Временный успех капитализма на селе. Угар НЭПа

Дальнейшее затягивание решения земельного и крестьянского вопросов грозило серьёзнейшими социальными катаклизмами и на селе, где бедневшие крестьяне вступали в яростные схватки с кулаками, а в городе начались перебои с хлебом и голодные бунты. Стало очевидно, что кулаки ради своих доходов, уничтожат, и глазом не моргнут, не только Советский Союз, но Россию. Но барыги крепко обмишурились. Шантаж не удался. Началось открытое противостояние. Государство перешло в решительное контрнаступление. Кулаков стали преследовать за спекуляцию и утаивание зерна. Власть начала прижимать кулака, требуя рассчитываться за кредиты, поставку в рассрочку (в счёт будущего урожая) и прочие рычаги, главнейшим из которых оказался мукомольный. Непереработанное зерно потребителю не нужно, нужна мука. А мельничное хозяйство всё ещё в большинстве принадлежало государству и подконтрольным кооперативам. В зернохранилища и мукомольные предприятия зерно принимали только по плановым закупочным ценам. Но и кулаки завели уже немало мельниц и элеваторов. Их «прижучили» прекращением поставок топлива и электроэнергии, а зерно в кулацких элеваторах опечатывали, «в связи с наличием жучков-вредителей». Получился клинч; зерно скопилось у кулаков, город голодал, кулаки не шли на уступки, государство не могло, по объективным причинам, поднимать закупочные цены. Власти вынуждены были применять статью 107 УК РСФСР об умышленном завышении цен и укрывательстве зерна. Кулаки начали переводить значительные площади под посевы технических культур, не облагавшихся продналогом, уменьшали посевной клин, прибегали к другим уловкам, саботировали свои прямые обязательства. К ним стали применять ст. 131 Уголовного кодекса – нарушение обязательств перед государством, что влекло срок и конфискацию имущества.

Чтобы понять и разобраться, что происходит на местах, Сталин, в начале 1928 года, отправился в инспекционную поездку на восток страны, от Поволжья и за Урал. Знакомился с положением дел на местах, видел сколько зерна скопилось у кулаков. Так, в одном селе зерна у кулака было столько, что не вмещалось в амбар и хранилось на дворе под навесом. При пересчёте на десятину владений, выходило по 800 пудов, а рекордным считался урожай в 100 пудов. Понятно, что зерно было получено, либо за ростовщичество, либо скуплено для перепродажи (спекуляции). И то, и другое считалось уголовным преступлением. Практически все кулаки были затоварены зерном. Сталин беседовал с крестьянами и совработниками, выступал, в том числе, и перед кулаками. Те жаловались, что низкие закупочные цены не позволяют покрывать издержки, не из чего обслуживать кредиты. Но при этом утверждали, что только благодаря им семьи бедняков пережили зиму. На что Сталин указал, что осенью они крестьян обобрали за долги, а зимой опять в долг дали хлеба, загоняя бедных в невылазную кабалу.

Сталин увидел, что зерно-то у кулаков есть и в больших излишках, но продавать его государству не желают, и при свободном рынке не продадут; лучше сгноят, скормят скоту, сделают самогонку.

Понимал, что требуемых денег у страны нет, и товаров, которые можно было бы предложить взамен – нет. Купить их заграницей невозможно, т.к. экспортировать нечего; валюты нет. Терпеливо объяснял, что государство держит закупочные цены на предельно возможном уровне. Напомнил, сколько льготных кредитов и безвозмездных ссуд предоставляла Советская власть интенсивникам, сколько целевым образом закупала для них за рубежом сельхозоборудования и техники, тракторов, сколько льгот и привилегий предоставляла, долг платежом красен, что всё это делали не для себя, для страны. Говорил, что середняки полностью сдали зерно по закупочным ценам, и хоть с небольшой, но выгодой, что у кулаков себестоимость ниже, значить выручка будет больше. Обращаясь к ним, говорил: «Да поймите же вы, люди в городах голодают». – Всё впустую; кулаки словно не слышали Сталина, требуя поднять закупочные цены втрое, шантажируя государство угрозой голода. Созданные, выращенные Советской властью, интенсивники-кулаки напрочь отказывались выполнять свои обязательства. Это был шок; в стране были значительные излишки хлеба, а начался голод. Те, на кого Советская власть сделала ставку, оказались злейшими её врагами. В 1918 году кулаков не было; они, будущие интенсивники, сражались в Красной Армии. А в 1928 году оказались силой, грозившей свалить большевиков. Из красноармейцев – защитников Советской власти, из крестьян – народных кормильцев, переродились в злейших врагов и ненавистников трудового народа.

