Вот и нашему великому драматургу Розову исполнилось сто лет. Кажется, совсем недавно, на его девяностолетии, он тихо, на ухо, признался мне: "Володенька, так жить хочется!"
Он и живёт в памяти знающих его людей, в нашей литературе, в нашем театре. И вечно будет жить.
Виктор Сергеевич Розов — давний, с литинститутских лет, мой учитель и наставник и по жизни, и по театру, и по литературе. Добрейший и милейший человек, отзывчивый, всегда готовый на помощь. Его за глаза в театральном мире так и звали ласково — Витюша.
При этом он был безусловный авторитет, с тончайшим вкусом и высокими критериями. Ненавидел всяческий холуяж. Когда мы вместе с ним работали в редколлегии журнала "Современная драматургия", он по поводу той или иной бездарно-заказной пьесы так и говорил: ну, это холуяж, тут и обсуждать нечего.
Классик, безусловный классик в русской драматургии ХХ века. Я бы только и назвал две бесспорные фамилии второй половины ХХ века: Виктор Розов и Александр Вампилов. Он не был ни диссидентом, ни советским ортодоксом, он писал о жизни, минуя все идеологии. Писал о любви, о дружбе, о мужестве, обо всех вечных человеческих ценностях, как писал бы Шекспир или Островский.
В начале перестройки, когда весь театральный мир, за редчайшим исключением, все народные артисты СССР, все любимцы кремлёвских вельмож срочно перестроились и стали лютыми антисоветчиками и жертвами советского "ада", добрейший и самый миролюбивый, увенчанный всеми наградами классик так же спокойно и без всякого пафоса пошёл против всей этой, словно взбесившейся, перестроечной черни. Это и был настоящий герой-фронтовик.
Когда-то он добровольцем пошёл на фронт, был тяжело ранен, всю жизнь ходил, прихрамывая, с палкой, никогда не кичился своими подвигами, но жил согласно своим убеждениям.
Вот и в годы перестройки он пошёл добровольцем против ельцинского развала страны. Многие наши либералы поразились — зачем ему это надо? Посмотрим внимательнее на его биографию простого советского человека и — гения сцены.
Родился сто лет назад, 21 августа 1913 года, в Ярославле, в семье бухгалтера. Школу окончил в Костроме, там же увлёкся театром. Играл в Костромском ТРАМе и ТЮЗе. Затем учился в московском театральном училище при Театре революции. В 1935 году на детской ёлке познакомился со своей будущей женой, актрисой Надеждой Варфоломеевной, а тогда просто прелестной Наденькой. Жену свою Виктор Сергеевич обожал до конца жизни, и было за что… Ушёл добровольцем на фронт, был тяжело ранен, а если откровенно, то просто умирал в палате смертников. Вмешалось чудо: талантливые врачи, Провидение свыше, неуёмная жажда жить и творить. Там, в госпитале, написал стихи, посвящённые Наденьке:
И ты приходишь, вся из света,
Моей единственной во всём,
В том платье, помнишь, из вельвета
С коротким узким рукавом...
Может быть, тогда и почувствовал себя Виктор Сергеевич счастливым человеком? И сохранял дарованную ему радость жизни во всех своих пьесах, во всех книгах.
Ещё в 1943 году он написал свою первую пьесу, которая обрела жизнь лишь спустя 13 лет, в 1956 году. Но зато какую жизнь! "Вечно живые" стали визитной карточкой театра "Современник", визитной карточкой театрального возрождения. Позже пришёл черёд кинофильму, поставленному по этой пьесе. "Летят журавли" завоевал первую для нашего кино и пока ещё единственную Золотую пальмовую ветвь на Каннском кинофестивале, позже он назван был кинофильмом столетия. Одна эта пьеса сделала его навсегда знаменитым.
Провалявшись год в госпиталях, хроменьким инвалидом с палочкой с 1943 года Виктор Розов уже вовсю разъезжал с агитбригадой, сочинял весёлые сценки. Одну из таких сценок показал в женской колонии, где сидела тогда Наталия Сац. Выйдя на свободу и став руководителем республиканского театра, Наталия Сац пригласила запомнившегося ей молодого фронтовика с палочкой в качестве режиссёра на постановку своих спектаклей, заказала ему пьесу, заказала инсценировку "Обыкновенной истории" по Гончарову. Спустя годы эта инсценировка принесла Виктору Розову Государственную премию СССР. Для Виктора Сергеевича как бы не существовал временной фактор, он знал, что рано или поздно всё сбудется. С ощущением этой великой земной радости, с верой в торжество добра он писал свои пьесы.
