"Я с эпохою моей на ноге короткой,
С дерзновеньем, панибратски обращаюсь с ней".
Виталий Аверьянов
Образованный господин эпохи Просвещения был всезнающим и — всеобъемлющим. Он знал химию и алхимию, астрономию и астрологию. Писал трактаты по математике и тут же — на полях тетрадей — посвящал куртуазные вирши фрейлинам королевы. Перед ним не стоял вопрос, физик он или лирик. Он хотел всего — и алгебры, и гармонии. Философ, драматург, вельможа, правовед — славнейшие роли исполнялись одним деятелем. Всё надо успеть, ибо мир открывался во всех его прекрасных и — ужасных гранях. Потом пришли века "узких профи", и хотя Козьма Прутков шутил, что специалист подобен флюсу, но разносторонность всё чаще становилась роскошью. Ухватился за концепцию — и тащи её до пенсии, не отвлекаясь на тонкости и нюансы. У наших современников множество необязательных хобби: они либо скрашивают жизнь — скучную и размеренную, либо что-то там развивают, при этом никогда не становясь второй профессией. Люди сочинительствуют в блогах, корявенько рисуют, фотографируют для Инстаграма. Поют и пляшут, понимая, что пляшут — посредственно, а поют — ещё хуже. Поэтому всегда интересно встретить человека, для которого поэзия, философия и политология — не увлечения, а равновеликие смыслы. Как для образцового кавалера времён Руссо. Таковым является Виталий Аверьянов, чей поэтический сборник "Со своих колоколен" — тому подтверждение. Мне знакомы работы Аверьянова-политолога и Аверьянова-философа. Но если бы только это! Его изысканные опусы, посвящённые Велимиру Хлебникову и Амедео Модильяни, выдают знатока (а не "любителя"!) искусств. Признаться, нынче сложное время для стихов. И хотя "поэт в России — больше, чем поэт", но… мы живём в состоянии прозы. Не то чтобы уж совсем ползаем, но и не летаем. Недаром в русском языке "проза" — часто синоним обыденщины, а поэзия — всё феерическое, возвышенное, светлое. Александр Проханов подчёркивает: "Читаешь стихи Виталия Аверьянова — и кажется, что опускаешь ведро в глубокий колодец, водишь ведром в этих сумрачных студёных глубинах, а потом вычерпываешь со дна словеса, от которых отвык наш слух". Слух, привыкший к новостному интернет-ритму, отвык от словес. Великая смелость — заделаться пиитом в непоэтические лета.
Но Аверьянов — дерзает и не разочаровывает. Он одновременно саркастичен и пафосен. Рассказывает истории из жизни. Ностальгирует? Немножко. Ибо — современен: "Я с эпохою моей на ноге короткой, / С дерзновеньем, панибратски обращаюсь с ней. / Не уехал, не сломался, не упился водкой. / Якоря мои — таланты, ждали лучших дней" ("Про мои таланты", 2016). Погружение в перестроечные 80-е с их бунтарством и разрушением, рок-тусовками и острым неприятием прошлого. Аверьянов вспоминает и рок-бэнд ("Но все дилетанты, пить с такими интереснее. / Много было выпито, а группы нет как нет"), и поколение отцов, "раскатанное в хлам", и даже то, что "Мы за ними — словно взвесь…". Катастрофический, но закономерный итог: "Там где бабки план давали, внучки курят план". Каламбур с горчинкой. Автор смог вырулить на верную дорогу и — не разменял "дар на подарки", которые, быть может, принесли бы дивиденды.
Виталий Аверьянов — доверителен и открыт. Он вещает о времени и о себе с позиции человека, одинаково считывающего и прошлое, и будущее. Русский архео-футуризм — устремление в Прекрасное Далёко. Либо в загадочное Вчера, либо в сияющее Послезавтра? Но нет — в оба направления одномоментно. "На заре ты, Москва, и чудна, и красна. / Здесь увидишь дома, как из старого сна. /Здесь живут чудаки, древних тайн знатоки, / Полуеретики, полусказочники" ("Московское время", 2000). Москва — многослойна, в ней зашифровано и прошлое, и будущее, и параллельные миры, и потайные двери. Аверьянов пишет рельефную картину — восторгается иль негодует, а затем — поступает совершенно… по-московски: "Я лечу от Кремля в малый храм домовой, / На квартирку к попу, что ушёл на покой…". Столичный ритм XXI столетия уступает размеренности веков и постижению главного, быть может, единственного смысла.
Русь — могучая, обильная, сирая да убогая, как обычно у всех наших поэтов с их дворянской одухотворённостью и вечной тоской по царству справедливости. "Богом позабытые / На Севере живём, / У Христа за пазухой — / Никому не нужные" ("Пророчество Серафима", 2004). Русская жизнь — оксюморон, загадка. Не то Европа с научным горением и жаждой путешествий. Не то Азия с фатализмом и тиранией. А посреди всего: "Народ — носитель Божества! Друг своего убожества!". Россия не бывает "нормальной" страной. Она или в космосе, или в грязи. Или — в Золотом Веке, или — на задворках цивилизации. Это и крест, и миссия, и единственная реальность. Большинство стихов Аверьянова посвящено именно этой теме: Русь, куда несёшься ты? К богоносности или под откос по всем болезненным ухабам? Но поэт оптимистичен: "То, что наша Русь святая, — / Это тайна непростая, крепкий наш орех…" ("Обморок", 2003).