Кулаки проявили свою враждебную сущность, продолжая гноить зерно и морить голодом страну, желая нажиться на народном бедствии, ни с кем и ни с чем не считаясь. Не чувствовали себя ни в чём обязанными перед государством. Хотели выжать из народа всё до последней копейки, не взирая ни на что. Сознательно взвинчивали цены, дезорганизовывали рынок. Без единого центра, повинуясь своему звериному инстинкту, выступили со своими требованиями поразительно консолидировано, как единый класс сельской буржуазии. Действовали слажено, решительно, напористо. Ни на какие компромиссы не шли. Ультимативно требовали исполнения своих условий. Став на этот путь, свернуть с него, уже не могли. Схватка ни на жизнь, а на смерть, – одной из сторон, стала неизбежной. Саботаж совершался в крайне циничной, демонстративной форме. В одном из сибирских уездов, после выступления, к Сталину подошёл кулак, и сказал; «А вот спляши передо мной, рябой, может и продам тебе мешок зерна». Это было не просто хамство, это была позиция. Политическая позиция. Пошли во-банк, уверенные, что без них государство ничего не сможет сделать. Кулаки посчитали, что прижали власть, и она должна плясать под их дудку, выполнять команды, защищать от простого народа. Из поездки Сталин вернулся в твёрдом убеждении, что Советской власти найти с кулаками компромисс невозможно, что надо искать другое решение вопроса.

С весны-лета 1928 года в выступлениях Сталина настойчиво звучит мысль, что только немедленная сплошная коллективизация – единственный выход из сложившейся ситуации. Сталин говорил о саботаже, о «хлебной стачке» кулаков, наносящих удар в спину пролетарскому государству. Речь шла о противостоянии кулакам, но не о раскулачивании. Кулаки сами вскоре сказали своё слово. Либералы не желают видеть, обходят вопрос, чего хотели, чего добивались кулаки: права своевольно грабить односельчан и всех граждан, бесконтрольно, полновластно устанавливать свои правила и свободные цены. Этого добивались, всё остальное у них было. Пришло время открытой классовой борьбы на селе. Государство, для спасения страны от морового голода, применило к саботажникам-кулакам чрезвычайные меры. В качестве оперуполномоченных по хлебозаготовкам было мобилизовано 30 тыс. коммунистов и комсомольцев. Вновь активизировались подзабытые «Комитеты бедноты», прямо был поставлен вопрос об «ограничении кулачества как класса», лишения их социальных прав трудящихся.

В отдельных регионах возобновились реквизиционные методы хлебозаготовок. Стали активно конфисковывать у кулаков спрятанное для спекуляций зерно. Заградотряды перехватывали кулацкие обозы с утаённым зерном, перевозившимся его на свободные рынки для перепродажи. Если бы не своевременные и решительные действия Советской власти, быть бы большой беде. В июле 1928 г. на пленуме ЦК Сталин прямо заявил: «Мы давим и тесним постепенно капиталистические элементы деревни …». Большевики стали применять экономические методы борьбы: До 1923 года лишь 3% бедноты не платили сельхозналог, к 1926, уже почти 25% были освобождены от его уплаты, а в 1927, до 35%. Зато кулаки-интенсивники и зажиточные середняки, составлявшие менее 10% деревенского населения, вносили, к этому году, в госбюджет 29% всех платежей. В ответ начался кулацкий террор. Их жертвами, по официальным данным, ещё в 1926 году стало 400, а в 1927 году уже более 1150 коммунистов и беспартийных сельских активистов. Советская власть не собиралась отступать перед шантажом и террором. Были проведены чистки в ненадежных сельсоветах и даже в партячейках.

А тут ещё одна напасть. После долгого воздержания от «николаевского сухого закона», русские оторвались по-полной. Возник, разгорелся «самогонный вопрос», породивший выражение «угар НЭПа».

