Накануне кончины писателя Василия Ивановича Белова я набрал номер его телефона в Вологде. Трубку подняла жена Ольга Сергеевна. Мы с ней переговаривались довольно часто, поскольку сам он в последние годы на звонки не отвечал, да и передвигался по квартире на инвалидной коляске.
— Как чувствует себя? — поинтересовался я у Ольги Сергеевны. — Слыхал, что обжёг плечо о батарею....
— Это не столь опасно, — ответила она. — Больше волнует другое: четвёртый день ничего не ест...
— Разговаривает?
— Почти нет.
— Передайте привет от меня.
— Обязательно скажу, что звонили...
На следующее утро в новостях сообщили о смерти писателя. Выходит, в последний момент попрощался с ним?
Вспомнилась наша первая встреча тридцать лет назад. Я тогда пришёл на работу в газету «Правда», спецкором в сельскохозяйственный отдел. Вёл рубрику «Из дневника писателя». Как-то позвонил Белову. К тому времени уже были изданы его повести «Деревня Бердяйка», «Привычное дело», роман «Кануны», «Плотницкие рассказы», книга очерков о народной эстетике «Лад», многие другие вещи. На моё предложение написать что-нибудь для газеты Василий Иванович ответил отказом:
— Никаких дел с «Правдой» иметь не хочу!
— Почему? — удивился я.
— Год назад послал статью о недопустимости переброски вод сибирских рек в азиатскую часть страны, но её не напечатали. В отделе науки, видимо, побоялись гнева ЦК. Тогда обратился к главному редактору. И опять молчок! Чего ж буду унижаться?
— Всякое бывает, Василий Иванович, — вырвалось у меня. — В редакции разные люди. Материалы на острые темы вызывают бурные дискуссии на заседаниях редколлегии. Скажу откровенно: возможно, кое-кто из руководства действительно не желал бы видеть ваше имя на страницах газеты, но у «Правды» десять миллионов подписчиков. Большинство из них, уверяю вас, хотят знать: что думает писатель Белов о положении дел в деревне. Вакуум быстро заполняется. Вы откажетесь от сотрудничества с газетой — тут же найдутся тысячи желающих опубликовать какую-нибудь чепуху. Подумайте о моём предложении...
— Ладно, — глухо произнёс Василий Иванович. — Буду в Москве — загляну...
Через месяц я получил от него письмо со статьёй «Требуется доярка». Речь шла о том, что, понастроив в глубинке сотни животноводческих комплексов, хозяйства столкнулись с нехваткой рабочих рук. Народ разбегался из деревень от безнадёги: ни хороших дорог, ни доброго жилья, ни больниц, ни школ, ни детских садов...
Материал требовал серьёзной доработки. Возможно, Белов писал его второпях. Я ничего не выбрасывал, не «смягчал», а просто довёл статью, что называется, до ума. Выправленный вариант следовало согласовать с автором. Белов как раз собирался ехать во Франкфурт-на-Майне. По приезде в столицу позвонил мне и предложил встретиться у него в гостинице «Москва». В назначенное время стучу в дверь номера. На пороге появился человек небольшого росточка с колким взглядом глубоко посаженных глаз. Поначалу я смутился: как примет правку? Протягиваю гранку вместе с оригиналом.
— Кто это так почеркал? — нахмурил брови Василий Иванович, перелистнув несколько страничек.
— Я, — отвечаю робко, внутренне готовясь к долгому спору.
— Да? — удивлённо воскликнул он. — Надо посмотреть. Сейчас читать не буду, возьму с собой в дорогу...
Условились, что по возвращении из поездки он позвонит в редакцию. Неожиданно перевёл разговор на другое; стал расспрашивать, откуда я родом, где успел побывать. Внимательно слушал, уточняя какие-то детали, делая пометки в своём блокноте. Расстались мы тепло.
Миновала неделя. Звонка не было. Справился в Союзе писателей: вернулся ли Белов из Германии? Мне сказали, что пока его не видели, но он обязательно должен зайти, сдать заграничный паспорт. В ожидании прошло ещё несколько дней. Не выдержал и сам позвонил в Вологду. В трубке прозвучал знакомый голос.
