Встреча с первым чудом из чудес на Норвежской земле
I
Мы прилетели в Осло всей семьёй – муж, собкор газеты «Социалистическая индустрия» Евгений Крюков, пишущая эти строки и наша четырнадцатилетняя дочь Наташа – 1 августа 1978 года. Через месяц нам предстояла разлука с дочерью – впервые за четырнадцать лет! Так как в Осло было всего четыре класса советской школы, ей же предстояло пойти в восьмой класс.
Многие говорили мне, что это безумие – везти дочь в такую даль всего на один месяц. Но я редко прислушивалась к чужим мнениям, предпочитая иметь собственное. То есть следовать совету, который получала в каждом конкретном случае изнутри себя – от души и сердца. Они же говорили мне, что нам нужно поехать в Норвегию всей семьёй, что мой первый день рождения на Норвежской земле – 19 августа – мы должны отметить втроём.
Накануне вечером, 18 августа, на семейном совете было принято решение не устраивать застолья дома, а выехать на природу. Муж предложил поехать на остров Бюгдой (Большой остров), и мы с дочерью с радостью согласились с ним.
О том, что 19 августа – большой христианский праздник – День преображения Господня! – я узнала в начале 90-х годов, уже в Москве. И тот факт, что именно в этот знаменательный для верующих христиан всего мира день, в десять часов утра – в день и час моего рождения! – моё лицо, преобразившись внезапно, превратилось в миниатюрное солнышко, должно настроить всякого неверующего на глубокие раздумья. Поскольку же свидетелями этого чуда из чудес в то памятное утро стали с десятка два норвежцев разных возрастов, я не имею права умолчать о нём. Ибо, как известно многим верующим людям сегодня, умолчаниями о явных проявлениях Высших Сил через посредство конкретного человека, предаётся Господь Бог.
Мой рассказ о внезапном преображении человеческого лица, его превращении в миниатюрное солнышко, может быть воспринят некоторыми читателями как вымысел. А не поверят описанию этого чуда – не поверят и другим, тесно связанным с этим первым. Чтобы этого не произошло, остановлюсь на событиях того дня как можно подробней.
Утром 19 августа я проснулась, по своему обыкновению, очень рано – в пять или шесть часов утра. Тщательно продумала свой дневной наряд, так как, после приезда в Осло, эта поездка была моим первым «выходом в свет».
Я остановила свой выбор на батистовом платье с овальным вырезом на груди, светло оранжевых и жёлтых тонов, придающих ему праздничность. Тщательно уложила свои густые и длинные волосы тёмно-каштанового цвета, в тон к платью подобрала обувь.
Одним словом, я была одета, обута и причёсана в то утро так, как одевалась не так давно в Лондоне, направляясь на очередной светский приём.
По привычке, выработавшейся с раннего детства, едва переступала порог своего дома, я первым делом обращала глаза к небу – чтобы, как понимаю сегодня, зафиксировать в подсознании состояние небесного свода на тот момент.
Точно так же я поступила и утром 19 августа 1978 года. Переступив порог Посольского дома, в котором нас поселили на первых порах, до снятия квартиры или коттеджа под корпункт газеты, я подняла голову вверх и увидела, что небо было затянуто лёгкой полупрозрачной дымкой, напоминавшей тончайшей работы кружевную ткань. Поскольку же я втайне надеялась и ждала, что в это утро будет светить ласковое солнышко, его отсутствие на небосклоне тотчас омрачило душу.
Солнце с детских лет играло в моей жизни некую таинственную, на протяжении многих и многих лет не до конца понятную мне, но очень важную роль. Это подтвердил и дальнейший ход стремительно развивающихся после приезда в Осло событий.
До причала, где мы должны были сесть на паром, было с пол часа ходьбы. Но вот и он. Мы купили билета и, поскольку паром уже стоял, готовый к отплытию, взошли на палубу, прошли довольно длинный салон и вышли на открытую корму. Она была пустой. С облегчением вздохнув, мы заняли три места справа от входа: дорога от Посольского дома до набережной была нам незнакомой, и мы изрядно устали.