Историю тех лет делят на этапы, в том числе, периоды «угара»: «до угара»; «угар» и; «после угара НЭПа». Страна угорала, как заболевший белой горячкой алкоголик с похмелья. Царский «сухой закон» завис; его, вроде не отменяли, но и не запрещали торговлю спиртным. Уголовный кодекс 1922 года фактически отменял декреты 1918—1919 годов и предусматривал за самогоноварение символическое наказание. «Курение» самогона из «излишков», давало до 300, а то и до 500% прибыли, в сравнении с продажей товарного зерна. Бутылка 35-градусного самогона стоила, к примеру, в 1923 году 60 млн. руб., а бутылка шампанского – от 200 млн. руб. Припрятанное кулаками зерно нельзя было долго хранить, – гнило, продавать задёшево, – не хотели. Из скопившихся «излишков», стали массово «курить самогон». Объёмы росли, цены снижались, пошло повальное пьянство. В след за кулаками потянулись «курить» середняки. Страну заливало самогоном: деревня и город небывало запили, угорали в пьянстве Прежде НЭПа, крестьяне были в отношении самогоноварения стерильны. Раньше этим занимались шинкари. Лишь немногие селяне в России периодически бодяжили бражку. А для самогоноварения требовался аппарат, который крестьяне просто не могли купить. Да и времени в крестьянском круговороте для этого не было. В отношении «пьянства беднейших крестьян» – вообще бред; гнать самогон у них не было ни средств, ни времени, да и хлеб им нужен был для еды. Страна вот-вот готова была пойти вразнос. Пытались бороться, били на сознательность, выставляя лозунги: «Пьянство – пережиток самодержавия» и «Пей, но знай меру. В пьяном угаре ты можешь обнять своего классового врага». Дошло до обсуждения вопроса в Политбюро, как всегда, мнения разделились. Сокольников публично признал поражение власти «в своей попытке добиться установления в стране режима абсолютной трезвости» и предложил восстановить государственное производство водки, все средства от которой будут поступать в бюджет. Троцкий напротив, убеждал товарищей «отвергнуть и осудить всякувю мысль о легализации водочной монополии, которая неизбежно, приведёт к деморализации рабочего класса и самой партии». Всё же государство отступило. Советская власть, чтобы сбить самогонную волну, вернулась к госмонополии, выпустив водку «рыковку», крепостью 29о, но самогон надолго закрепился в нашем быту.

Заготовительные кризисы 27-28 годов были не столько следствием ошибок в управлении, как утверждают либералы, а проявлением классовой борьбы кулачества против Советской власти. К перечисленным выше многочисленным причинам крестьянского обеднения, прибавилась новая, грозная, мощнейшая и неотвратимая; действия кулаков разорявших односельчан, случайно оказавшихся в затруднительном положении, что грозило пауперизацией.

Уже во многих местах бедняки, у которых кулаки отжали наделы, брались за вилы и цепы, а те доставали обрезы и сколачивали банды. Процесс становился неуправляемым. Сохранение курса на поддержку интенсивников, неизбежно вело к обострению классовой борьбы на селе, что грозило новой гражданской войной. Стало понятно, что старым «слащаво-идиллическим путём» советское село развиваться не может, требовалось принять непростое решение, как двигаться дальше. Надежды на неудачливые предтечи колхозов; самопроизвольную независимую кооперацию, на что уповали Чаянов и Бухарин, не оправдались. Роль производственных кооперативов в сельском хозяйстве оставалась мизерной: в 1927 году – 2 % от всей сельскохозяйственной продукции, и 7 % – от товарной. Да и отсталость сельского хозяйства была колоссальной; хлеб всё ещё убирали косами, закупаемыми в Германии. В выступлениях в мае-июне 1928 г. И.В. Сталин настойчиво прозвучало мнение, что настало время от поощрения мелкобуржуазной кооперации в деревне, переходить к созданию действительных опор социализма, в виде колхозов и машинно-тракторных станций (МТС). Схема создания, поддержки и поощрения частных хозяйств интенсивников, оправдавшая себя в 1923–1927 годах, с превращением их в кулаков, стала не в состоянии поставлять средства для построения мощной социндустрии. Было принципиально важно, что колхоз, в отличие от кулака-частника, не будет укрывать хлеб, который обязуется поставлять в качестве налогов и расчётов за услуги МТС, поставок сельхозтехники, удобрений, оказания иной помощи государством. XV съезд ВКП(б) принял решение о коллективизации.

