Андрей Бычков. «Вот мы и встретились». М.: Эксмо, 2017. - 320 с .
Небольшая белая книжечка, кокетливая с виду. Ладная такая, гладкая. Удобно лежит в руке. Название на корешке расположено как делают иностранцы — мы-то пишем снизу вверх, чтобы было удобно читать названия аккуратными рядами стоящих на полках книг, а иностранцы пишут снизу вверх — чтобы можно было легко прочесть название книги, лежащей на столе, или на кресле, или на подоконнике, или на разобранной кровати к примеру.
«Вот мы и встретились» — такое название хорошее, подумала я. Я замерла в предвкушении приятного, спокойного чтения, сразу представила себя в уютном пледе у камина в кресле, сижу с большой чашкой в руке, душистый пар над поверхностью чая настраивает на удовольствие от полной испытаний и трудностей истории, которая непременно должна окончиться счастьем — вот мы и встретились!
Обложка, надо сказать, оформлена с большим вкусом — по белому холодному матовому снегу танцуют свой брачный танец журавли, но! за ними безлистная тёмная размытая чаща, тревожная, будто будущее несчастье, и, как напоминание о неутомимо текущей в жилах всего живого крови — вьётся живая воздушная алая лента. Почему мне стало так неуютно? И теперь меня настораживает блестящая чёрным лаком неумолимая, тяжёлая, словно надгробный гранит, рублеными буквами надпись «ВОТ МЫ И ВСТРЕТИЛИСЬ». Наверху колючим курсивом Андрей Бычков и красным по вертикали: рассказы. Поворачиваю книгу и встречаюсь с пронзительными глазами автора — он глядит в самые мои зрачки, а что это сияет над его лбом? Лезвие настоящего меча? Не всё так просто, оказывается!
Давайте раскроем эту непохожую на другие книгу и пробежимся по её неспокойным странным страницам. Случайно или не случайно в ней двадцать два рассказа, довольно магическое мастер-число, верно? Мне не лень перечислить рассказы, смакуя каждое слово: «Права человека», «Голова Брана», «В бешеных плащах», «Тапирчик», «Прогулки на катере», «Грядущее и навязанное», «Гог Ван», «Нано сапиенс», «В разрывах листвы», «Время проекций», «Блиссамбо», «Машина Джерри», «Ничья вина», «С тех пор», «Яйцо», «Тайцзи», «Имя», «Русский рассказ», «До двенадцати дня следующего воскресенья», «Белая линия», «Марио», и заключительный, окончательный без обжалования рассказ, давший название всей книге — «Вот мы и встретились».
Не пытайтесь представить себе по названию, о чём пойдёт речь в рассказе! Ни за что не угадаете! Кажется иногда, что автор просто глумится над читателем — ты хотел что-нибудь светлое про низкое закатное солнце, заглядывающее сквозь резную листву в твоё лицо? Как бы не так! Нна! Получай! Мало тебе? На тебе в живот раскалённое лезвие! Хочешь про любовь, про взаимопонимание и взаимопроникновение, про доверие, про незримую связь мужчины и женщины? Нна! Получай сладкие пытки и любовь до смерти, смертельную любовь! Всё как в жизни — ты ждёшь от неё высоких порывов и удивительных открытий, а получаешь боль и страдания.
Автор любит коварно заманить наивного зазевавшегося читателя туманными намёками и таинственными образами: «Это были странные коридоры — длинные и исковерканные, по которым они иногда неслись вверх тормашками, а иногда не двигаясь, летели, не перебирая ногами, как будто их что-то несло. Несло, то разводя, то снова сближая, и тогда они мчались бок о бок, под руку, оба в чёрных велюровых фраках, белых сорочках с жабо и с манжетами в виде кинжалов. И их набриолиненные виски сверкали в темноте». И ты, завороженный красотой картинки, доверчиво следуешь за автором, трепеща от предвкушения удовольствия от лихо закрученного сюжета, следуешь за ним неотступно, и тут он заводит тебя в лабиринт, ты мечешься, бежишь запутанными тропинками, падаешь, сбиваешь в кровь колени, а вместо выхода оказываешься в тупике, лицом к лицу со своим испуганным отражением, с тревогой вглядывающимся в собственные лихорадочно блестящие зрачки. Или приводит тебя к месту казни или месту странного убийства, к непонятной и пугающей пыточной машине. Или это не зеркало? Скорее портрет, только откуда он знает, кто я, как я выгляжу, что я знаю? Откуда он знает про меня эти подробности, эти мои секреты, мои зажившие и незажившие раны? Откуда он, например, знает, что мой папа был похож на жирафа? Откуда он знает, что в детстве я смотрела на солнце, пока оно не начинало мигать подвижным черным кругом, скрывающим золотую монету яркого диска? Откуда он знает про белую деревянную линейку и про белый …? И про снег белых яблоневых лепестков? И про тонко отточенный карандаш, доведённый на шкурке до остроты иглы? Откуда он, чёрт возьми, это знает?! Как он так пишет, чёрт, будто влез в мои мысли и говорит, говорит, вводит в транс, околдовывает, морочит, гипнотизирует, говорит, говорит и выковыривает малюсенькой на длинной ручке ложечкой из моего мозга самые забытые впечатления, самые сокровенные, ещё даже не вылупившиеся мысли.