По молодости он считал себя атеистом, но писал самые настоящие христианские пьесы. Ибо проповедь добра, может быть, и есть главная задача любого художника.
В начале перестройки он обратился к своим театральным коллегам с открытым письмом: "Бог даст, скорое будущее — за светом и теплом разума и человеколюбия. И тут, друзья мои, мы должны в меру сил своих помочь светлым людям страны в их подвижническом служении вечным истинам добра и справедливости. Есть такие люди в нашем Отечестве, есть… Потому и призываю, прошу: не скупитесь творить добро, пусть самое скромное и неприметное. В нём и только в нём мы сохранимся во времени, по нему — сотворённому нами добру — будут вспоминать и судить нас…"
Занятые спорами о собственности и власти, увы, все тогдашние перестроечные театральные властители умудрились не заметить присланного на съезд письма Розова и не зачитали его с трибуны. Они не собирались делать добро. Святой призыв русского подвижника никаким нынешним властям, в том числе и театральным, не подходил и не подходит.
...В годы перестройки, подобно Владимиру Максимову, он порвал со многими друзьями, приветствовавшими крах державы. Вдруг оказалось, что доброта и сердечность не мешают драматургу любить свою Родину, ценить свою русскость и отчаянно бороться за справедливость. Ополчившиеся на него либералы дошли до того, что в прессе обозвали его "фашистом", его, покалеченного фронтовика, великого драматурга, добрейшего человека.
...Виктор Сергеевич прожил почти весь двадцатый век. И его счастье — это не счастье сытого мещанина, спокойного и равнодушного эгоиста. Помню его с литинститутских времён: прихрамывающим, опирающимся при ходьбе на палку. Но хоть бы слово нытья когда-нибудь услышать от него… Он даже великого Чехова недолюбливал за нытьё: "Ноет и ноет. И всегда мне приходили на ум строчки Владимира Маяковского: "Сидят и ноют на диване разные тёти Сони и дяди Вани". Я не люблю нытьё и долго привыкал к нему".
А вот Маяковского обожал. Вообще, в жизни Виктор Сергеевич Розов, знаменитый русский советский драматург, увенчанный званиями и наградами, поражал встречающихся с ним впервые людей своей неофициальностью, своей свободой духа и своей революционностью. Он не приспосабливался ни к театру, ни к канонам господствующей драматургии, скорее каноны и театра, и драматургии советского времени приспосабливались к Виктору Розову. Мягкий, тихий, радостный, приветливый… бунтарь. И это не герои его рубили саблями новомодную мебель, а сам Виктор Розов ещё в пятидесятые годы чувствовал нарастание обывательщины и приспособленчества, поглощение человека миром вещей и денег. Таким же бунтарём он и остался до конца жизни...
Когда я написал письмо интеллигенции об опасности уголовного суда над Осташвили, опасности подобного политического прецедента вообще, Виктор Сергеевич единственный откликнулся в "Литературной газете" своим "Открытым письмом Владимиру Бондаренко", в котором, несмотря на свою природную всечеловечность и демократичность, решительно не принимая постулаты "Памяти", признал реальность денационализации русского народа. Из тех же побуждений справедливости он стал постоянным автором наших газет "День" и "Завтра", и в одной из последних бесед со мной признал себя природным русским человеком, "русопятом", как шутливо обозначил он.
Его природная русскость не мешала любить всё воистину талантливое, дружить и помогать писателям самых разных народов. Но в любой зарубежной поездке он на второй же день начинал скучать по России. Потому Бог и дал ему счастливую жизнь.
Он не замечал и все оскорбления, обрушившиеся на него после неприятия драматургом перестройки. Некто Лев Колодный писал тогда: "…стал замечать его как автора на страницах даже такой очаровательной газеты, как "Завтра", а это всего-навсего поменявшая название закрытая погромная газета "День"…" Позже появились статьи Розова и в "Правде", где Виктор Сергеевич заявлял: "Я вижу, сейчас у общества, у государства нет идеи. Оно сейчас животное, наше общество. Весь смысл лишь в том, чтобы питаться. И ещё — обогащаться, обогащаться любым способом. А высокой идеи, идеала у наших сегодняшних правителей нет. Отсюда и распад государства". Подобные признания бесили его бывших перестроечных друзей. Тот же Колодный стал уверять, что "понять Виктора Розова можно. Его драматургия недолговечна, своё время она не пережила, умерла вместе с ним".