В селе начался директивный по форме и форсированный по срокам, процесс сплошной коллективизации, который наши противники называют «насильственным», что не соответствует действительности. Для миллионов крестьян-бедняков, доведённых кулаками до полного разорения, до состояния выживания, колхоз действительно оказался островом спасения, единственной надеждой выжить. Несомненно, следующей жертвой ненасытных кулаков должны были стать середняки; в буржуазном селе нет места вольным землепашцам: только хозяева-капиталисты и наёмные работники. Так же алчно кулаки смотрели и на город, взвинтив цены на хлеб на 500%. Кто был неспособен его купить, должен был, по их мнению, исчезнуть. Это настроение и поведение хорошо понятны нам, пережившим «шоковую терапию» Егора Гайдара, который с людоедским цинизмом говорил, что тот, кто не приспособился к возвратному капитализму, должен «исчезнуть». И исчезли …, миллионы. 1 марта 1930 года ЦИК и СНК СССР утвердили «Примерный устав сельско-хозяйственной артели», предусматривавший объединение семейных наделов крестьян, вступивших в колхоз, в единый земельный массив коллективного пользования. Колхозники могли пользоваться приусадебными участками для подсобного хозяйства, в размере до 0,5 га. Около 25 млн. крестьянских хозяйств в течение нескольких лет, были объединены примерно в 22 тыс. сельхозартелей, или, как их стали называть, – колхозов. Продолжали, но в столь же малых масштабах, работать совхозы, как чисто государственные сельхозпредприятия. Тогда же деревня окончательно распрощалась со средневековой общиной, с принятием Постановление ВЦИК иСНК РСФСР от 30.07.1930 «О ликвидации земельных обществ в районах сплошной коллективизации». В 1929 году с НЭПом в деревне было покончено, Сталин назвал его «годом великого перелома».

Кулачество, как социально чуждый класс, занимавшийся саботажем и даже вооружённым террором, подлежал ликвидации, а его имущество передавалось колхозам. Конечно жаль, что бывшие интенсивники не влились в колхозное движение; к 29-му году они были уже социально несовместимы с колхозом. Их сознание деформировалось так, что на своих односельчан они смотрели ни как на крестьянина-товарища, а как на материал для эксплуатации – голытьбу, из которых можно быстро слепить себе богатство. Энергию и работоспособность кулаков теперь невозможно было использовать, т.к. они внутренне были настроены на борьбу против колхозов и Советской власти.

Путь в колхоз им был заказан. Интенсивники-кулаки появились в России тогда, когда их время давно прошло. Либералы бесконечно мусолят тему «зверств большевиков», забывая, что их действия были ответом на террор и саботаж кулаков. Никого не преследовали «просто так», чётко наказывали по ст. 107 – за неисполнение обязательств, и по ст. 131 – за укрывательство со спекуляцией. Практически у всех кулаков были непогашенные кредиты, задолженности по ссудам и рассрочкам, не оплачена аренда за землю и за сельхозтехнику, несданные поставки по обязательствам. Кулаки не исполняли обязательства, в связи с чем и возбуждались дела. Либералы, не оспаривая правомерность следственных действий и судебных процедур, просто заявляют; раз судили, значит – преследовали, значит – репрессии. В счёт погашений, было принято решение изъять кулацкое имущество и передать колхозам. Также дальнейшее нахождение в руках кулаков арендованной земли стало неприемлемым, так как вело к эксплуатации одних крестьян другими. После фактического отказа кулаков от сотрудничества с государством, последнее выбрало опору на колхозы, поэтому сдавать землю в аренду кулакам и разрешать им нанимать работников, стало недопустимо. Теперь, даже если у кулаков были средства, дать их взаймы, колхозникам, было бессмысленно. Скупить хлеб в колхозе, чтобы спекулировать, они тоже уже не могли. Постановлением ЦИК и СНК СССР «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством» от 01.02.1930, была отменена аренда сельхозземель и запрещено использование в единоличных крестьянских хозяйствах наемного труда, что нанесло последний невосполнимый удар по кулачеству, составлявшее недобросовестную конкуренцию колхозам. Кулачество, стремительно переродившееся из созданных Советской властью состоятельных интенсивников, вчерашних рядовых крестьян, было возвращено на грешную землю, к изначальному крестьянскому «разбитому корыту», на куцые семейные наделы, с запретом нанимать батраков. Ситуация подобна фее, подарившей Золушке сказочную золотую карету, превратившуюся обратно в простую тыкву, а кучер и прислуга – в крыс и мышей. Кулаки сами затеяли эту борьбу, забыв кому они обязаны своим благосостоянием. Решение об изъятии, вызвало ярость у кулаков, подстегнуло сопротивление и террор с их стороны. Видеть, как колхозники, их вчерашние батраки, работают коллективом, а не на них, было нестерпимо: стали жечь колхозное имущество, травить скот, распространять слухи, призывали не работать в колхозе и резать скот. Вели разнузданную агитацию против колхозов. Вбрасывали, говоря модным языком, фейки.

