В городок пришло будничное майское утро. Я давно на ногах. Дома никого, да и на улице пока безлюдно. Наверное, слишком рано… За окном две приграничные сопки: лысая Горбатка, да поросший лещиной Сенькин Пуп. Солнце уже разогрело им бока, но в кухне, где я коротаю время за кухонным столом, прохлада и полумрак.
Предо мной початая коробочка с бумажными пистонами. Своим жестяным пистолетом я прощёлкал их уже десятка два. При каждом выстреле сизый дымок поднимался струйками к потолку, и уже наполовину заполнил комнату причудливыми завитушками. Запах серы приятно щекочет ноздри.
Вот только пружина противно повизгивает при спуске. Поразмыслив, я запускаю палец в миску с кулинарным жиром и густо смазываю механизм. Делаю два холостых спуска в пол – как поступает папа со своим АПСом. Порядок.
С табуретки мене почти не видно, что происходит за окном, только сопки. Но, боковым зрением, замечаю мелькнувшую над подоконником пилотку. Скорым шагом, протопали сапоги. Затем они пробарабанили по доскам веранды и затихли на несколько секунд. Я даже забеспокоился. Наконец костяшки чьих-то пальцев отбили по дверному косяку частую дробь.
– Входите, входите! – с готовностью отозвался я.
Дверь скрипнула, пропустив в темный коридор ослепительный лучик солнечного света. Когда она захлопнулась, было слышно, как звякнул дверной крючок. Он ещё ёрзал по двери, когда на пороге показался гость.
Штык-нож в длинных чёрных ножнах слева от начищенной пряжки, красная повязка на рукаве, на груди значок – «Отличник Советской Армии».
Посыльным оказался ефрейтор Балуев. Приятель настолько давний, насколько это может припомнить пятилетний мальчик. Кроме близких, в городке он был единственным взрослым к кому я, обращался на «ты».
На мгновение он замер в дверном проёме,– видимо не сразу заметил меня, толи от полумрака, то ли от дыма. Но, когда обнаружил, наклонился вперёд, будто поднырнув под облако, так что пилотка съехала ему на переносицу, и, опершись ладонями о колени произнёс:
– Привет Вить!
– Здравствуй Балуев! – поприветствовал его я, и сразу внёс ясность:
– А папы дома нет.
– Знаю, знаю… Я к тебе! – сказал он многозначительно.
Эээ боец, да ты сегодня раненый!? – добавил он, кивнув на предмет зависти пацанов – героического вида повязку, украшавшую мою левую ногу чуть выше колена.
– Не… – отмахнулся я ладошкой. – Это не сегодня, – это уже давно… Но мама говорит – можно ещё поносить.
– Где же это ты так? – сочувственно поинтересовался Балуев.
– Да, здесь, топором…
Балуев даже головой качнул – Это который на веранде лежит?.. Острющий... Как бритва!
– Ага. Папа им карандаши затачивает... Я тоже попробовал…
– Понятно… – протянул Балуев.
– Кстати, о карандашах… – продолжил он тему, наконец распрямившись.
– Меня как раз и послали передать, чтобы ты взял карандаши, которые мама привезла из Владивостока, и шёл к штабу. Там, у входа, увидишь аппаратную. В ней тебя ждёт командир дивизиона. А мне надо идти. Видишь – Балуев повёл подбородком в сторону нарукавной повязки – я на дежурстве.
Ушёл он быстрее чем появился. Я тоже не терял времени, вытер руки царапучей гофрированной бумагой для чистки оружия, взял с этажерки коробку с новыми карандашами, прикрыл дверь на щепочку и направился по тропинке в часть.
За ручьём она вела полем. Оно благоухало разогретыми на солнце цветами, звенело кузнечиками и пело бессчётными птичьими голосами. Но ничего этого я теперь не замечал. Мои мысли обгоняли одна другую, как сандалии на тропинке.