Когда пассажиры заполнили салон и корму, паром, плавно качнувшись, бесшумно отошёл от набережной и, развернувшись, взял курс на остров Бюгдой. Солнышка всё ещё не было, отчего все пассажиры, в том числе и мы втроём, сидели с грустно-печальными лицами.
Вокруг нас, на дугообразной корме, разместилось с десятка два норвежцев разных возрастов – от шести-семи лет – и до девяноста: норвежцы, как известно, самые стойкие долгожители в Европе! Этим, на мой взгляд, они обязаны своей уникальной природе и особым отношением к ней – как к святыне!
Верная себе, едва паром отошёл от набережной, я незаметно для других пассажиров обвела лица сидящих напротив меня норвежцев мимолётным, но так многое примечающим, взглядом: на всех лицах было написано ожидание встречи с солнышком.
И вдруг все, как один, заулыбались, отчего ещё минуту назад безжизненные человеческие маски мгновенно ожили, наполнились движением и светом: это в небе показалось долгожданное светило!
Наши места оказалась наиболее удачными – мы сидели лицом к востоку, прямо против солнышка.
В детстве я соревновалась иногда со сверстниками: кто дольше всех сможет выдержать взгляд солнышка? – и каждый раз выходила победителем. Забыв про эти небезопасные для зрения детские игры, я решила и на этот раз посоревноваться с ним. Но его сияние с каждой секундой становилось всё интенсивней и я, не выдержав состязания, сдалась – отвела глаза в сторону. На безбрежную морскую гладь, наш паром и всех нас, сидящих на открытой корме, водопадом низвергались солнечные потоки. Впечатление было такое, словно солнышку надоело блуждать по небу, и оно решило спуститься к нам, людям.
Радуясь солнечному свету, как радуются долгожданной встрече с очень близким, горячо любимым человеком, я подняла голову вверх, подставила лучам лицо и, закрыв глаза, с наслаждением купалась в его сиянии, жадно поглощая льющиеся с небес на землю солнечные лучи.
Минуты через две или три я открыла глаза. И вздрогнула: взоры всех пассажиров были обращены на мою особу.
«Что произошло?» – мысленно спросила я себя, не зная, что и подумать. Не находя ответа, инстинктивно подобралась внутренне и, выпрямив стан, устремила глаза прямо перед собой.
Пытаясь найти объяснение тому, почему я стала объектом столь пристального внимания со стороны такого количества незнакомых мне людей, я стала мысленно перебирать предметы своего туалета, решив, что только какая-то непродуманность, несуразность в одежде могла привлечь внимание норвежцев к моей особе. Но всё должно было выглядеть безупречно! – я так долго и тщательно продумывала свой дневной наряд. Тот факт, что норвежцы смотрели не на мою одежду, а на лицо, ускользнуло от внимания.
Я терялась в догадках. Ни мужу, ни дочери, сидящим по обе стороны от меня, не было видно моего лица. Да им и в голову не приходила мысль повернуться ко мне и взглянуть прямо в лицо! Скованные, подобно мне, внезапно разыгравшимся перед нами, почти театральным действом, устремив глаза прямо перед собой, мы с напряжением ожидали дальнейшего развития событий.
Прямо напротив меня сидел молодой мужчина с мальчиком лет шести или семи на коленях. И вдруг он снимает сына с колен и, легонько подтолкнув в спину, направляет ко мне. Я ещё более теряюсь: «Как мне поступить в данном случае? Что я скажу этому ребёнку? Ведь и двух слов не свяжу по-норвежски?» – проносится в голове. И слышу вдруг чёткий совет изнутри: «Поступи так, как подскажет тебе сердце». Ободрённая неожиданной поддержкой, я успокаиваюсь немного и, когда ребёнок уткнулся мне в колени, ласково обняла его за плечики, погладила по головке и отправила назад, к отцу.