В 1930 году кулацкий террор буквально захлестнул село, счёт количества терактов и поджогов, пошёл на тысячи. До того, как кулаки массово занялись террором и вредительством, речи об их выселении, не велось. У них изымался только инвентарь и запасы зерна. Но теперь их надо было, либо поголовно уничтожать, либо сажать, либо высылать. Советская власть избрала последнее. В ответ на террор, были приняты меры по системной ликвидации кулачества, разделённого на три категории: Первая – оказывавшие активное сопротивление Советской власти с оружием в руках, организаторы и участники восстаний, террористических актов. Вторая – кулацкий актив, пассивно, не используя оружие, выступавший против Советской власти. Третья – кулаки использовавшие наёмный труд, но не выступавшие против властей. Первыми занималось ОГПУ, их передавали под суд, который назначал, в зависимости от тяжести преступления, сроки заключения, а для особо опасных, совершавших кровавые преступления – расстрел. Во вторую входили семьи кулаков первой категории, и кулаки собственно второй категории, которых административно, по решениям Комбедов, высылали в отдаленные регионы страны. Третьи переселялись в пределах региона проживания. В Московской губернии, это прозвали «выселить за сто первый километр». Всего в трёх категориях, с членами семей, набралось до 2-х миллионов человек. Как видите, Советская власть не мстила слепо, а разбиралась с каждым конкретным случаем. Разумеется, были «перегибы», но решение, кто в селе кулак, принималось не властями, а самими односельчанами. Сход рассматривал списки, представленные комбедом, и приговаривал, кто у них кулак. Сельчане определяли и категорию, признанного кулаком. Многие «кандидаты», сообразив, чем дело пахнет, успели уехать из села. Их не преследовали. Либералы рыдают, что Советская власть лишила кулаков имущества и выслала в отдалённые районы. Заметьте, не истребила, а переселила. Случись подобное у американцев, раздавили бы подобную гниду на месте. У кулаков конфисковывали, в пользу колхозов, скот, инвентарь и зерно, но сохранили им их личное имущество. Характерно, что городские нэпманы на протяжении всего конфликта ни разу ни в чём не поддержали, слово в поддержку не сказали, пальцем не шевельнули, не вступились за кулаков, своих естественных классовых союзников, прекрасно понимая, что бодаться с государством себе дороже. Да и необоснованность требований кулаков, нэпманы прекрасно видели. Коллективизация велась в щадящем режиме; «раскулачивали» (т.е. конфисковывали имущество за долги) кулаков, которых было около 3%, а высылке подлежало и того меньше – порядка 2% . То есть, на село приходилась, в среднем, одна кулацкая семья. Были сёла, где выселяли несколько семей, значит в других их вообще не было.

Заметим, что было достаточно совестливых интенсивников, которые не занимались спекуляциями и ростовщичеством под неподъёмные проценты. Многие реально работавшие на земле интенсивники не стали кулаками. Их было, от всех интенсивников, более двух третей. Они влились в колхозы, становились звеньевыми, бригадирами, их избирали в председатели.

Важнейшим недостатком периода коллективизации, следует признать то, что власти недостаточно объясняли политический и экономический смысл колхозного строительства, а крестьяне часто не понимали, ради чего создаются колхозы, работали неохотно. На фоне подрывной агитации кулаков, стали массово резать скот, «чтобы не отняли в колхоз». Поголовье лошадей сократилось с 30,7 млн. в 1928 году до 21 млн. в 1932 году, количество коров – с 70,5 до 40,6 млн. Советские агитаторы бросились убеждать, что в семье разрешают оставить корову, мелкий скот и птицу, но это не вполне действовало. На Украине и Северном Кавказе случившаяся летом засуха и нежелание крестьян работать в колхозах, привели к сокращению посевов и значительному снижению урожайности. Коровы в голод неурожайного 1932 года, могли бы спасти многих.

