные Штаты к провозглашению независимости, во-вторых, имеется ли между Соединенными Штатами и Советским Союзом какое-либо понимание в национальном вопросе. Провозглашение независимости, ответил я, не приведет, как я уже имел случай сообщить некоторым из членов группы прошлым летом, к автоматическому признанию со стороны Соединенных Штатов. Что касается второго вопроса, то… мы постоянно вновь и вновь ставили советские власти в известность о нашем отказе признавать Прибалтийские государства в каче­стве части Советского Союза, и эта позиция не претерпела изменений» (там же: 267–268). Надо ли говорить, что на свои вопросы литовцы получили вполне удовлетворительный и поощряющий их ответ?

Постоянного представительства США в Литве не было, но американцы «…держали в Вильнюсе по крайней мере двух дипломатов на временной основе для наблюдения за событиями» (там же: 280). Президент Буш в конце марта 1990 г. направил Горбачеву личное послание. «В послании Буш ясно дал понять, что, испытывая нарастающее давление, он вынужден предпринять что-то более существенное в связи с Литвой, и предложил для выхода из создавшегося тупика рассмотреть возможность проведения референдума, если обе стороны заранее обещают считаться с его результатами. Днем должно было состояться заседание Совета Федерации, и Буш хотел, чтобы Горбачев получил письмо до начала заседания, так как Совет мог принять какие-либо решения в отношении Литвы. Мне (Мэтлоку. — И. И.) поручалось обсудить послание с Яковлевым и более детально подкрепить предложения президента» (там же: 284).

О том, что американцы активно участвовали в «перестройке», вмешиваясь в перемены во всех сферах общества, но особенно в политический процесс, явствует не только из выступлений работников советских спецслужб, но даже из реплик Горбачева. 9 апреля 1990 г. посольство США в СССР подготовило визит семи американских сенаторов во главе с Джорджем Митчеллом, лидером демократического большинства в Сенате. Разговор Горбачева с американцами шел в основном о независимости Литвы. Под занавес встречи Горбачев заметил: «Не все зависит от нас… Дело обстоит куда серьезнее. Многие ищут способ заменить нынешнее руководство, так что, возможно, надежда (у литовцев. — И. И.) есть. Между прочим, они наведывались к послу Мэтлоку перед тем, как провозгласить свою независимость и, может, снова это сделают. Им, кажется, нужен его совет, вот только не знаю я, что он им говорит» (там же: 288). Горбачев сказал это при Мэтлоке, который ответил на русском языке, соврав: «Они не просили совета и не получили его» (там же).

2 июня 1990 г. завершалась встреча на высшем уровне в Вашингтоне. Мэтлок, участвовавший в ней, решил улучить момент и перекинуться с Горбачевым парой слов в сторонке. Он спросил Горбачева, считает ли он, что в будущем сможет работать с Ельциным. «Это вы мне скажите, — ответил Горбачев, пожимая плечами. — Вы его в последнее время чаще видели, чем я». «Это полунасмешливое замечание, — пишет Мэтлок, — представляло собой типичный для Горбачева прием, когда ему хотелось уйти от трудного вопроса… Из его слов можно было понять, будто я играю какую-то роль в советских внутренних поли­тических интригах, что могло быть как комплиментом, так и предостережением, поскольку для посла рискованно ввязываться во внутреннюю политику. Оставляя же намеки в стороне, я знал, что сказанное Горбачевым было правдой: в последние несколько месяцев я виделся с Ельциным чаще, чем он» (там же: 304).

Весной и летом 1990 г. Мэтлок побывал в Молдавии и Узбекистане, Туркменистане и Казахстане, а также в ряде автономных республик России, таких как Удмуртия и Бурятия (там же: 324). «Сепаратистские чувства, охватившие теперь большинство союзных республик, проникали и в самую РСФСР, — пишет Мэтлок. — Руководители ряда “автономий” в России также стали заявлять права на суверенитет. В августе Карельская АССР провозгласила суверенитет. Верховные Советы еще шести АССР, от Удмуртии и Татарстана до Якутии (переименованной в Саха) и Бурятии, проголосовали за суверенитет. Многие к тому же сменили свои официальные названия, избавившись от термина “автономные” и став именовать себя “Советскими Социалистическими Республиками” — точно так же, как и союзные республики. Это было более чем просто символ, ибо со сменой наименования пришли требования таких же прав, каких домогались и союзные республики: контроль над природными ресурсами и хозяйственной деятельностью, исключительное право сбора налогов и — зачастую — право на отделение. Ненависть к централизованному управлению была такова, что лихорадка суверенности охватывала все меньшие и меньшие образования, включая “автономные” области и округа, некоторые из которых имели крошечное население» (там же: 330).

В начале июля собрался XXVIII съезд КПСС. Одни ушли сами, другие были вытеснены Горбачевым. Политбюро покинули Шеварднадзе, Яковлев, Рыжков, Лигачев. Горбачев остался генсеком, но за него проголосовали 3 тыс. 411 человек, против бы­ ли 1 тыс. 116 человек. Лигачев уходил с шумом: он призвал Горбачева уйти в отставку с поста генерального секретаря, а потом составил конкуренцию Ивашко (первый секретарь ЦК КП Украины) на пост заместителя генерального секретаря, проиграл, но получил приличное количество голосов. Выступавшие на съезде резко критиковали Горбачева за внешнюю политику. «Раздавалось все больше и больше голосов, обвиняющих Горбачева с Шеварднадзе в том, что их согласие на воссоединение Германии привело к утрате Восточной Европы, к разбазариванию плодов победы во Второй мировой войне» (там же: 324). Хотя процессом объединения двух Германий фактически руководил госсекретарь США Бейкер.

