Волнует эхо здесь звучавших слов…
(М. Волошин. Я мысленно вхожу в ваш кабинет)
Случайный дорожный разговор вызвал шлейф размышлений и непростых вопросов, хотя интрига в точке отправления казалась простой и понятной. Сидя за рулем и, бросая машину по горному серпантину – от кромки воды к скальному прижиму, я молча спрашивал себя – У тебя есть готовый ответ? Тогда не торопись, в действительности всё не так, как на самом деле. Да и дорога обязывала к неспешному размышлению.
За неполный век, в бытность одного поколения, произошли тектонические сдвиги в отношениях с главным явлением Эпохи Просвещения – книгой. Книга, из священного символа тысячелетия, в несколько десятков лет превратилась в ничто. Из тьмы невежества, книга вытащила нас в мир высокой культуры, науки и прогресса, сделала нас тем, что мы есть, но пришло время и от неё отказались, сдавая тоннами на макулатуру, превращая мысль в контейнеры для яиц и санитарные утки. Человечеству книга более не нужна. Даже мы – самая читающая страна, упорно эволюционируем в страну бессмысленных картинок?
Было время, и у великого послевоенного поколения в личных библиотеках хранилось не более двух-трех книг. Книга была редкостью, это было дорого, это было значимо, и для пары книг, на скудном пространстве дома, всегда выделялась своя этажерка на три полки. Вот, скажем, избранные труды Трофима Лысенко от 1947 года, простая научная книга, но посмотри на этот текст, иллюстрации, обложку! Это не книга, это картина прерафаэлитов. Помню ли я книги моих родителей? Конечно, да! Это была классика в великолепном исполнении: «Тарас Бульба», маленькая книжица «Козетта» - отрывок из «Отверженных», Мельников-Печёрский – «В лесах», пяток военных романов. Да, пожалуй, ещё Лео Таксиль, с его «Забавной Библией» в оранжевой обложке.
Все книжные богатства того времени были сосредоточены в культурных столицах и лишь частично у провинциальной интеллигенции. Хорошо помню свое потрясение, когда много позже, у скромного секретаря райкома комсомола я обнаружил на полках все двести томов «Всемирной библиотеки». А для рабочих окраин, да и любого села, центром притяжения на многие годы, до самой гибели Цивилизации оставались районные библиотеки. И каждый житель великой державы на себе испытал это великое таинство – стоять среди высоких полок с книгами, ощущать неповторимый запах книги. Здесь вам и Пушкин, и Гоголь, Толстой и Достоевский. Но здесь и «Восстание ангелов» Франса и «It`s me O Lord» гениального Кента.
А потом пришли шестидесятые, и книг стало много, новое поколение стало их накапливать и читать, читать, читать. Дети «солнечного десятилетия» поделили сферы влияния: кому досталось собирать «золотые рамки», кому «Библиотеку приключений», а неактивным и ленивым достались Диккенс и Эмиля Золя – «Записки Пиквикского клуба» и сага Ругон Маккары. И, выходя на перевал, перебрасывая с четвертой на третью, думаешь – совсем не однозначно, кто выиграл от этого дележа.
Книг становилось всё больше, народ по инерции ещё гонялся за книжным дефицитом, за культурным ширпотребом и буржуазным чтивом – «Тремя мушкетерами» и «Графиней де Монсоро», Карлом Майем и хитроватой семейкой Голонов. За великую цену передавали из рук в руки Марианну Хмелевскую и какой-нибудь космический ширпотреб, отодвигая в сторону философию «Человека-амфибии» и «Туманности Андромеды». Где же вы теперь, авторы второго плана? А вот «Сказания евангелистов» Зенона Косидовского в руки попали совершенно случайно, куплен он был на Богом забытом степном полустанке. Книга была везде.
И вот, подъём на перевал Чике-Таман. Чего там, по себе помню, как сменял усатой торговке из книжного киоска (были и такие) на углу Пушкинской, «отэренную» подборку стихов Высоцкого за какой-то книжный хлам, безликое чтиво, кажется, за проказника Дюма, его «Чёрный тюльпан». Но в магазинах-то были алмазные россыпи книжной культуры мира, всё величие земной цивилизации, и многочисленные советские издательства соревновались между собой, отбирая и выискивая лучшее. В еженедельном «Книжном обозрении» ты узнавал, что выпущено в великой стране, и слал по городам и весям открытки с коротким штампом – Книга почтой! Великая страна, великие увлечения. Слава Богу, горный перевал пройден, двигаемся вниз.
