"Я мысленно вхожу в ваш кабинет…
Здесь те, кто был, и те, кого уж нет…"
Максимилиан Волошин
Интерьер может сказать о человеке куда больше, чем он сам. Вкусы, пристрастия, отношение к жизни, уровень интеллекта — всё выдаст, выболтает меблировка. Чем мы хотим удивить мир? Что для нас несущественно, а что — важно? "Остап прошёл в комнату, которая могла быть обставлена только существом с воображением дятла. На стенах висели кинооткрыточки, куколки и тамбовские гобелены. На этом пёстром фоне, от которого рябило в глазах, трудно было заметить маленькую хозяйку комнаты". Тут великий комбинатор понял, как нужно общаться с Эллочкой: каждая вещь говорила и даже кричала о мещанском скудоумии, замешанном на голливудских грёзах. Мы воспринимаем Раскольникова не только через его мысли и действия — его комната-гробик сама расскажет нам о герое: "Это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид с своими жёлтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и всё казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок". Отсюда только два пути — в революцию или в криминал. Вселенская апатия Ильи Обломова читается с лёту, на пороге его обиталища: "…можно было бы подумать, что тут никто не живёт, — так всё запылилось, полиняло и вообще лишено было живых следов человеческого присутствия…". Отсутствие жизни, а не медово-сладкая лень. Я мысленно вхожу в ваш кабинет и — знаю ваши тайны: "Стол, кресла, стулья — всё было самого тяжёлого и беспокойного свойства, — словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: "И я тоже Собакевич!"".
Интерьер — как арт-объект — заинтересовал художников и поэтов, когда возникла проблематика "внутреннего мира", то есть на рубеже XVIII и XIX столетий. Интерьер — то, что внутри; стол-стул-ваза — проекция мировоззрения. Современный художник Виктор Пивоваров часто говорит о "комнате души". Это касается не только отдельного хомо-сапиенса — оно характерно для исторических вех. Неслучайно у Ильфа и Петрова символом упразднённого режима был выбран гамбсовский гарнитур — в погоне за стульями, таящими бриллиантовый клад, герои пытались найти дорогу в утраченное прошлое: "Предводитель команчей жил, однако, в пошлой роскоши", — думал Остап, подымаясь наверх". Убранство, обстановка — важнейший маркер, поэтому пресловутые шестидесятники избрали "пунктиком" для ненависти бархатные шторы, мягкий диван с валиками и удобное кресло. Кресло — звучит тухло. Штора — тавро. Диван — приговор. Долой. На их место пришли тонконогие табуреты и узкие ложа. Каждой эпохе — свой уют и свой вид из окна.
В Государственном историческом музее открыта экспозиция, посвящённая интерьерному жанру в русской графике. Устроители сообщают: "На выставке представлено около 60 работ, выполненных как признанными мастерами интерьерного жанра, так и менее известными художниками XIX — начала XX века. Зрители увидят интерьеры императорских и великокняжеских дворцов, городских и сельских усадеб, петербургских и московских особняков, а также Успенского собора Московского Кремля и Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге". Произведения расположены в хронологическом порядке: от лаконичности ампира — к цветастым диванчикам стиля "бидермайер" и причудам второго рококо, а уже затем — к волнующим, зыбким пространствам ар-нуво. Подобная организация экспонатов позволит сделать дополнительный вывод: как только в повсеместный быт вошла фотография, художники перестали скрупулёзно вырисовывать каждую деталь, предпочитая писать настроение, колорит и нюансы.
Глядя на все эти работы, мы можем сконструировать бытовую картину прошлого: очень часто литературоведы обращаются в своих изысканиях к зарисовкам интерьеров. Не видя, не чувствуя углы и закоулки, невозможно понять, каким воздухом дышали персонажи поэм. Оживить строки. Понять, как это выглядело: "Везде высокие покои, / В гостиной штофные обои, / Царей портреты на стенах / И печи в пёстрых изразцах". Разумеется, не все представленные экспонаты одинаково интересны — есть увлекательные коллизии, остановившиеся мгновения, а есть — проходные, отстранённые "констатации" гостиных и кабинетов. Важна ещё и причина, по которой они создавались — это мог быть заказ дорогостоящему автору, специализирующемуся на подобных видах (например, акварели Людвига Пича и Луиджи Премацци), а могли быть приятельские подарки модного живописца — вельможе, покровителю искусств.
Замечательна композиция работы Николая Ефимова "Кабинет В.П. Давыдова с художником К.П. Брюлловым за работой в доме Давыдовых в Риме" (1835). Здесь мы наблюдаем так называемую "картину в картине": перед нами просторная зала, где много жизни и солнца. Знаменитый живописец Брюллов пишет Ольгу Ивановну Давыдову с детьми. Типичный брюлловский образ — романтическая, но вполне земная красота светской львицы и благодушной матери. Персонажам сценки нет никакого дела до зрителя — и художник, и господин Давыдов (заказчик!) расположены к нам спиной, а прелестная Ольга Ивановна погружена в свои мысли. За этим сюжетом — сплетение судеб. Николай Ефимов — архитектор, любитель древностей и великолепный рисовальщик — дружил с Карлом Брюлловым и семейством Давыдовых, а в 1835 году они предприняли совместное путешествие: греческие руины, римская старина, многообразие востока. Ефимов делал путевые заметки в рисунках и чертежах, а по возвращении был удостоен степени академика.
