Архангельская белая ночь распускается суммами цветов, переведённых в поэтические орнаменты А. Лёвушкиным столь красиво, трепетно, нежно… будто флажки и вымпелы запечатлённой в стихе души чутко перекипают на онтологическом ветру:
В Архангельске – белые ночи.
И в полночь Архангельск дневной.
Я с белою ночью
воочью
встречаюсь над сонной Двиной.
Встречаюсь, ничуть не отчаясь,
что нынче опять не до сна.
Как лодка, от пирса отчалясь,
покорна удару весла,
так я этой ночи покорен,
в ней что-то зовущее есть.
А Север, могуч и просторен,
навстречу распахнутый весь.
Как Россия была – распахнута навстречу слову: вся, бескорыстно, без остатка…
Лёвушкин чувствовал родное, природное так, что становилось ясно – без этого не прожить: ибо и рассветы, и закаты, и наполнение утра, и величие ночи, и трава, пронизанная хрусталиками росы, и колодцы, глубь которых отдавала вечностью – всё включало в себя своеобразный космос, без которого – не пел бы поэт:
За ясные зори, умытые росами,
за русое поле с колосьями рослыми,
за реки разливные в пламени синем
тебя по-славянски назвали Россией.
Россия... Россия... Раздолья... Равнины...
Березы босые. Седые осины.
Его стих бесхитростен, но эта бесхитростность определяет многое.
Основное.
Корневое.
Тут – возвышенная простота, а не та… которая известно хуже чего.
И простота эта – сиянием неба, волнением полей, речными перекатами, следами мальчишек в песке так густо наполняла поэзию Лёвушкина, что будто и не умер поэт: растворился в просторах драгоценно-любимых.
