Приблизительно со второй половины двадцатых годов ХХ века у нескольких недооцененных, а то и вовсе неведомых широкой общественности персонажей русской культуры независимо друг от друга возникает мысль о странных, аналогичных ангелам существах, которые, тем не менее, ангелами не являются.
Андрей Платонов стал, кажется, первым, кто вывел их на страницы своих произведений.
Читаем в «Чевенгуре»:
«…в человеке еще живет маленький зритель – он не участвует ни в поступках, ни в страдании – он всегда хладнокровен и одинаков. Его служба – это видеть и быть свидетелем, но он без права голоса в жизни человека и неизвестно, зачем он одиноко существует. Этот угол сознания человека день и ночь освещен, как комната швейцара в большом доме. Круглые сутки сидит этот бодрствующий швейцар в подъезде человека, знает всех жителей своего дома, но ни один житель не советуется со швейцаром о своих делах. Жители входят и выходят, а зритель-швейцар провожает их глазами. От своей бессильной осведомленности он кажется иногда печальным, но всегда вежлив, уединен и имеет квартиру в другом доме. В случае пожара швейцар звонит пожарным и наблюдает снаружи дальнейшие события.
Пока Дванов в беспамятстве ехал и шел, этот зритель в нем все видел, хотя ни разу не предупредил и не помог. Он жил параллельно Дванову, но Двановым не был.
Он существовал как бы мертвым братом человека: в нем все человеческое имелось налицо, но чего-то малого и главного недоставало. Человек никогда не помнит его, но всегда ему доверяется – так житель, уходя из дома и оставляя жену, никогда не ревнует к ней швейцара. Это евнух души человека.
Старая вера называла это слабое создание ангелом-хранителем. Дванов еще мог вспомнить это значение и пожалел ангела-хранителя, уходящего в холод из душной тьмы живущего человека».
Своего собственного «мёртвого брата» Платонов удосужился однажды увидеть воочию, о чем сообщил из Тамбова, где он ему явился, в одном из писем жене:
«…я увидел за столом у печки, где обычно сижу я, самого себя. Это не ужас, Маша, а нечто более серьезное. Лежа в постели, я увидел, как за столом сидел тоже я, и, полуулыбаясь, писал. Притом то я, которое писало, ни разу не подняло головы и я не увидел у него своих слез. Когда я хотел вскочить или крикнуть, то ничего во мне не послушалось».
Неоднократно описываемый Платоновым «евнух души человека» очень напоминает существа, природу которых ровно же в это время начинают исследовать члены самого необычного из всех тогдашних литературно-философских сообществ, состоявшего из нескольких философов и поэтов: Леонида Липавского, Якова Друскина, Александра Введенского, Даниила Хармса, Николая Олейникова и Николая Заболоцкого, с которыми, кстати, у Платонова есть много общего – мрачный скепсис, например, по поводу известных обстоятельств тогдашнего времени. А Заболоцкий и в «Столбцах», и, в особенности, «крестьянских» поэмах начала 30- гг. – тот вообще, пожалуй, единственный, кто приблизился к Платонову, что называется, вплотную (еще больше сходства приобретают их значительно эволюционировавшие поэтики в 50-е годы).
Внутри ленинградского сообщества существа, описанные Платоновым, получают наименование вестников. Главные вопросы, которыми они задались по поводу вестников, таковы: «Каковы ощущения и качества существ, живущих в других, отдаленных от нашего, соседних мирах, наконец, в мирах, может быть даже не существующих, а только воображаемых?» Друскин, которому принадлежат эти строки, в 1933 г. пишет пятидесятистраничный философский трактат под названием «Разговоры вестников», ознакомившись с которым Хармс заявляет: «Вестник – это я», а немного позже сочиняет полупародийный рассказ «О том, как меня посетили вестники». Он, правда, избегает конкретных указаний на их облик – потому что и сам не знает, в каком виде они ему могут предстать, да и мало что сообщает о них по существу. Как и Введенский, не раз выводивший их на страницы своих произведений. О том, что из себя представляют вестники, мы можем прочесть как раз у Якова Друскина, где они описаны наиболее подробно.