Справа от меня, в самом углу, сидела супружеская чета весьма преклонного возраста: обоим было под девяносто, не меньше. Им не видно было моего лица, поэтому, чтобы заставить меня повернуться к ним, пожилая женщина быстро-быстро заговорила со мной по-норвежски. Повернувшись к ней, я вежливо, не перебивая, выслушала её довольно длинную речь, когда же она замолчала, сказала ей по-английски, показав глазами на мужа и дочь, что мы – из Советского Союза, что прилетели в Осло совсем недавно – 1 августа – и по-норвежски, поэтому, совсем не говорим.
После этих двух инцидентов на корме установилась напряжённая тишина. Паром приближался к Бюгдою, а взоры норвежцев были по-прежнему прикованы ко мне.
Погружённая в свои мысли, я опустила голову вниз и уставилась на палубу: мне было нестерпимо видеть такое количество глаз, устремлённых на мою особу! Спустя минуты две я подняла голову и с облегчением вздохнула: норвежцы не смотрели больше в мою сторону: каждый был занят самим собой. А тут и паром причалил к берегу. Пропустив всех вперёд, мы вышли последними.
Оказавшись на берегу, мы направились в первую очередь на поиски летней резиденции норвежского короля. Осмотрели дворец и просторный сад, окружавший его, после чего повернули в сторону знаменитого музея Тура Хейердала. Посетили его два павильона, довольно долго простояли перед выставленными там лодками «Ра» и «Кон-Тики». После чего, решив, что на этом наша познавательная программа может считаться завершённой, отправились в направлении берега фиорда. Облюбовали укромное местечко под раскидистой кроной столетней ели и устроили под ней свой первый немудрёный пир на Норвежской земле.
Захваченная новыми впечатлениями, я скоро забыла о том, что произошло на корме парома. По возвращении же домой всё вспомнилось в мельчайших деталях. Но как я ни силилась найти случившемуся разумное объяснение, мне это не удавалось. А потом и сам инцидент забылся. Он напомнил о себе спустя три года – весной 1982, – в Финляндии, в загородной гостинице, расположенной недалеко от города Тампере, куда мы приехали с мужем по заданию редакции: освещать ход проходившего в то время там мирового чемпионата по хоккею.
***
На второй или третий день после приезда в Тампере, обосновавшись в гостинице, часам к десяти утра, я стояла у окна небольшого однокомнатного номера, погружённая в размышления. Собкор газеты, мой муж, рано уехал в город – брать интервью у тренера нашей хоккейной сборной – Вячеслава Тихонова, – и ставшего к тому времени почти легендарной фигурой вратаря – Владислава Третьяка. Я же, оставшись в номере одна и не зная, чем себя занять, подошла к окну и долго-долго смотрела на раскинувшийся за ним небольшой парк с зелёной, тщательно подстриженной лужайкой и несколькими старыми раскидистыми деревьями, росшими на некотором отдалении от окна. Солнце ещё не показывалось в небе, и в парке было сумрачно. Небосвод окутывала лёгкая полупрозрачная дымка, отчего грусть-печаль, наподобие змеи, стала заползать в душу.
Оторвав взгляд от тонущей во мгле лужайки и угрюмо молчащих деревьев, я подняла голову вверх и долго-долго смотрела в небо. Из души, одна за другой, к невидимому мной солнышку возносились слова, схожие с молитвами. Но мне и в голову не могло прийти тогда, что я молилась! – так далека была ещё от Бога и небесной обители Его.
Так прошло с полчаса. Наконец, солнышко, словно услышав мой страстный призыв, обращённый к нему, показалось в небе. По-богатырски широко раскинуло вокруг себя ослепительно-яркие лучи и медленным, торжественным шагом властелина, которому всё и вся подвластно на земле, в считанные секунды заполнило всё видимое пространство вокруг и под собой.