— Как же так получилось, Василий Иванович? — спрашиваю Белова. — Обещали зайти в редакцию и не показались.
— Извините, Александр Николаевич, так сложились обстоятельства. Пришлось сразу из аэропорта уехать домой. Эти горе-деятели из иностранной комиссии не удосужились даже забронировать номер в гостинице. Не на вокзале же ночевать?
— Ну а по правке статьи есть какие-то замечания?
— Можете печатать...
Вскоре от него пришло другое письмо. Оно было коротким:
«Александр Николаевич! Если будете публиковать, то пришлю вторую часть. А не будете, не пришлю. Скажите шефам, чтобы они не водили меня за нос. До 10 декабря буду в деревне, адрес которой у вас есть. Желаю всего доброго! Белов. 21.Х.83»
Гранка долго пылилась в секретариате. Наконец, в начале декабря, материал заявили в номер. Предстояло обсуждение на редакционной коллегии. В день выхода газеты я пришёл в зал заседаний, чтобы послушать мнение начальства о написанном. Главный редактор Виктор Афанасьев поинтересовался у присутствующих:
— Что скажете о статье Белова?
Первым откликнулся один из его заместителей:
— Уж больно мрачная картина, Виктор Григорьевич... Получается, никакого толка от принимаемых партией и правительством мер по подъёму сельского хозяйства нет. Но ведь это не так...
По залу прокатился лёгкий шумок, заскрипели стулья. Следом выступил выпускающий редактор:
— Ну, не может такого быть! Мне тоже показалась странной позиция автора: во всём упадок, тоска. Надо поправить, что так было в прошлом.
Раздался дружный хохот. Кто-то сострил:
— Не может такого быть, потому что не может быть никогда!
— Зря смеётесь! — обиделся оратор. — В статье много ещё чего спорного. Скажем, я бы убрал абзац о русофобии. Где он её видел?
С места кто-то буркнул:
— Разговоры-то на эту тему в народе идут...
Академик Афанасьев подвёл итог дискуссии:
— Материал, конечно, жёсткий, но поставлены серьёзные вопросы, требующие срочного решения. Деревня — это наша боль. Замечания следует учесть при окончательной доработке...
Для меня было важно, что статью не сняли. Исправлять ничего не стал, взяв на себя ответственность за нежелательные последствия. 13 декабря 1983 года материал опубликовали.
В тот же день, прочитав статью, Белов написал мне:
«Александр Николаевич! Удара по Байбакову, чего больше всего мне хотелось, не получилось. Выброшен возглас о гигантомании и т.д. Что ж, я всё понимаю... Хорошо и то, что удалось сказать... Как только сделаю продолжение, сразу пошлю. Но не лучше ли в другое место? Журнал „Коммунист“ мне тоже заказывал статью. Подряд столько трудно проглотить... Желаю всех благ в Новом году!»
Со всей России в «Правду» посыпались отклики читателей на публикацию. Люди называли конкретные адреса запустения земель и бесхозяйственности.
Через месяц я получил от Белова следующее письмо: «Александр Николаевич! Шлю привет и новую статью. Только я не сумел её перепечатать, сделай это, пожалуйста, за меня. Думаю, что с публикацией у вас ничего не получится. Так или иначе, попробуй. Один экземпляр я должен иметь, ты его пошли в Вологду. Еду в деревню на три недели. Срочно всё бросаю и еду. Пока!»
Статья называлась «Полоса препятствий для доярки». В ней Белов размышлял о том, почему не складывалась жизнь в деревнях. По его мнению, нарушен традиционный крестьянский уклад. Деревенские парни не могут найти себе невест. Горестная судьба сотен тысяч холостяков, живущих в Нечерноземье, объяснялась не только плохим планированием, но и изъянами в идеологической сфере. В кинофильмах, на радио, телевидении, в газетах воспевали исключительно балерин, артистов, фигуристов, циркачей, а о тружениках полей и ферм — ни слова. «Полистайте любую подшивку, — писал Василий Иванович. — Что ни страница — снимок актрисы либо манекенщицы. А в кинофильмах? Закормили детективами, где эдакий супермен из угрозыска лихо расправляется с шайкой бандитов. Но это чисто внешние признаки глубинной, более основательной индустрии развлечений. Теперь сельский подросток, в той же мере, что и горожанин, живёт в атмосфере весьма далёкой от той, которая формирует стойкое положительное отношение к земле, к крестьянству вообще. Престижность городского образа жизни значительно превышает всё остальное. Труд и жизнь на земле, несмотря на все наши публицистические восторги, мы превратили в нечто второстепенное, в нечто унижающее достоинство личности...»