По Друскину, как было уже сказано, это существа из соседнего мира, причем он оговаривается, что , «соседний мир может быть и во мне самом», а также сообщает, что на мысль о существовании вестников его навела теория Липавского о параллельных мирах. «Однажды Липавский даже предложил имя для существа из такого воображаемого мира: "вестник" — буквальный перевод слова ανυελοξ. Но с Ангелами вестники не имеют ничего общего. Это именно существа из воображаемого мира, с которыми у нас, возможно, есть нечто общее; может быть, они даже смертны, но в то же время сильно отличаются от нас. У них есть какие-то свойства, которых у нас нет. «…» Они ничего не помнят и всё знают. Всякое знание они открывают сейчас как новое и сейчас же забывают. Вестники живут только сейчас и не знают продолжения реальности – у них ведь нет памяти, память, воспоминания – ложь. Вестники не судят. Им не надо понимать слов Христа: “Не судите, да не судимы будете”, потому что “не судить” входит в их природу».
Из письма Друскина Хармсу можно узнать, что вестники каким-то образом его некоторое время посещали, а затем покинули.
Вот текст письма:
«Дорогой Даниил Иванович,
вестники меня покинули. Я не могу даже рассказать Вам, как это случилось. Я сидел ночью у открытого окна, и вестники еще были со мной, а затем их не стало. Вот уже три года, как их нет. Иногда я чувствую приближение вестников, но что-то мешает мне увидеть их, а может быть, они боятся меня. Мне кажется, надо сделать какое-то усилие, может быть небольшое, и вестники снова будут со мной, но с этим усилием связана ложь, надо немного солгать, и появятся вестники. Но это отвратительно: лгать перед собой и перед вестниками.
Раньше я думал: может, вдохновение обманывает меня. Ведь я философ, надо писать, когда спокоен и нет желаний. Теперь, когда нет желаний, нет вдохновения и вестники покинули меня, я вижу, что писать и думать не о чем. Но, может быть, я не прав, может быть, сегодня день такой — я чувствую близость вестников, но не могу их видеть».
В своих рукописях Друскин пытается дать об этих существах, помимо словесного, еще и графическое представление: рисунки изображают рядом с человеком некое призрачное существо, с ним схожее; понятно, тем не менее, что это не человек, а нечто другое. На нечеловеческую природу, кстати, намекает и Платонов в своем письме.
Более возвышенное, но и более утилитарное представление о вестниках у Даниила Андреева. Под тем же наименованием, что у ленинградцев, но уже в виде определенного типа людей, они появляются в его несколько позже пишущихся сочинениях: автор пробует придать им более конкретные очертания, понять, как именно они влияют на остальных членов человеческого сообщества и даже пытается разграничить их деятельность в категориях добра и зла. Впрочем, и согласно Друскину вестниками в исключительных случаях могут быть и люди.
По Андрееву же «по мере того как церковь утрачивала [в определенные периоды истории] значение духовной водительницы общества, выдвигалась новая инстанция, на которую перелагался этот долг и которая, в лице крупнейших своих представителей, этот долг отчетливо осознавала. Инстанция эта – вестничество».