Ему убедительно ответил Борис Поюровский: "Вынужден снова огорчить Л.Колодного. И пьесы, и фильмы Розова пока, во всяком случае, остаются в действующем репертуаре. И при чём здесь Шекспир? Разве кто-нибудь утверждал, что Розов — второй Шекспир? По мне — так вполне достаточно того, что он — первый Розов. А уж кому, сколько суждено оставаться на сцене или экране, рассудит сама история, зачем ей наши подсказки? Что же касается партийности Розова, то он-то как раз никогда ни в какой партии не состоял, хотя и мог бы вступить, к примеру, перед боем под Вязьмой осенью 1941 года, где был тяжко ранен…"
И сможет ли когда-нибудь русский театр обойтись без таких пьес, как "В добрый час", "Неравный бой", "Традиционный сбор", "Гнездо глухаря", "Вечно живые", "Кабанчик"? Не думаю.
Вся творческая жизнь Виктора Сергеевича Розова — это непрерывный, часто неравный бой за добро. Ещё задолго до солженицынского призыва жить не по лжи он предложил своим читателям и зрителям иную нравственную установку: жить по совести. И потому Виктору Сергеевичу никогда не страшна была никакая цензура, ибо кто мог ему самому запретить жить по совести? И хоть шпыняли его не раз чиновники и цензоры, годами не пускали его спектакли, не печатали пьесы, он никогда не унывал, ибо и сам жил в тех же поисках радости, в каких жили герои его пьес. Он ненавидел мещанство и буржуазность во всех проявлениях, поэтому и оказался в рядах противников всех ельцинских перемен. Думаю, он был социалистом не по идеологии, не по убеждениям, а по натуре своей. Может быть, таким же социалистом был и Христос? Он не скрывал своей веры в Бога, но и христианином был таким же природным, стихийным. Ему и судьбой, и жизнью предназначено было делать добро и вести бой за добро.
Виктор Сергеевич Розов был глубоко русским человеком. И по крови, и по культуре, и по своему пониманию духовности. Это и привело его к разрыву со многими былыми приятелями шестидесятых годов, достигшими громкой популярности в советской культуре, а в постсоветское время предавшими все свои былые идеалы. Виктор Розов говорил в беседе с Кожемяко в "Советской России": "Идёт атака, чтобы истребить у нас чувство Родины. Уже территорию разбили, военный приоритет Америки безусловен, им только сейчас не хватает убить русский дух. Вот и идёт разложение русского духа всеми способами… Да, мы отступаем сейчас пока по всем направлениям. Но я верю, наступит наш Сталинград!"
...Может быть, наступит когда-нибудь время, и театр "Современник" будет носить имя Виктора Розова, ведь он и был возвышенным символом этого театра в его лучшие времена.
Я смотрел, пожалуй, все его лучшие московские спектакли, писал о нём, были три или четыре диалога с ним в газетах и журналах, мы часто встречались на обсуждении номеров "Современной драматургии"; если сформулировать коротко — более порядочного и чистого человека я в нашей литературе, наверное, и не встречал. Сегодня бывшие советские подхалимы твердят одно, бывшие диссиденты талдычат другое. По словам и тех, и других получается, что в ХХ веке в России нельзя было просто быть порядочным человеком, к тому же замечательным писателем.
Виктор Сергеевич Розов — прямой укор и тем, и другим. Писал он свои пьесы легко, писал только о том, о чём хотел. Иные пьесы десятилетиями ждали сцены. Даже его знаменитые "Вечно живые" пролежали в писательском столе целых тринадцать лет. Но проповедь добра и человеческой радости никогда не устаревает...
Он писал так просто, что у него даже не было завистников. Казалось бы, возьми чистые листы бумаги и напиши, но никакому эпигону не добиться розовской интонации. Сюжет прост, герои просты, а душу человека эпигону не ухватить. Потому щедро на своих семинарах в Литературном институте Виктор Сергеевич делился замыслами, всё равно так, как он задумал, никто бы не написал.
И всегда был собой недоволен. Всегда считал, что какую-то правду не ухватил, какой-то характер не сумел передать. Когда я его как-то спросил, что такое "советский человек", Виктор Сергеевич ответил: бескорыстный, честный, самоотверженный, скромный. Может быть, он говорил о себе самом?
Виктор Сергеевич Розов — искренний советский человек. И одновременно он — Божий человек. Глубоко верующий человек. Как это соединить? Это и есть великая загадка знаменитого драматурга Виктора Розова.
Полностью публикуется в газете «День литературы», 2013, № 8