Зачем подполковнику Дёмину мои карандаши? Откуда он вообще про них знает? Наверное, папа сказал… Почему Балуев не взял их у меня и не отнёс сам? Не мог же он так пошутить… Нет, он конечно дядька весёлый, но добрый. Сделал мне клетку для кролика… Зачем Дёмину карандаши, почему именно мои?..
Четверть часа прошла незаметно. Навязчивые мысли оставили меня только возле штаба. Действительно, под маскировочной сеткой на площадке стояла какая-то необычная аппаратная с «параболой» на крыше. Неподалёку стрекотал движок. Из распахнутой двери станции выглянул отец и, позвав меня жестом внутрь, исчез в её тёмной глубине.
Я поднялся по лесенке в аппаратную. Внутри был приятный специфический запах, слышался ровный мягкий гул работающей аппаратуры. Несколько офицеров теснились около двух светящихся экранов. Они напомнили мне зелёный глазок индикатора настойки в радиоприёмнике «Чайка». Только эти были большие, как банный таз…
Принёс? – разворачиваясь ко мне спросил Дёмин.
Поймав его взгляд, я кивнул и протянул коробку. Командир сдвинул крышку и вынул из-под неё белый карандаш, тот который я считал совершенно бесполезным. Да и вообще я не очень любил цветные карандаши, – предпочитал им простые, остро отточенные, по-штабному.
– То, что надо! – заключил он.
– Вот что Витя! Нам очень нужен белый карандаш, а во всем городке такой есть только у тебя. Поэтому, с твоего разрешения, мы его мобилизуем на службу, а взамен – Дёмин поднял клапан полевой сумки и что-то из неё вынул – выдаём тебе вот это. В руке у него оказалась коробка карандашей «Тактика», фабрики «Сакко и Ванцетти». Такие были у каждого офицера и предназначались для работы с топографическими картами.
– И ещё… Станция эта секретная, и о том, что ты здесь был, никому не рассказывай.
Я опять кивнул и вышел из аппаратной, но уже совсем другим, – взрослым человеком, несущим груз недетской ответственности. Детство кончилось и теперь это нужно было осознать.
Спешить стало некуда. Я сунул коробку за пазуху и неспеша направился домой. На полпути повязка моя сползла, оголив розовый рубец, обтянутый тонкой блестящей кожицей. Я решительно стянул бинт с ноги и убрал его в карман. Ой, как глупо, по-детски глупо, было им гордиться...
Солнце было уже высоко. Офицерский городок ожил… По поляне перед ним, задрав головы, хаотично бегали мои подружки, Лена и Таня. Подойдя ближе, я рассмотрел, что в руке каждая из них держала небольшую палочку к середине которой была привязана нитка. У одной она была белой, у другой защитного цвета.
За бортиком пилотки такой двухцветный набор был у каждого солдата. Нитки наматывалась на иголки, продетые сквозь ткань. Белую использовали для подшивки подворотничка на гимнастерку, вторая предназначалась для её починки.
На другом конце каждой нитки, за лапку был привязан огромный, как слива, майский жук. Эти-то жуки и таскали девчонок по полю. Завидев меня, подружки прискакали на тропинку, таща за собой, недовольных хрущей.
– Вить, Витя! А ты куда ходил? – сощурившись от яркого солнца, наморщила веснушчатый носик Танюша.
– А это военная тайна! – холодно ответил я, наглухо закрывая тему.
– Не хочешь не говори! – фыркнула Леночка, явно собираясь вернуться на поляну и, уже через плечо, добавила:
– Но тогда и мы не скажем откуда у нас жуки.
– Не велика тайна, – хмыкнул я и добавил, почти наугад, – Балуев наловил… И ниточки, тоже из его пилотки.
Девчонки обалдело уставились на меня. Умолкли и жуки. Перекрутив нити в жгут, они наконец столкнулись и шумно шлёпнулись в траву.
Попал! Неплохое начало дня – подвёл я итог, сбегая с пригорка к ручью.
А Балуев-то, – хитрец! Никуда он не спешил…