Не последнее место в сборнике занимают злободневные и — насмешливые стихи. "Меня опять в фашизме упрекнули…", — жалуется лирический герой, пересказывая все свои злоключения ("Лекция", 2000). Сначала — попытки противостоять и петь залихватское "Rusland über alles!", а следом — понимание, что теперь ты, увы, некомильфотен средь подпевал-грантоедов. Вывод — сокрушителен: "И понял я, что нужно мне мутировать, / Что мне необходимо мимикрировать. / Иначе окажусь я, озабоченный, / Без грантов, без работы, — на обочине". В другом своём стихотворении ("Абъекция", 2000) Аверьянов даёт стойкое определение всей нынешней морали: "…и окончательный пост-неопофигизм…".
Тут он продолжает издеваться над персонажем, прогнувшимся под изменчивый мир: "Стал утончённей я и социальнее, / Интерактивнее, бисексуальнее. / Теперь влюблён я в общество открытое, / Гермафродитное и очень… сытое". Замечу, что Аверьянов не клеймит позором, а… почти жалеет того, кто стал "бисексуальнее", а потому — социальнее. Во "Втором письме ста деятелей российской культуры" (2012) — другая интонация. Резкая и — жёсткая. До ненависти. "Но шикарнейшим панк-молебном разрушены все табу — И отныне эти табу ваши дети видали в гробу!" Обозначает всё это дивным термином: "шмаробунт". Бунт шмар. Девки-кощунницы, великовозрастные инфантилки, для которых протест существует лишь ради самого протеста. Разрушение — ради руин. Крик — не чтоб услышали, а чтоб — орать. Здесь Виталий становится немного Маяковским: "Даже Виктюк и Гельман на них с завистью пялят бельма!". Горечью — напополам с иронией — пронизана эпиграмма, посвящённая украинской трагедии: "Никогда мы не будем братьями, / Потому что родились сёстрами" ("Россия — Украине", 2014). Издевается над "европейской высшего качества" невмершей Панночкой? Или — жалеет её? В коротком тексте — бездна аллюзий. Точность и чёткость. А вот — ответ дешёвому рокеру-сутяге, от которого тогда отступились и старинные фанаты, ещё в конце 1970-х писавшие письма в защиту (после публикации "Рагу из синей птицы"). "Ликуй, поэт, невольник чести, / Воспрянь, оплёванный молвой! / Ты от Проханова и от "Известий" / Сполна гешефт получишь свой!". Рокер и гешефт — в принципе несочетаемые понятия, но этот как-то умудрился.
Виталий Аверьянов умело владеет рифмой, более того — он постоянно играет фразами, что в наши дни — редкость. "Осень. Мудрость, вескость слова. Хоровод вокруг Покрова…", "У дремучего космоса в безднах тоже есть отмели…", "Душу вырежи из камня слова…" — любование созвучием, какое возможно только при отменном знании русского языка. "Эх, куда же вы ушли, Древние лати́няне? — В книги, в камни, — веришь ли? — В звучный лепет имени…" — какое филигранное чувствование!
Ранние опыты — у большинства наивные — тут выглядят иначе: Аверьянов сразу взял нужный темп и правильную ноту. В его стихах 1990-х — отголоски, осколки Серебряного века, через увлечение которым проходит каждый русский интеллигент. И как нам жить без Парижа? "Увидев башню, я не сдрейфил. / Великий символ, говоришь? / Ну что же, филигранный Эйфель / Упёрся лапами в Париж" (из ранней лирики, начало 1990-х). Юношеские вирши — это зачастую фанаберия и некий выплеск. Здесь же всё стройно. Как будто пишет зрелый и — мудрый человек. "Я мамонт, я массивен и лохмат, / Всё шире мой недюжинный охват. / Ломлюсь за грань времён, в простор без края… / Я мамонт, но не вымираю!" ("Пора", 1992). В этом сравнении себя с мамонтом — известная доля лукавства, ибо Аверьянов — своевременен и сопричастен жизни. И финал — ясен: "Сниженье хлопьев. Ясно и свежо. Похрустывает под ногой снежок…". У Виталия — свои отношения с Временем — как с материей и энергией. Время то растягивается, то замирает в некой яркой точке. Останавливается мгновение. Летит вперёд. Автор оглядывается на былое. Резюме: "А жизнь вращается по-своему, / Не помещаясь в твёрдый план" ("Богоноша", 2005-2006). Наш человек — и грешник, и богоносец, и мамонт, и провидец Будущего. Чем сердце успокоится? "Как за соломину держусь за Родину", — говорит Аверьянов. Впрочем, не только говорит. Многие стихотворения положены на музыку, а потому Аверьянов-поэт превращается в Аверьянова-барда. Диск из более чем 25 песен — то лирически-балладных с рок-начинкой (потрясающие "Радуга" и "Осень"), то сатирически-бардовых ("Лекция", "Абъекция", "Второе письмо ста деятелей российской культуры"), то повествовательных ("Про мои таланты"). Стихи, обретшие мелодию, звучат ещё острее. Проблема и затык, тупик авторской песни — принципиальная повторяемость мотива. Но Виталий и здесь идёт своим путём — ждёшь банально-выученной (и вымученной) музыкальной темы, но получаешь оригинальный мотив. "Конечно, поэт Аверьянов — это русский ведун. Такие время от времени рождаются в нашей словесности. К их числу можно отнести и Хлебникова, и Клюева, а теперь и Виталия Аверьянова", — сказал о нём Проханов. Мне же хочется добавить, что не только ведун. Ещё и со-временный и со-причастный глашатай-гражданин.
Виталий Аверьянов "Со своих колоколен. Стихи. Песни. Эпос" — М.: Книжный мир, 2017. — 184 с.
"25 песен" MP3-диск (студия "Music For Sale", 2016).
Со стихами и песнями Виталия Аверьянова можно бесплатно ознакомиться на сайте http://averianov.net