И вот, закат эпохи, инволюция. Мой знакомый журналист-редактор уныло сообщил, что он на даче тихо жжёт в своей баньке старые запасы с чердака – журналы «Костёр» (какая горькая насмешка), «Пионер», «Технику - молодежи» и «Уральского следопыта», изредка заглядывая в разломы старой периодики. Так, сидя у банной печи, под тихий гул в трубе перечитывал он «Короля Матиуша первого» и «Час быка».
Вернувшись в родные пенаты, стою перед книжными полками в тяжелых мыслях. Я не знаю, что с ними делать. Здесь не менее пяти тысяч томов, не считая периодики, и всё калибровано, плод многолетней селекции. Как быть с этим богатством? Было время, и в одной европейской стране сжигали Фейхтвангера, а в оппозицию этому акту, в другой, больной тем же недугом, симметрично сожгли Новый Завет. И те, и другие считали, что они правы.
Так может, близок час, когда придут и отберут? Предостерегал же один американец в своем «451 градусе», что наступит время пожарных, и те будут не спасать, а жечь книги, ради нашего благополучия. О, как он ошибался, никаких пожарных для сжигания книг не требуется, мы сжигаем наследие ХХ века самостоятельно.
На «Трубе» бегло посмотрел фрагмент сериала «Экспроприатор». Это как бы приквел к сериалу «Бандитский Петербург». В телевизионном «мыле» привлекла одна проходная сцена, разговор бабушки и внучки в холодной квартире блокадного Ленинграда:
– Мне холодно, бабушка!
– Потерпи, родная, сейчас подкинем в печь еще одну книгу, и станет тепло.
Этот диалог сразу вызвал резонанс, память отыскала в своих тайниках воспоминания ленинградцев-блокадников, где один из страстотерпцев рассказывал, как тяжело было жечь книги. Вначале шли словари, технические справочники, затем художественная литература, но наступал момент, когда человек говорил себе – умру, но не сожгу.
А окажись я на месте того блокадника, как бы поступил, имея на руках пять тысяч книг, с каких томов начал и какими томами закончил свою книжную гекатомбу. Начало всесожжения мне совершенно понятно, просто и не вызывает сомнений: первым в ход пойдет всё ситуативное, что на короткий миг имело значение, а сейчас погасло и пылится на полках.
Первыми в топку уйдут всевозможные справочники. Сгорят «Жёлтые страницы 1999» – массивный «кирпич» с именами буржуазных реликтов и бесполезных ископаемых. Сгорит «Справочник мотоциклиста» и «Справочник по печам и каминам», «Большой словарь крылатых выражений советских фильмов». Сгорит и большой том – «История стрелкового оружия». А вот эта, знаменитая книга, ставшая настольной для трёх поколений – «25 уроков фотографии», что делать с ней, это ведь раритет? Придется сжечь. Ну, зачем она нужна в век цифры?
Вторым слоем сгорит криминальное косноязычное чтиво, все эти дорожные донцовы, маринины, улицкие и рубины. Сгорит уродливая проза Эдика Тополя – «Чужое лицо» и «Красная площадь», всё то что подавалось под реплику – «от нас это скрывали». Да, Андрей Кивинов и твой «Кошмар на улице Стачек» тоже, в топку. Много вагонных купе и попутчиков ты повидал, многое встретил, многое слышал, но пришло твоё время. А следом полетит печатная бормотуха: «Исповедь на заданную тему» Б. Ельцина, и некто странный И. Дуэль «Как нас уничтожали. Расправа над Юкосом» (книга 2006 года, любопытно, автор без отчества).