Он пишет будто десяток гениальных писателей с разными стилями. То он пишет как Джойс, изливая мысли, будто меня рвёт ими, то пишет как Толстой, самый настоящий Толстой. Да и сам автор в в своём манифестационном рассказе «Права человека» так и написал:
— Фамилия?
— Толстой.
— Имя?
— Достоевский.
Краткие, казалось бы бесстрастные диалоги без ремарок напомнили мне манеру Хемингуэя (без Ремарка! блин). Русского такого Хемингуэя. Кстати, про русское. Он такой русский — как тысяча русских татар, как тысяча русских поляков, как тысяча русских самоедов. Если вам хочется гладкой речи, красивой, аккуратной, беллетристики проще говоря, то это не к Бычкову — к нему, это если вам хочется горчицы или хрену там (и никакого бланманже, блин!) как всякому русскому человеку, вот это к Бычкову.
В книге много находок и открытий. Вот в рассказе «Ничья вина» блестящая находка — косная от разложения и при этом образная мозговая речь полового маньяка: ««Не студа» да «не студа», что за «не студа», да за такая? Думал». Или вот это, с выпадением существительных: «И джип его в акациях с потушенными ждал, среди листьев блестел от уличных, как все машины» — но вам ведь всё ясно, так ведь? А точность формулировок этого автора напоминает скальпель, что напоминает — глаз режет, блин! «Он зашёл в Макдональдс и взял себе гамбургер, испытывая странное наслаждение от того, какое здесь всё бездарное, серое и грязное только слегка» — ну как не узнать, все мы это испытывали, все! Или вот это: «кадиллаки, красные такие, выкрашенные в лак, яркие такие как помидоры». Как вам? А по мне — больно-то хорошо сказано! Он разбрасывает по тексту как отравленную приманку для бродячих читателей: выше стропила, плотники, и во ржи над пропастью, и белых яблонь дым кое-где проскакивает, и какой же русский не любит, и вылезает гоголевский нос с его припорошенными белым порошком туннелями. Много чего вылезает: и наказательная машина из исправительной колонии выезжает, выплывает — только подмечай, только узнавай, только смотри во все глаза, глотай — не подавись, читааатель, блин!
Так вот, от рассказа к рассказу меняется стиль автора — вот такой он неуловимый, ускользающий, горько улыбающийся автор. Разнообразный. Широкий, можно сказать. От сингулярных точек сферы, блин, Римана до символического торга со смертью Бодрийяра, от Сциллы и Харибды до улицы имени Горького, от Ригведы до Боттичелли. И при этом очень русский.
Он и жёсткий реалист, жестокий даже, и мастер фантасмагорий, и мистик, и иносказатель (иносказитель?), и метафизик (Мамлеев? Головин?), и престидижитатор гештальта такой, психолог, палач человеческих душ (этак и до метафизической интоксикации недалеко)!
Со своими героями творит что хочет — он может метафизически вывернуть мужчину наизнанку и сделать из него женщину, вот он какой — Бычков-Всемогущий. Он может и тебя, читатель, заставить смеяться сквозь слёзы и рыдать сквозь улыбку — всё это он, такой многоликий и многорукий, непредсказуемый. Единственное, что я, проглотившая всю книгу от корки до корки, прошу вас не делать — поверьте мне, послушайте меня — не читайте последний рассказ, тот самый, давший название всему сборнику — прочтёте — поселится у вас в голове червячок и разъест ваш мозг к чёртовой матери! Чесслово!
Язык Бычкова — это явление, достойное отдельного глубокого исследования. Новый и традиционный, свежий и остро-точный, с улыбкой обходящий, огибающий ханжеские запреты последнего времени, нет в нём жеманной скромности, он называет вещи своими именами, живой, остроумный русский язык, который существует по своим законам, свободно, как бы ни хотели официальные структуры его обкорнать и оскопить, язык, нагло и весело показывающий не столько язык, сколько другой, не менее важный орган. Ведь невозможно пригладить и отлакировать жизнь, она, как и язык, идёт, существует сама по себе, а мы — только носители её (жизни). И носители языка, который больше нас, и, хотя мы его проводники, но мы не можем менять его по своему желанию, ну в точности как жизнь — пожили и передали своим детям, и язык тоже передали, плохо ли хорошо ли — как получилось.
Вот такой вот Бычков.
Человек играющий и ускользающий.
Человек страдающий и отчаянный.
Человек тратящий. Себя. Раздаривающий и раздирающий.
Человек свободный и связанный, как мы все, но при этом обладающий смелостью обо всём об этом говорить.
ЧЕЛОВЕК ГОВОРЯЩИЙ, со всеми вытекающими.
Я ЕСМЬ РУССКИЙ ДУХ.
Я испытываю гордость за всех нас и надежду на свет в туннеле, где живы МЫ, РУССКИЕ, ПРОСКОЧИВШИЕ МЕЖДУ ДВУХ ФУР!!!