Как и предыдущую статью, новый материал опять «протрясли» через мелкое сито. Отослал в Вологду гранку. Ответ обескуражил:
«Александр Николаевич, Саша!
Статью мне надо было отдать в „Молодой Коммунист“ — ведь они, а не вы, заказывали её. Может быть, и напечатали бы целиком. А вы — орган ЦК — боитесь задеть даже министра. Ну что это такое! Почему выброшено главное, ради чего я и писал статью? Ты её переписал заново. Спасибо! Но тогда надо ставить под ней две подписи...
Посылаю гранку. Ежели такой вариант редакцию не устроит, то лучше сними совсем, но ничего больше не вписывайте и не убирайте. Иначе будет скандал. Пойду жаловаться Михаилу Васильевичу. Поклон шефу твоему. Пока. Белов.
19.VI.84.
P.S. Сегодня день рождения Василия Быкова».
Материал всё же напечатали. На него также пришло много откликов. Я сделал обзор писем. Отреагировал на публикацию и Харовский райком партии. Первый секретарь райкома Бондарёв сообщил, что статья обсуждена на заседании бюро. Критика признана правильной. Намечены меры по закреплению кадров на селе, улучшению условий труда, быта людей. Планируется ускорить строительство жилья, дорог, возрождение старых пашен... В общем, нечто вроде отписки.
Осенью получил от Василия Ивановича кратенькое послание:
«Александр Николаевич!
Сообщи, направляет ли теперь редакция материалы для принятия мер. Я был у Лапина (во время пленума). Ощущение такое, что он статью мою не читал.
Белов, 8 октября, 1984 г.»
Из конверта выпала газетная вырезка: «Совхозу имени 60-летия Союза ССР срочно требуется свинарка. Жилплощадь предоставляется. Обращаться по адресу: пос. Васильевское, отдел кадров совхоза».
Со временем наши отношения переросли в дружеские. Он неплохо отзывался о моих очерках в журнале «Наш современник», размышлял о новых публикациях в «Правде», звал в гости в Тимониху.
В Тимонихе Беловым написаны лучшие его вещи. Уезжал он туда, чтобы напитаться земными соками, побыть среди чудной северной природы. В его доме был телефон. Связь, конечно, плохонькая, но я дозванивался. Бывало, трубку брала его мать, Анфиса Ивановна. Мудрая женщина, она была в курсе всех дел сына. Подробно разъясняла, куда уехал, с кем, с какой целью. Любила поговорить о житье-бытье. Пока здоровье позволяло, ни за что не соглашалась переезжать в город. Родные стены согревали душу. До сих пор помню её певучий голос...
После публикаций в «Правде» о сельских проблемах Белов попытался выступить и по ряду других тем. В частности, написать о культуре. Как-то обратился с просьбой:
«Саша, шлю привет! Не сможешь ли выяснить, кто подписывает служебные письма в отделе литературы и искусства? Они уже не указывают своих фамилий, ставят закорючки, и всё (пример: 252794/17 от 7 января). С каких пор „Правда“ начала поощрять в своих рядах анонимщиков?
Если такое выяснение связано для тебя с трудностями — ничего не надо делать, выясню через иные каналы.
Белов. 15 января 1986 г.»
Надо сказать, коллеги по редакции болезненно реагировали на критику, но, тем не менее, я всё-таки сходил в отдел культуры и переговорил с редактором Георгием Капраловым: мол, негоже так обходиться с большим писателем.