Пойдет в топку «шлюзовая литература» (когда открыли шлюзы для масс-культа): тарзаны, фантомасы и пинкертоны, полетит мистическая макулатура, от тех, кто в свое время имел доступ к спецхранам и потчевал нас переписанным Папюсом, Блаватской и Агни-Йогой. В топку черную пропаганду: Еремея Парнова – «Трон Люцифера» и «История религий» Иосифа Крывелева. Пусть будет сожжена, проклята и забыта военная проза Виктора Астафьева, и дерьмо в глазури Евгения Евтушенко – «Политика привилегия всех». Не на костер, а в топку книги Вити Резуна – «День М» и «Ледокол». Весь этот ноосферный мусор, в топку. Полетит и весь мусор от братьев Стругацких, «Жизнь и судьба» Гроссмана. Разламываю по центру любопытную книжицу – Зиновия Зиника, «Русофобка и фунгофил». Странно, опять без отчества, что за напасть такая. Заглядываю в инет и нахожу исходные координаты – Зиновий Ефимович, эмигрант первой волны. Книжка написана ещё в Союзе, в 1984 году, а издана в 1991 и насквозь пропитана ненавистью к русским. Даже в эпиграфе сомнительный текст Бродского – «Что за мысли, в самом деле! Точно гриб поганый съели. Дело в нём, в грибе поганом, в животе чекист с наганом. Ну-ка вывернем нутро, на состав Политбюро». Сурово вывернул. Да, чего там! Холодная война в разгаре, медали еще не отлиты.
Даже вот эта мощная книга в прогрессивном переплете, крайне редкий экземпляр, раритет из раритетов – «Белая книга эмиграции. Свидетельства. Факты. Документы», про то, как сбегали в 70-е, но и она уже не нужна. Сегодня, это же очевидность. Ну да, смешно читать откровения львовского электрика, как тяжело ему жилось там, в этническом раю, и он попросился обратно, во Львов. Но вот, к примеру, еще более смешные откровения некоего Эдуарда Шифрина, он просит своего знакомого зубного врача сделать ему фиктивную справку – «В Израиле, куда я собираюсь, не хотелось бы тратить лишние деньги для получения международных водительских прав. Все, что можно, неплохо бы бесплатно урвать здесь, в СССР». А вот уже совсем не смешно, в газете «Гаолам Газе» (1977 год, №2066) плачется режиссер Эфраим Савела – «В Союзе я был богатым человеком. В сберегательной кассе у меня лежало достаточно денег, чтобы прожить в Москве пять лет не работая. За постановку одной картины я получал такую сумму, на которую мог приобрести три квартиры в Москве. Мы жили в лучшем районе столицы». А вот иной разворот, откровения человека с Брайтона, некоего Марка Левитта – «Я не исключаю, что моя организация (речь о сионистском филиале – прим. редакторов) связана с ЦРУ. Моя миссия носила строго секретный характер. Мне было поручено специальное задание…». Да все это мы уже знаем и понимаем. Как понимаем и то, что этот ход обратно надо закупоривать намертво, заваривать броневым листом, легированной сталью, чтобы ни одна мышь… Любопытная книга, а все равно, в топку.
Ух-ты, стоят вместе «Горькая полынь» Ц. Солодаря, «Двести лет вместе» А. Солженицына и «Русская партия внутри КПСС» А. Байгушева! Как быть с ними? «Горькая полынь» однозначно пойдет первой, ближе к улицким, рубиным и гордонам, всё это чужеродный пропагандистский шлак. Хотя есть у данного автора любопытные откровения из жизни дореволюционного местечка, и почему оно ненавидит Россию уже двести лет, вне зависимости от места проживания. Дело не в черте оседлости. А вот Солженицын, как бы к нему ни относились, но его исследование-приговор двигаю вниз списка, ровным счетом, как и томик его консультанта по лагерной теме Льва Копелёва. К тому же рядом стоит книга В. Бушина – «Неизвестный Солженицын». Если оставлять Солжа, придётся оставлять и Бушина, и сжигать их придётся вместе.