«Вестник – это тот, кто будучи вдохновляем [духовными и божественными сферами], дает людям почувствовать сквозь образы искусства в широком смысле этого слова высшую правду и свет льющиеся из миров иных. Пророчество и вестничество – понятия близкие, но не совпадающие. Вестник действует только через искусство, пророк может осуществлять свою миссию и другими путями – через устное проповедничество, через религиозную философию, даже через образ всей своей жизни. С другой стороны, понятие вестничества близко к понятию художественной гениальности, но не совпадает также и с ним. Гениальность есть высшая степень художественной одаренности. И большинство гениев были в то же время вестниками – в большей или меньшей степени, - но, однако, далеко не все. Кроме того, многие вестники обладали не художественной гениальностью, а только талантом…»
«Трансфизическое отличие просто гения и просто таланта от вестника есть большая или меньшая, но всегда – личная одаренность натуры… Человек, будь он талантлив или гениален, не может переживать сверхличной природы вдохновений… [если] такой сверхличной природы у этих вдохновений нет… [если] некто невидимый не трудится над тем, чтобы приоткрыть органы его духовного восприятия…»
«Талант и гений обладают не миссией, а долженствованием, подобно всякому человеку… Миссия же [в том числе миссия вестника] имеет всегда значение общее, очень широкое, в ее осуществлении горячо заинтересована вся метакультура. Для того чтобы художник мог быть вестником, требуются более напряженные, длительные усилия Провиденциальных сил, требуется неустанная, задолго до его физического рождения начинающаяся работа над материальными покровами его монады со стороны херувимов, стихиалей, демиурга сверхнарода и его Соборной Души, со стороны Синклита метакультуры и Синклита Мира. Потому что приоткрытие духовных органов его существа – без этого вестничество невозможно – процесс необычайно трудоемкий, более трудоемкий, чем вручение любой, самой мощной художественной гениальности… Конечно, великая «обезьяна Бога» не бездействует и в этой области. Если бывают вестники Провидения, нетрудно догадаться, что культурно-исторический процесс не обходится и без темных вестников. Правда… таковых встретишь не часто, да и встретив, не сразу распознаешь их истинную природу».
В этом смысле вестником можно смело назвать самого Андреева. Равно как и чинарей. А уж тем более - Платонова. Сошлюсь на свое восприятие: мною при первом знакомстве с его творчеством он был воспринят существом из другого мира, неким демоном, с позитивной, правда, наполненностью (демоническую позитивную суть вестников отмечают и чинари).
Продолжая намеченную Андреевым пунктиром мысль, можно допустить также, что вестники в какой-то мере могут воздействовать и на создаваемые новые социологические модели жизни, и даже, посредством своих опекаемых, моделировать новые общественные настроения. А также – жизнь среднего человека, легко поддающегося влияниям как вождя, так и толпы.
Тогда – почему бы не допустить, что сведения, сообщаемые вестниками доходят и до сознания такого рода людей. Правда, не прямо, а опосредованно, в переломленном виде искаженных отголосков того, что было ими возвещено гениями (здесь важно уточнение Андреева: «…если некто невидимый не трудится над тем, чтобы приоткрыть органы его духовного восприятия…») – как в области добра, так и зла.
Но, право же, оторопь берет, как представишь себе, что вестник может явится такому человеку лично. И, главное, как такой человек, претендующий на духовность и при том имеющий о ней весьма смутные представления, если вообще имеющий - в особенности в случае, если свои интересы, лежащие исключительно в материальной области, он воспринимает именно в качестве духовных потенций (и уж тем более – совершенно искренне предполагает их наличие в себе самом, что в наши дни случается сплошь и рядом), - как такой человек может адаптировать вестнические откровения к себе и к миру. Расхристанные, не понимающие, что с ними происходит, герои Шукшина, у которых были совершенно реальные прототипы – именно из этого ряда. Можно было бы привести и примеры и непосредственно из жизни: как пародия на вестничество возникает внутри реальных сект, например. Собственно, и Андреев об этих искажениях дает некоторое представление. Да и сам он, при всем своем отрешении от материального, но зато и уводимый своими вестниками в не совсем желательные и, скорее даже, мечтательные сферы, довольно наглядный тому пример.
Конечно, изрядная дезорганизации духовного пространства присуща и миру Платонова. Правда, не столько благодаря ему самому, сколько усилиям в этом направлении его почти автономных, в силу особенностей его таланта, героев, которые могут рассматриваться поэтому в качестве своеобразных вестников относительно его самого и открывающих для него нечто потаенное о мире. Отсюда уже недалеко до квазидуховных пространств, формирующихся в сознании героев Юрия Мамлеева.