И как же всё сразу преобразилось в саду! – каждая травинка, каждый листочек и каждая веточка ласково заулыбались мне, засветились внутренним светом. Словно выплеснувшийся внезапно из волшебного ковчега, этот свет в считанные секунды всё привёл в движение: в ветвях деревьев весело защебетали птицы, защёлкал где-то невидимый мной соловей, зашептались юные, только что распустившиеся, листочки на деревьях...
Ликование природы, пение птиц, торжество солнечного света над мраком безысходности и печали, совсем недавно ещё властвовавшие и в саду, и в моей душе, оказали на меня такое сильное действие, что мне очень сильно захотелось оказаться в данный момент в саду.
«В самом деле, – вдруг отчётливо услышала я голос изнутри, – почему бы тебе не выйти из комнаты и проверить дверь, ведущую в сад: вдруг она не заперта?»
Я так и сделала: вышла из номера, подошла к заветной двери и, легонько потянув её на себя, с радостью обнаружила, что она и в самом деле не заперта. Осторожно открыла её и, увидев несколько отвесно стоящих железных ступенек, ведущих вниз, аккуратно ступая, спустилась по ним и оказалась в саду. Подошла к окну, у которого только что стояла и, прислонившись к стене, подняла голову вверх, подставив лицо солнышку.
Сколько времени я простояла так, не знаю. Но вот, наподобие титров в немом кино, до слуха доносится тот же голос: «Достаточно! Возвращайся в номер». И я снова послушно исполнила и этот приказ, не задумываясь над вопросом, кому принадлежит этот голос. Хотя, сознаюсь, меня несколько смутила его категоричность: сама достаточно сильная духом, я никому не позволяла командовать собою, диктовать мне свою волю. Тут же – беспрекословное подчинение! И хорошо запомнилось, что даже если бы я и захотела тогда ослушаться этого голоса, у меня ничего бы не получилось: столько власти и силы было заключено в нём.
Вернувшись в гостиничный номер, я сразу прошла почему-то не в номер, а в ванную комнату. Подошла к зеркалу и всё во мне оборвалось: моё лицо исчезло куда-то! Вместо него на меня, глаза в глаза, смотрел ослепительный сноп лучей, как две капли воды схожий с миниатюрным солнышком, и только четыре тёмных штриха, откуда-то из глубины прорывавшиеся наружу, указывали на местонахождение моих глаз, носа и рта. Но я так сильно растерялась от увиденного в зеркале, что не сразу и сообразила, что эти тёмные штрихи – мои глаза, нос и рот.
Потрясённая случившимся, какое-то время я молча смотрела на своё отражение в зеркале, не зная, что и подумать: в голове, наподобие буравчика, сверлила одна-единственная мысль: куда делось моё лицо?
И тут, изнутри, я отчётливо услышала чей-то насмешливый голос: «Струсила? Где же твоё бесстрашие? Ты столько раз уверяла себя и других, что никогда в жизни не испытывала чувства страха… Что и природу его не знаешь! Чего ж так испугалась? – никуда твоё лицо не делось. Чтобы убедиться в этом, достаточно пощупать его кончиками пальцев...»
Я так и сделала. Нащупав упругую плоть, успокоилась немного. А тут и черты лица стали проступать.
Опасаясь того, что стоит мне отойти от зеркала, и лицо моё снова исчезнет, я продолжала стоять перед ним до тех пор, пока не удостоверилась, что вижу в нём своё прежнее отражение.
Весь тот день я находилась под сильнейшим впечатлением от случившегося с моим лицом утром, снова и снова пытаясь понять, что же это такое было и втайне надеясь, что внутренний голос снова поможет мне разобраться в случившемся, но на этот раз он почему-то молчал.
К вечеру, откуда-то из глубин подсознания, вдруг выплыли события, происшедшие на пароме 19 августа 1978 года. Связав всё воедино, я воскликнула про себя: «Так вот почему взгляды всех норвежцев были тогда прикованы к моему лицу! – меня приняли за святую… Хорошо ещё, что никто в обморок не упал».