Вот совсем иная линия жизни — акварель "Комната художника П.Ф. Соколова в доме П.В. Нащокина в Москве" (1824). Непрезентабельность — обилие серых тонов. Однако нет удручённости, ибо много дневного света, благодаря которому оттенки серого могут выглядеть нескучными. Герой — в рабочей обстановке, за столом и — снова спиной к зрителю. В домашнем халате, всклокочен. Погружён. Символы профессии — античный бюст, измерительные приборы, карандаши, громадная папка с рисунками. Важный момент: автором является сам фигурант, Пётр Фёдорович Соколов — мастер изысканных портретов. Любая книга, посвящённая "музам Пушкина" всенепременно украшается акварелями Петра Соколова. Мы видим Бакунину, Полетику, Воронцову такими, какими их увидел и увековечил именно Соколов. А мы созерцаем только его спину — увы!
От столичной кутерьмы — к политической драме. Рисунок Николая Бестужева "Камера Волконских в тюрьме Петровского Завода" (1830). К декабристам всегда (за исключением советского периода) было неоднозначное отношение. Любители альтернативных историй любят подсчитывать, сколько крови пролил бы товарищ Пестель, если бы ему удалось… Кем они являлись — отпрыски первых фамилий империи? Дворянскими бунтовщиками или радетелями за всенародное счастье? Пусть об этом спорят академики — нам же интересны человеческие жизни. Чета Волконских — в деревянном доме, который почему-то очень трудно именовать "камерой". Музыкальный инструмент с нотами, изящный круглый стол, книжный шкаф… сама Волконская отнюдь не в печальном рубище, а в чёрном домашнем платье с шалью на плечах. Провинциальные помещики — да и только! Рисунок Бестужева беспристрастен — у него не было замысла приукрасить ситуацию.
А вот — типичная работа на заказ. Немецкий художник Людвиг Пич — непревзойдённый иллюстратор середины XIX столетия. Находясь проездом в России, он запечатлел интерьеры Поречья — вотчины господ Уваровых. На выставке можно увидеть настоящий шедевр Пича — "Центральный зал музеума в усадьбе Поречье" (1855). Граф Алексей Сергеевич Уваров слыл известным коллекционером: так называемый "Порецкий музеум" включал не только "обломки античной праистории", до коих Уваров был превеликим охотником, но и произведения иконописи, живописи, скульптуры. Людвиг Пич со знанием дела изобразил этот храм муз, точно выписав колонны, ренессансную лепнину потолка, и — статуи, приобретённые Уваровыми во время зарубежных поездок. Радостное, тёплое свечение настраивает на мажорный лад — перед нами маленькая Италия. Вместе с тем, работы Пича — это чёткое и ясное свидетельство. Документ — в нём нет ни одной лишней чёрточки, ни единой помарки. Подобные альбомы с видами поместий создавались именно с такой целью — запечатлеть всё, как есть. Солидные кабинеты, роскошные гостиные, стены, канделябры, вазы, ширмы… "Фарфор и бронза на столе… духи в гранёном хрустале".
Пришли иные времена — усадьбы становились анахронизмом, доходные дома росли день ото дня, ускорялся ритм бытия, ревели первые автомобили, вторгалось электричество. А люди? Они сделались странно чувствительными. Чеховские герои — экзальтированны. Прощаясь с милой стариной, они разговаривают с мебелью: "Дорогой, многоуважаемый шкаф!.. Приветствую твоё существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости…". Шкаф — последний собеседник. Точнее — финальный аккорд. Он полетит в ту же топку, что и срубленные вишни. А мы переходим к пастельным работам Александра Средина — художника Серебряного века. Усадьба Полотняный Завод, принадлежавшая роду Гончаровых, выглядит печальной, несмотря на яркий, интенсивный свет, буквально пронизывающий все помещения. Чувство покинутости. Минор и тоска по утраченному. "Во всех комнатах — в лакейской, в зале, в гостиной — прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружён садом, а верхние стёкла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места", — это уже Иван Бунин. Литературные и художественные образы — всегда соседствуют, переплетаются, дополняют друг друга. Это — строки из нашей общей культурной биографии. Анна Ахматова даёт направление мысли: "И комната, где окна слишком узки, / Хранит любовь и помнит старину, / А над кроватью надпись по-французски / Гласит: Seigneur, ayez pitie de nous". Анфилады, пролёты, лестницы. Комнаты нашей души.
Илл. П.Ф.Соколов. "Комната П.Ф.Соколова в доме П.В.Нащокина в Москве" (1824)