Вот как пишет об этом Мэтлок. «При активном содействии канцлера Коля и молчаливом согласии других союзников по НАТО Бейкер свел в один большой пакет изменения в структуре и доктрине НАТО и передал его Горбачеву, когда они встретились в мае в Москве. Это будут, объяснил он, новая Германия и новая НАТО. Лихорадочно изыскивая способ оградить внутреннюю политику от взрывоопасных проблем, возбуждаемых германских вопросом, Горбачев представил советской общественности НАТО в менее угрожающем виде. Шеварднадзе нанес официальный визит в штаб-квартиру НАТО в Брюсселе и благожелательно отозвался о вкладе НАТО в европейскую безопасность. Он также пригласил генерального секретаря НАТО Манфреда Вернера посетить Москву. Как только закончился советский партийный съезд, Горбачев стал действовать стремительно, завершая сделку по Германии. В июле, под самый конец советского партийного съезда, генеральный секретарь НАТО Вернер прибыл с официальным визитом в Москву. Поджидая вместе с другими послами его в аэропорту, в месте, отведенном для прибывающих глав государств, я с удивлением разглядывал на флагшто­ках флаги НАТО. Едва ли пять лет минуло с той поры, когда была развернута ожесточенная советская пропагандистская кампания, поносившая НАТО как зловредный, агрессивный альянс, желающий развязать новую мировую войну. А теперь вот ее генерального секретаря принимают с почестями, оказываемыми главам государств, а альянс изображается важным компонентом международной системы мира и безопасности. 15 июля канцлер Коль прибыл в Советский Союз на встречу с Горбачевым, вначале в Кисловодск, поблизости от родных мест Горбачева, а затем в Москву, и сделка была заключена. Горбачев мог бы надуться и отказаться участвовать в выработке таких документов. Поступи он так, и перед немцами встала бы дилемма: либо членство в НАТО, либо объединение, но никак не то и другое вместе — во всяком случае, не то и другое сразу. Бейкер сорганизовал усилия дипломатии, определив, что немцам следует позволить самим прийти к договоренности по внутренним вопросам и защитить их от нажима выйти из НАТО, но и Горбачеву следовало обеспечить политическое “прикрытие”, коль скоро требовалось склонить его к подписанию» (там же: 319–321). Склонили! Горбачев подписал… предал. И нашу Великую Победы над фашистской Германией. И ГДР — самого верного союзника СССР в стане социалистических стран в Восточной Европе…

Традиционная политика СССР относительно стремления США проникнуть в Европу и руководить ею заключалась в том, чтобы воспрепятствовать этому. «Новое мышление» Горбачева отринуло такой подход, утверждая, что присутствие США в Европе выгодно для СССР. Все «послеперестроечные» и нынешние времена, когда США управляют НАТО и Европой, показали, насколько наивным было его «новое мышление», какие страшные последствия таило оно в себе для Европы, России и всего мира. США участвовали и в формировании экономической политики «перестройки», начиная с 1990 г. — особенно. Мэтлок пишет: «…президент Буш предложил направить в середине сентября в Москву для обсуждения торговых и инвестиционных возможностей министра торговли Роберта Мосбахира с группой руководителей корпораций. Горбачев был, разумеется, в восторге, поскольку все очевиднее становилось, что его хромающей экономике нужны вливания капитала и управленческий опыт Запада. Это был ловкий способ обратить внимание Горбачева на экономические выгоды, которые СССР может преумножить, сотрудничая с Соединенными Штатами» (там же: 344).

Однако еще в силе были Правительство СССР во главе с Рыжковым, Госплан СССР, возглавляемый Ю. Маслюковым, которые являлись сторонниками разумных и постепенных экономических реформ, выступали против программы Шаталина — Явлинского «500 дней», предполагавшей быстрое разгосударствление и приватизацию, а также возможность продажи иностранным инвесторам советских предприятий. Рыжков отфутболил американскую бригаду «купцов» к Маслюкову, а тот, в свою очередь, пообещал им составить список объектов для продажи, но в конце концов «замотал» американцев обещаниями, оставив их с носом. Горбачев, поначалу одобрявший программу Шаталина — Явлинского «500 дней», после долгих раздумий отверг ее из-за ее крайнего радикализма. На мой взгляд (и много лет назад, и нынешний), в этом случае он был прав. Другое дело, почему он поступил так, а не иначе. Радикализм (быстрый переход к частной собственности и утрата централизованного управления народным хозяйством) неизбежно породил бы общественный протест, беспорядки, включая демонстрации и забастовки. Это грозило Горбачеву утратой власти. А это было самое страшное для него и его попутчиков по развалу страны. Горбачев снова начал маневрировать. Мэтлок пишет: «Наши посольские экономисты не были столь безрадостны, как советское правительство. Они считали, что в стране достаточно продовольствия, чтобы избежать голода, хотя в некоторых районах рацион, возможно, окажется ограничен. Беда была не столько в общей нехватке продовольствия, сколько в расточительной и беспорядочной системе доставки. Мы из посольства докладывали в Вашингтон, что не предвидим условий, чреватых голодом, хотя продовольственная помощь некоторым местностям и таким уязвимым группам населения, как сироты и старики, была бы полезна и желанна» (там же: 365–366).

Ильинский Игорь Михайлович — советский и российский историк, философ, социолог. Кандидат исторических наук, доктор философских наук, профессор

Источник: журнал «Знание. Понимание. Умение» № 1 2017