Белов для них был «чужим» — вот и вся разгадка. Печатали исключительно любимчиков из числа окололитературной братии.
В марте 1988 года Белов приехал в Москву на пленум Союза писателей, обсуждавший национальные отношения. Остановился в той же гостинице. Позвонил мне. Условились о встрече. В назначенное время я пришёл в гостиницу. У него был Владимир Крупин.
В тот вечер мы засиделись допоздна. Коснулись интервью для газеты. Похоже, Белов придавал этому большое значение, желая высказаться относительно идей Чаянова о кооперации, трагедии коллективизации, расказачивания на Дону, хищнической вырубки лесов, пагубности сселения «неперспективных» деревень, утраты народных традиций, пьянстве. Пожалуй, его душа переболела всеми болями русского мужика...
Материал «Возродить в крестьянстве крестьянское» увидел свет 15 апреля 1988 года. Не мешками ли носили в сельхоз отдел письма читателей, отозвавшихся на эту публикацию? Наиболее интересные я отправил в Вологду. Василий Иванович вскоре ответил:
«Александр Николаевич!
Папка уникальна в том смысле, что читатели подробно отвечают друг другу. Автору тут нечего делать и нечего комментировать. Распутин предложил мне сделать книгу из читательских писем и издать её срочно. Где? Так вот: эта папка, что ты дал, — готовая книга! Совсем в духе времени. Без всякого отбора-подбора. Письма надо включить все! При встрече с Афанасьевым буду просить его об этом, а ты пока прозондируй почву. Приеду 9-го июля. Папку привезу. Белов, 19.VI.88»
Жаль, эту книгу так и не удалось издать, но в «Правде» от 22 октября того же года были опубликованы ответы Белова на читательские вопросы. Потом его избрали депутатом Верховного Совета СССР. В памяти остались гневные речи Василия Ивановича на сессиях по поводу плачевного положения дел в деревне. Пожалуй, никто из тогдашних писателей так много не выступал в прессе, как он. В том числе на центральном телевидении, куда я перешёл работать политическим обозревателем. В числе других известных деятелей культуры Белов подписал обращение к соотечественникам по референдуму за сохранение СССР. Увы, демократы во главе с Ельциным разрушили-таки великую «Красную» империю.
Здоровье писателя подкосили переживания за Россию, русский народ, землю. В год семидесятилетия у него сгорела баня в Тимонихе. В разговоре по телефону посетовал по этому поводу: «Баню-то эту срубил ещё молодым отец. Через неё и познакомился с моей матерью, вот что жалко. Конечно, поставлю новую, но это будет уже не то...»
О написанных им художественных произведениях мы не разговаривали. Возможно, он ждал от меня оценки трилогии «Кануны», «Год великого перелома», «Час шестый» — основных своих вещей, где писатель обнажил жуткие факты времен коллективизации. Ведь до сих пор точных данных относительно жертв этой крестьянской трагедии не опубликовано. Никто не покаялся за содеянное. Не поставлено ни одного памятника миллионам сгинувших в чудовищной мясорубке. Странно, не правда ли?
А какие у Василия Ивановича щемяще-грустные рассказы о военном лихолетье! В них прослеживается его собственная судьба. Ходили в изношенной до дыр одежде, не было вволю даже картошки, радовались льняному жмыху. В рассказе «Скакал казак» колхозница Костерька посылает сынишку на болото, чтобы надёргал моху, из которого она испечёт лепёшек. Потом ее посадили в тюрьму за кражу двух горстей зерна. Без слёз читать невозможно! В другом рассказе «Мальчики» подростки, подвергая себя опасности, воруют уголь с проходящих мимо станции составов, чтобы обогреть жилища... Ну а Борька в рассказе «Под извоз» — уж не сам ли Белов? Вместе с разбитным мужиком-калекой Санькой Груздевым и двумя бабами они везут на лошадях сдавать государству льняную тресту. В дороге мёрзнут, перебиваются лишь варёной картошкой, но преисполнены гордостью, что выполнили наказ бригадира. Так и жили годами деревенские люди в тягостях и нужде, не имея даже паспортов. Разве не запершит в горле от обиды?