Но голод был не повсеместным. Там, где местные власти сумели убедить не резать скот, и в необходимости работать в колхозе, голода не было. Безусловно, в период коллективизации, были, и ошибки, и перегибы на местах, о чём Сталин писал в своём «Головокружении от успехов». Прибывавшие в сёла по партразнарядке10-тысячники, рабочие и матросы, даже искренне желавшие помочь крестьянам, практически не знали быта и уклада крестьянства, поэтому часто вступали в противоречия и даже конфликты с селянами. Да и непорядочных карьеристов и психов, хватало. Это и предопределило социальное напряжение в период коллективизации. Однако, психологически русский крестьянин веками живший в общине, был готов принять колхозы, но в своём понимании. Притирка интересов сторон заняла десятилетия. Через яростное непонимание, борьбу, уступки и сближения, подготовку специалистов высокого уровня из среды самих селян, колхозный строй укрепился в селе. Колхозники, вчерашние крестьяне, приспособились к новым условиям и были отнюдь не «новыми крепостными», как изображают их либералы, а вполне равноправными трудящимися. Село вытянуло индустриализацию и стало на путь нового интенсивного развития, которое прервала перестройка. Это нам, нынешним, обозревая прошлое, многое видно и понятно. А тогда всё было внове; многого не понимали не только не шибко грамотные крестьяне, но и высокообразованные политики и учёные-аграрники. А сегодняшние критики видят лишь внешнюю канву событий, не понимая сути происходивших событий. Хныкают, что если бы не Советская власть, то на селе была бы тишь-гладь и одни удовольствия. Русофобы-антисоветчики разглагольствуют об «ужасах коллективизации», кликушествуют о «зверствах большевиков», напрочь забывая об исторических примерах Запада, где село прошло долгую, мучительную и кровавую пауперизацию, а не скоротечное развитие, как в годы НЭПа. Коллективизация избавила СССР от новой страшной гражданской войны и пауперизации селян, спасло страну от кровавой бойни за передел земли, тяжких мучений, изгнаний и гибели множества людей. Большевики не позволили восьми с половиной млн. «лишних рук» превратиться в безработных, босяков и разбойников. Глупцы не утруждают себя подумать, что если бы аграрную революцию проводили не большевики, то было бы море крови в лютой гражданской войне, со страшными жертвами и мучениями. Только благодаря большевикам удалось избежать многих бед. Как не сравнить период НЭПа с шоковой терапией Ельцина-Гайдара. Егор Гайдар с нескрываемым цинизмом и без тени сожаления, говорил, что те кто не приспособился к требованиям рынка, должны исчезнуть. И мы, современники, знаем, что миллионы наших соотечественников не пережили гайдаровщину. Такую же участь готовили кулаки миллионам крестьян, их современникам. Такова звериная сущность капитализма. Но большевики во главе со Сталиным не дали свершиться их подлым планам, спасли жизнь советского села от истребления. Две революции одновременно: индустриальная и аграрная, и обе задачи надо было решать, ни одну из них ни отложить, ни отсрочить, невозможно. Это было невероятно трудно. Большевики справились. Чтобы не говорили скудоумные злопыхатели, страна преодолела сложнейший период своей истории; коллективизацию совмещённую с индустриализацией, сменившей вечно рискованную единоличную, низкопроизводительную, форму хозяйствования, на прогрессивную коллективную, с возможностью широкой механизации работ, внедрению прогрессивных технологий и достижений науки, в соответствие с нормами агрономии и зоотехники. Исчезли тяжелейшие формы ручного труда; пахота, косьба, обмолот и др. К тому же, коллективизация удачно легла на традиционную общинность русского села. Планово высвобождались миллионы рабочих рук для индустриализации Страны Советов. Спасённое советское крестьянство дало, даже в первом-втором поколениях, не только массу агрономов, зоотехников, инженеров, механизаторов, выдающихся производственников, учителей и врачей, Героев Соцтруда, но породило миллионы выдающихся личностей; учёных с мировым именем, профессоров и академиков, лауреатов высших государственных и международных премий, военачальников и Героев Советского Союза, знаменитых артистов и художников, первого в мире космонавта. Нет, всё умники ищут соринки в чужом глазу, лучше бы на себя обратились, да на то, как проводили, хоть и в отдалённые времена, «раскрестьянивание» на Западе, сколько там было жестокости и зла, мучений и смертей, когда не жалели ни стариков, ни детей. Так что гуманнее; коллективизация в СССР или пауперизация на западный манер?

Продолжение следует