Итак, медленно приближаемся к середине списка. Что это? Книги наших деревенщиков – Валентин Распутин, Сергей Залыгин, Василий Белов. Согласен с Прохановым – все деревенщики с вычурным псевдо-русским и архаичным сленгом оказались банальными антисоветчиками, такими же разрушителями Красной цивилизации, как и их антиподы, подписанты письма сорока двух. У каждого деревенщика нашелся свой небольшой счётец к величайшему проекту. Прощаемся с матёрами. Вредоносная литература. Но есть ли исключения? Конечно, есть! Как не быть, но правило не отменяют! Вот книга Владимира Личутина – «Иона и Александр». Если не изменяет память, это его дебют. Но какова силища, какое знание жизни у молодого писателя! Кто-то скажет, что, сцена с мальчиком антисоветская. Про то, как Иона чуть не сдал Петьку Анискиного за воровство колосков на поле. Вспомнят, ой, как вспомнят «закон о трёх колосках». Только нет у автора в этой сцене второго дна, он предельно честен и ставит всё по местам, когда председатель просит ночного сторожа к мальчонке быть помягше, потому как Анисья теперь вдова, бумага из района пришла. Как это всё по-русски. А за одну фразу, что из сорока двух дворов в деревне, в сорока мужики не вернулись, повесть двигаю к дальнему краю списка. Взять бы эту книгу, да наотмашь по жирной морде тем, кто сортирует погибших по этническому принципу.
А как быть с самим Прохановым, скажем с его откровенно слабым романом «ЦДЛ», и величайшим мистическим «Красно-коричневым»? Тем более, книга с автографом? Где их место, в одном ряду с «Крейсерами» Валентина Пикуля, «Памятью» Владимира Чивилихина, «Князь-Рабом» Александра Родионова и «Этногенезом и биосферой земли» Льва Гумилева?
Очевидно, в следующей протопке, холодными зимними вечерами, сгорят политические раритеты – «XX съезд КПСС», «История КПСС», «Краткий курс ВКП(б)», стенограммы XIV и XV съездов. Какая причуда времени. У КПСС за всю историю было не более трех десятков съездов, а построена величайшая цивилизация, а сегодня партия олигархического капитала собирается на съезд каждую субботу, а страна уничтожена, мертвое поле. Какая насмешка, здесь же на полке стоит Николай Суханов, его «Записки о революции». Суханов принципиальный противник Ленина, и читать его требуется крайне медленно, не выпуская из рук карандаш. Открываю второй том и наталкиваюсь на принципиальную тему – «Создание единого фронта крупной и мелкой буржуазии». Боже, мой! Как это современно, как востребовано и предельно социал-дарвинистки. Буржуазия тем и озабочена, что три десятка лет сколачивает «антикоммунистический пакт» из числа владельцев Газпрома, «Черкизона» и салонов по накачке мышц.
В этом же ряду найдется место редкому изданию (тираж даже не указан) – «Слово пронесенное сквозь ад» (любопытно, опять с автографом автора, кажется, дело было в Н-ске). Авторы: Проханов, Животов, Нефёдов, с лучшими передовицами газеты «День» и ранней «Завтра». Открываю книгу, какое мельтешение свиных рыл: Эльцын, Сатанидзе, Чубайс, Рыбкин, Бурбулис, Тулеев, Костиков, Масюк, Степашин, Аяцков, его жена и любовник, Черномырдин. И что? Да то! Что они победили, сломали страну через колено. Всё мрачно, сто оттенков чёрного, но обнаруживаю один курьез. За фразу Черномырдина – «в Кремле дерутся два еврея, а вся страна наблюдает», сионистские организации обвинили этого стерильного мерзавца в антисемитизме и потребовали закрытия его партии. Действительно, смешно, Черномырдин и тот антисемит. Но ничего этого больше нет, завтра не день. В топку.
Подходит время гореть книжным раритетам, собираемым по крупицам. Горит двухтомник «История земли» 1908 года и ещё около сотни книг в шагреневой коже, редкие книги германских и британских авторов времен империи и рейхов.
Держу в руках удивительные по красоте детские издания Страны Советов – «Легенда об Уленшпигеле» Шарля де Костера и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле, это великое наследие титанов Эпохи Возрождения. Как это ни тяжело, но и вам уходить. Без всякой жалости расстаюсь с поэзией, в любом её проявлении, в том числе и томиком Пушкина, что издан уникальным миллионным тиражом и его же многотомным академическим изданием. Но вот, лежат два пухлых тома, редкость из редкостей – рисунки Жанна Эффеля и Херлуфа Бидструпа. Это вершина графического рисунка, что делать с ними?