В конце октября 2010 года я приехал в Вологду на Земельный форум, и вместе с группой московских писателей нагрянули к Василию Ивановичу. Дни стояли сухие, с утренними серебряными заморозками. Чудесная погода!
В тот раз мы засиделись у Беловых. Хозяйка выставила на стол пироги, мочёную бруснику, солёные грибки. Увидев бутылку водки, Василий Иванович махнул рукой:
— Бог с вами, грешите, грешите...
Попросил налить стопку и ему. Помянули родителей.
— Отец мой, Иван Фёдорович, был сержантом, — рассказывал Белов. — Сначала воевал на Ленинградском фронте. Там ранило в руку. Лежал в госпитале в Соколе. Мать ездила туда. Повидались. Потом его отправили под Смоленск, где шли особенно жестокие бои. Погиб в сорок третьем недалеко от райцентра Духовщина. Выяснили это школьники-следопыты. Спасибо ребятам! А похоронку мать куда-то затеряла...
— Вам-то самому, что вспоминается из военных лет? — спросил я.
— Корова Берёзка, благодаря которой выжили... Был жуткий голод. Всё, что выращивали в колхозе, сдавали для армии. Сами питались чем придётся. До сих пор горюю, что упустил огромную щуку в речку Сохту...
На безымянном пальце правой руки Василия Ивановича было обручальное золотое кольцо. Он зачем-то снял его и положил на блюдце перед собой. Тут же предложил тост за Ольгу Сергеевну.
Я сел за пианино и исполнил в её честь песню собственного сочинения «А года, года бегут...» Мелодия и стихи понравились Белову. Он тяжко вздохнул:
— На гармошке-то я играю на слух, а вот по нотам не могу. В молодости мечтал поступить в музыкальное училище в Великом Устюге, но жизнь закрутила, и стало не до музыки...
Неожиданно вспомнил о моём брате Сергее — театральном режиссёре. С восхищением отзывался о спектаклях «Женитьба» и «Мёртвые души» по Гоголю, поставленных им на сцене Московского академического театра имени Маяковского.
Как известно, Белов написал ряд драматических пьес: «Князь Александр Невский», «Над светлой водой», «По 206-й...», «Семейные праздники», «Бессмертный Кощей». Несколько раз заговаривал со мной о постановках их в столичных театрах, намекая на содействие брата. Не получилось. Та наша встреча оказалась последней.
...После похорон Василия Ивановича в родной Тимонихе я позвонил его дочери Ане. Говорили больше часа. Она сожалела, что их отношения с отцом в последние годы были весьма натянутыми. Прозвучало нечто вроде исповеди:
— Так бывает: когда люди любят друг друга, но живут как бы в параллельных мирах. Наши интересы лежали в разных плоскостях культуры. Я была далека от деревни, крестьянских забот. Это не нравилось папе. Между нами постоянно возникали конфликты. Он хотел, чтобы я имела традиционную семью, а мне претили всякие догмы. Отец слишком поздно взялся за моё воспитание, что-то важное уже было упущено. Он не видел во мне личности, постоянно давил психологически. Вот что задевало! Поскольку у самого было тяжёлое детство, на всё смотрел с недоверием. А изнутри-то шла кипучая энергия, которая не умещалась в строгих рамках. Думаете, легко ему было перестроиться, имея партбилет в кармане? Дорога к Богу получилась трудной. Мы оба оказались упёртыми. Но всё же благодарна отцу за то, что привил любовь к искусству. С детства таскал с собой по музеям, выставкам, антикварным магазинам. Дружил с художниками, сам неплохо рисовал. Помог мне поступить в Суриковку. Довольно часто мы вели жаркие философские беседы. Добрые зёрна дали какие-то всходы. Когда зимой у него случился инсульт, я заплакала горючими слезами. Что-то надломилось внутри. Виню себя за принесённые ему обиды и надеюсь, что напоследок он всё-таки простил меня...
Тимониха укрыта высокими снегами. Замело дорогу к деревенскому погосту, где упокоился раб Божий Василий. Но это теперь уже не глушь, а ещё одно святое место на великих просторах России-матушки.