А как быть с пластом зарубежной культуры? Без колебаний и сомнений в топку «Код да Винчи» Дэна Брауна. Но вот мощные и просто оформленные тома Умберта Эко! Как человек, он отвратителен, он враг моего мира, Русского мира. Он – высокопоставленный евромасон, член многих тайных обществ мирового правительства, и его место рядом с Солженицыным. Его предельно пошлый «Маятник Фуко» однозначно должен пойти в топку перед «Архипелагом Гулагом» и тоненькой брошюркой – «Как нам обустроить Россию». Но вот «Имя Розы»! Именно францисканец Вильям Баскервильский открыл мне великий мир средневековой европейской культуры. Такие, как он, гении земной цивилизации, это они и заложили Эпоху Возрождения. Однозначно в конец списка.
И здесь же, рядом на полке, совсем тоненькая книжица с «мыслями» «великого» академика. Это вам не фунт изюма, это «Конституционные идеи Андрея Сахарова». Интересно, мысль расчленить Россию на сто маленьких кусочков ради её же блага, является конституционной? Так, а кто эти мысли нам изложил? Некто Лёня Баткин (не ближний ли пул Лены Боннер?). Любопытно, давайте посмотрим, куда ветер дул. Ага, вот Сахаров пишет про Евро-Азиатский союз (та самая конвергенция, плавали – знаем). Оба-на и тут же, в статье 3 его конституции, академик пишет, что мы просто обязаны отказаться от мессианизма. А неприметный Лёня Баткин от себя в скобочках добавляет – православно-шовинистического(!!!) и исламско-фундаменталисткого! Всё, ребята, список исчерпан, остальной мессианизм не возбраняется. Вы будете смеяться, но так по всей сахаровской конституции. Разве что примечателен спор по поводу – счастья. Ибо в преамбуле у Сахарова – записано, что каждый человек имеет право на счастье. Какое оно, буржуйское счастье?
Это уже личное, но в конце этого списка встанет и книга Вячеслава Корнева – «Эгоистичный мем идеологии» и его журналы «Ликбез».
Ловлю себя на том, что стараюсь сдвинуть печальный финал для книг своего детства, все эти многотомные и красочные издания Жюля Верна, Майн Рида, Фенимора Купера, Вальтера Скотта. Скажите, как же сжечь «Двадцать тысяч лье под водой», или «Матиаса Шандора», как сжечь «Незнайку на Луне» и тем более «Капитана Сорви-голова», книгами, которыми ты зачитывался и рвался в Трансвааль спасть буров? Прощай, детство!
На самый край отодвигаю настоящие книги, написанные кровью и потом, о великих путешествиях и открытиях, тех, что сделали нас тем, что мы пока ещё есть сегодня. В конец списка сдвигаю книги В. Боярского «Семь месяцев бесконечности» и Э. Черри-Гаррарда – «Самое ужасное путешествие». Здесь же В. Конецкий – «Никто пройденного пути у нас не отберет».
Полки почти пусты, осталось не более сотни экземпляров, которые сжигать все труднее и труднее. И неизбежно возникает вопрос – какая книга будет в конце списка, та, которую ты сжечь не сможешь, погибнешь, но книгу оставишь.
В конце списка окажется «Новый завет», а вот «Ветхий Завет» сгорит одним из первых, вместе с Гроссманом, Улицкой, Стругацкими и Парновым. Для спасения души христианину Ветхий завет не нужен, он отвратен, как конспект античеловеческой идеологии варваров.
И всё же кто она, эта последняя книга? Так вот же она, купленная когда-то в далёком Измаиле, зачитанная до дыр, обожженная горячей посудой, со следами путевых подстаканников и сковородок, крошками хлеба и жирными пятнами от чужих пальцев, с затертой обложкой и пожелтевшими, загнутыми уголком страницами. С милыми васильками вместо закладок с того самого луга, и мятыми билетами из автобуса далекого города, со случайной запиской от друга – «Тебе прислать по почте ММ?» и твоими карандашными пометками на полях. Оставайся на полке, отсюда и в вечность.
